За городом я останавливаюсь и облегченно вздыхаю. Какой светлый, ясный, солнечный день! Какая славная снежная дивная ширь, привольная, как песня. Чтобы красота не ослепила, приходится надеть солнцезащитные очки. Я прикуриваю сигарету, делаю несколько глубоких затяжек и думаю о Семене. Какого черта он оказался в лесу один? Раздражает и напоминание Настеньки о том, что нужно вернуться к пяти часам. Я уже терпеть не могу ходить в гости, слушать какие-то никчемные разговоры. Я утратил способность удивляться чему-либо, и это меня не огорчает.
Теперь меня раздражает исходящий из багажника какой-то зудящий скрип. Что это может быть? Этот скрип разрушает мое любование далью, и я включаю приемник. Дело, конечно, не в скрипе. Ко всему еще я не вижу знакомого указателя: “Лопухино”. Где тот поворот, который летом я бы нашел без труда? Не хватало только заблудиться.
Чем сейчас занята Настенька? Зря я не настоял на своем – она не так часто бывает за городом, и вряд ли теперь мы этой зимой вырвемся на природу. Особенно трудно выискивать под снежным покровом полотно проселочной дороги. Колеса – как щупальцы…
Только к одиннадцати мне удается добраться до Семена. Я ехал наугад, полагаясь на внутреннее чутье, и оно меня не обмануло. Зимний лес прекрасен, но даже в такой светлый день он черен и сер, только ели и сосны восхищают мой взор. Но этого недостаточно, чтобы ориентироваться.
Дверь не заперта, я толкаю ее… Сразу чувствуется, что в этом доме нет жизни. Ни тепла, ни света (ставни закрыты). Ни звука. Семен умер? Эта страшная мысль лишь на долю секунды взрывает мой мозг, но я спокоен. Меня точно ошпаривают кипятком, но я тут же беру себя в руки, гоню прочь эту мысль и, чтобы тишина так не звенела в ушах, произношу громко: “Семен!”
Боже, как все-таки я напуган: какой-то сухой клок звука вырывается из меня и, ударившись о деревянные стены, безжизненно падает на пол. Пропадает. Снова тишина. Что толку орать? Я прокашливаю горло, бодрюсь, но тревога не покидает меня. Выхожу на крыльцо и рассматриваю теперь зияющие черными дырами в девственном снегу свои следы. Очки я оставил в машине и, чтобы не ослепнуть, приходится прикрыть глаза рукой.
Может быть, это шутка Семена, и они с Ильей разыграли меня? Я начинаю злиться. Утопая в снегу, обхожу дом, иду к баньке. Что это – дым? Едва заметная мягкая лилово-голубая нежная струйка стремится в небо. Дым! Так вот где Семен спрятался от людей!
Крыльцо завалено снегом, и мне приходится расчистить подход к двери ногами. Дверь отперта. Теплый дух, в котором чувствуется свежий острый запах тлеющих поленьев, пышет мне в лицо, щекочет нос.
Так ведь недолго и угореть. Где же Семен? Со света мне трудно что-либо разглядеть в этой баньке с маленьким занавешенным оконцем. Когда глаза привыкают к полумраку, я делаю шаг вперед. Еще шаг… В углу я различаю широкий топчан с грудой каких-то лохмотьев, высвеченных мерцающими бликами. В печке еще теплится жизнь, желтый язычок пламени еще лижет поленце, но, по всей видимости, эта жизнь скоро угаснет. А как чувствует себя Семен? Кроме лохмотьев, его здесь больше негде искать.
– Илья…
Этот унылый, глухой, тягостный звук исходит из какого-то больного серого человеческого нутра, упрятанного в черные лохмотья. От неожиданности меня пробивает дрожь, кожа покрывается пупырышками испуга, и только через какое-то мгновение я осознаю, что бояться мне нечего. Илью позвать может только Семен.
– Это я – Андрей…
Усилием воли Семен на секунду сдерживает кашель – прислушивается, а затем заходится так, что, кажется, из него вот-вот вырвутся легкие.
Ах ты, бедняга…
Я понимаю, что дело это не шуточное, болезнь в разгаре, и без серьезной медицинской помощи Семену не обойтись. Я сдергиваю с оконца занавеску, а с себя – шубу, подхожу к Семену, кладу ладонь ему на лоб. Нет никакой необходимости искать термометр – Семен горит. Влажный лоб, сухие губы, упавшие веки, запавшие глаза… А какие хрипы рвутся из груди! Я тут же принимаю решение везти Семена в больницу. Вот только как мне дотащить его до машины? Подъехать к баньке по такому снегу не удастся.
– Едем?..
Я не знаю, зачем я это произношу. Я – хозяин положения и не собираюсь спрашивать у Семена, что мне следует предпринять. К тому же он никакого интереса к моим действиям не проявляет, а уж сопротивляться, тем паче, не в состоянии. Он только просит воды, и я обещаю ему чай с лимоном, как только доберемся до машины. Это Настенька сунула мне термос в сумку. Я все еще не могу взять в толк, как Семен мог здесь оказаться один. Почему в баньке? Как Илья мог его оставить? Есть и еще вопросы, которые мне некому задать. Надежда на то, что все-таки удастся дотащить его до машины, успокаивает меня, и я берусь за дело. Прежде всего, следует определиться, как его тащить: взвалить на себя? Волоком по снегу? Или соорудить какие-то санки? Хоть он и отощал, но его все равно не меньше центнера. Мне никогда не взвалить на себя эту безжизненную ношу.
– Собираемся, – произношу я и не знаю, с чего начать.
Может быть, уложить его на тулуп?
Такое бывает только в книжках: как всегда в трудную минуту, какая-то слепая, но и счастливая случайность приходит на помощь, и неразрешимая проблема раскалывается, как созревший орешек. Илья! Это не слепая случайность, это счастливая закономерность. Какое страдание у него на лице, какое чувство глубокой вины на этой розовой здоровой физиономии. Недоставало только слез.
Я ратую за то, чтобы вдвоем как-нибудь дотащить Семена до машины, а Илья все еще стоит с виноватым лицом у ног хозяина, не отваживаясь на какое-либо действие.
– Я сам, – произносит он наконец, сгребает Семена в охапку, со всеми его лохмотьями, с матрацем, тулупом…
– Я помогу…
Илья отстраняет меня плечом, не подпускает к Семену.
– Я сам, – повторяет он.
Никогда не подозревал в нем такой силы.
Попадись я ему ненароком, и мне вряд ли удалось бы вырваться из этих нежных с виду и холеных рук. Илья по-прежнему остается для меня загадкой.
– Огонь затуши…
Он ногой вышибает дверь, а я хлюпаю ладошкой из ведра на тлеющую золу. Выйдя из баньки, я снова удивляюсь: “Мерседес” стоит у самого крылечка. Чтобы впихнуть Семена в машину с матрацем, тулупом, подушкой, Илье явно не обойтись без моей помощи. По крайней мере, открыть дверцу машины он меня попросит. Я вижу, как он, проваливаясь по колено в снег, кажется, без всяких усилий подходит к машине, ловко запрокидывает на спину Семена со всей его амуницией, согнувшись в три погибели и широко расставив ноги, чтобы тот, чего доброго, не рухнул в снег. Придерживая весь этот груз одной рукой, он другой открывает дверцу и затем, резко выпрямившись, как штангист при взятии веса, так, что Семен взлетает над головой, проворно развернувшись, ловит Семена обеими руками, в то время, как и матрац, и тулуп, и подушка валятся в снег. Ах, бестия, ах, ловкач! Внешне как оползень, Илья таит в себе недюжинную силу, а теперь поражает меня и своей ловкостью, своей хваткой. Поймать на лету в мгновение ока грузно поникшего Семена и зашвырнуть его, как перышко, в салон “Мерседеса” – такое не каждому под силу.
– Осторожнее!.. – это мое запоздалое предупреждение. Должен же я, врач, принять хоть какое-то участие в больном.
Илья даже не смотрит в мою сторону, устраивает Семена в пуховой перине, укутывает его пуховым одеялом…
– Отнеси в баньку…
Он пинает матрац ногой, затем наклоняется и, подобрав тулуп, кладет его на ноги Семена. А я, повинуясь его распоряжению, беру подушку в руки, а матрац волочу по снегу. Мы поменялись ролями: Илья ухаживает за Семеном, а я управляюсь по хозяйству. У меня даже в мыслях не возникает возразить ему.
И вот мы уже везем Семена домой. “Мерседес”, как ледокол, прокладывает путь по снежной равнине, а я на своем утлом суденышке следую за ним. Едем мы какой-то окружной дорогой. Решение везти Семена к нам с Настенькой приходит в тот момент, когда “Мерседес” выруливает на хорошо укатанную междугородную трассу. Мне вдруг приходит на ум, что с Настенькой еще нужно успеть в гости. Но какие могут быть гости, когда в Семене еле теплится дух! Сперва Настенька разъярится, но потом поймет. Она, добрая душа, всегда меня понимала.
В отчаянном прыжке, нарушая правила и рискуя сползти в кювет, я обгоняю Илью, вижу его удивленные глаза и указываю рукой на обочину: тормози! “Что стряслось?” – читаю я на лице Ильи, когда подхожу к “Мерседесу”. Он выжидательно смотрит на меня и ни о чем не спрашивает.
– Едем ко мне…
Я произношу это спокойно-требовательным тоном и вижу, как Илья какое-то время медлит, словно пробуя мои слова на вкус, затем, прикрыв веки и согласно качнув головой, устремляет свой взор в пространство.
Настенька уже ждет меня.
– Ты дольше не мог задержаться? Нам еще нужно успеть..
– Я привез… Семена.
Она меня не слышит.
– … и куда ты задевал мои клипсы. Я ведь просила тебя…
