Когда птичья мать тереза выволокла емкость во двор и ступила на твердую землю, ей показалось, что земля шевелится, но старушка была закаленная ужасами предыдущей жизни и внимания на такие пустяки не обращала, поставив ведро на землю, она призывно замахала птичкам, которые тупо смотрели на нее с крыши подъезда, не понимая, почему ее гули не какают от радости на хрупкие плечи своей кормилицы, старушка закричала еще призывней. Голуби молчали и не двигались с места. Зато на мокрые балконы, заваленные с зимы всякой хренью, начали вылезать жители нашего подъезда, старушка, ободренная всеобщим вниманием, решила продемонстрировать взаимную любовь – свою и птиц, и стала причитать – ах, вы мои гулечки голодныя… А я вам покушать принесла… А то вас никто не покормит…
Перекормленные за зиму жирные голуби тупо икали и переглядывались. На балконах начали хихикать. Старушка разъярилась. Она набрала в пригоршню мокрого месива и запустила им в голубей. Размоченные корочки описали хилую дугу и упали прямо на выходящую из подъезда старушечью соседку, на балконах замерли, хлебная тетушка переменилась в лице и метнулась с ведром в сторону, но валенки уже стояли по самые щиколотки в ползущей жиже и бежать не хотели. А тем временем тетка с мякишем на голове неумолимо приближалась, громко обещая превратить птичью кормилицу в голубиный помет. Старушка сделала последнее усилие, рванулась и – побежала вдоль дома в одних чулках. С ведром, полным хлебных корочек.
На балконах облегченно вздохнули и пошли по своим делам, а голуби все продолжали тупо икать на козырьке подъезда.
Бабушка после этой пробежки даже не заболела, но кормить голубей отчего-то перестала, видимо, решила, что они – гнусные, неблагодарные птицы.
Одна моя знакомая, благодаря которой родился слоган «скажи Машке нет!», очень хорошо разбиралась в ядерной физике. Она даже собиралась писать дипломы по этой дисциплине, никогда ее не изучая, но речь вовсе не о ее удивительных способностях, а о замечательном определении броуновского движения, данного этой чудо-девушкой. «Броуновское движение, – уверенно говорила она, – это когда – ток по проводам в поле. Во все стороны». Видимо, ей чудились сумасшедшие заряженные частицы внутри стальных гудящих струн.
Вот так же двигаются с утра наши старушки – как маленькие зеленые электроны: сначала – строго в одном, только им известном направлении, а при столкновении с такими же бешеными кусочками материи – сразу разнонаправлено. Я сама видела, как старушки буквально раздваивались (и даже хуже!), стоило им только столкнуться где-то на синей ветке, или зеленой. Или на любой другой. Хаотической движение старушек по разным веткам метро подчинено одному закону – оно абсолютно непредсказуемо. Старушка, которая движется с умыслом, целью и помнит нужное направление – или еще не по-настоящему броуновская старушка, или уже разрядилась как частица.
Есть старушки утренние, упорно собирающие всю ночь ненужные лоскутки и тряпочки по всему дому, чтобы на рассвете аккуратно запихнуть их в большую тележку на колесах и помчаться в метро, боясь не успеть в час пик. И стонать на весь состав, когда сонные, одуревшие от толкучки граждане, задевают этот огромный баул и ломают себе ноги. А потом медленно выползать на каждой станции из дверей, чтобы отдышаться и – втиснуться в следующей поезд, такое впечатление, что на каждой ветке метро этих бойцов невидимого фронта определенное количество. Уходят одни – прибегают другие.
Но больше всего следует бояться юрких старушек, косящих под Шапокляк, с коричневыми ридикюлями в сухоньких ручках, именно они внезапно подпрыгивают и бьют вас по голове, когда вы с улыбкой читаете книжку в вагоне. А потом, плюнув вам на чистые башмаки, выпрыгивают и машут кулачком сквозь двери, а вы стоите перед только что вошедшими оплеванный, с пробитой железными уголками ридикюля головой, и по инерции все еще глупо улыбаетесь.
Однако такие старушки есть не только в метро, к счастью, существует еще одна категория бабулек, скрашивающих нашу жизнь в наземном транспорте. Моя бабушка относится именно к таким зеленым частицам, после очередного сердечного приступа, подняв родственников в два часа ночи и заставив всех собраться у своего смертного одра, бабушка благополучно спит до полудня, но, проснувшись, она вдруг понимает, что жизнь проходит мимо и бездействие отнимает последние мгновения бренного существования, вот он – момент истины! Единственный шанс исправить положение – схватить сумку и помчаться на воскресной переполненной электричке в ближайший райцентр за двумя килограммами творога, неважно, что сама бабушка не ест творог, не важно, что он в том же самом варианте лежит в соседнем магазине. Она движима заботой о детях и внуках! Им крайне необходим животный белок для развития и веселого блеска глаз. Вы даже не способны себе представить – каким именно счастьем наполняются эти самые органы зрения, когда оставленная в покое и дреме больная бабуля вдруг стучит в вашу дверь. Часто бессердечные родственники начинают кричать на бабушку, мотивируя это заботой о ее здоровье. Бабушка громко кричит в ответ, нервно колошматя сумкой с творогом об стол. Потом гордо бросает ее посреди кухни и едет кататься на троллейбусе, очень медленном виде транспорта. На другой конец города. А ей уже некуда спешить, и желательно, чтобы было больше +25 и палило солнце, или – снег и гололед, хаотичное движение старушек лучше всего действует на нервы при соответствующих погодных условиях, на вопрос о цели и смысле этих перемещений старушки никогда не отвечают, и это дает шанс полюбить собственную старость. Когда-нибудь и я узнаю их страшный секрет, если раньше меня не затопчут на выходе из троллейбуса.
Добрый ведущий передачи про животных говорит колоритным голосом – «беременную черепаху встретить сложно. А если и встретишь, то отличить ее от небеременной очень трудно»… Для меня беременная черепаха может быть синонимом счастья, отличить его от несчастья можно, но с трудом. После того, как оно вылупилось и уплыло, на берегу валяются скорлупки и тянется след к морю.
Настоящее счастье было давно, когда я умела его чувствовать именно в тот самый момент. Вот оно происходит, и внутри тебя взрывается само слово «счастье», обсыпая липким конфетти бешено бьющееся сердце.
Первым моментом счастья помнится заселение наше в новую квартиру, с пластмассовым тазиком ярко-синего цвета гордо шли мы с мамой из барака к огромному дому. Потом долго получали ключи от квартиры на шумном собрании. А за окном было солнце, весна и побелка деревьев, а когда мы без лифта добрались до седьмого этажа, сердце разрывалось от предчувствий, казалось, что новая жизнь не может быть такой же беспечной и радостной в отсутствие длинного общего коридора и наростов мха на крыше сарая, мама нервно шутила насчет золотого ключика, никак не открывавшего фанерную дверь новой жилплощади. А я держала тазик и очень хотела уйти обратно. Пока еще не поздно.
За двадцать с лишним лет мои понятия о красоте менялись несколько раз. Но даже сейчас я искренне верю, что та самая квартира была чудесна, великолепна, я влюбилась в нее с первого взгляда, даже темно-зеленые обои с коричневыми разводами были замечательны, и квадратики дешевого линолеума, так быстро отклеивающиеся под ногами. Чудесно было сочетание синего и грязно-бордового… И коричневые плинтуса, и железные шпингалеты на дверях, это была наша квартира, и в ней была моя комната. И я сидела в ней со счастливой улыбкой, пока мама носилась с тазиком и тряпочками по квартире, радостно ахая и строя грандиозные ремонтные планы, спустя два часа меня с трудом вытащили из комнаты и повели обедать. В бараке нас радостно спрашивали и теребили, но – боже мой! – как я была далека от моей прежней жизни! Я не могла объяснить – почему резать дерн алюминиевой ложкой и складывать в тарелки куклам – занятие более меня недостойное… Хотя нет, я утешила подружек тем, что мы обязательно встретимся после ремонта, когда мы закончим ремонт, я не подозревала, что ремонт может длиться всю жизнь.
А назавтра я заболела, лежала три дня с температурой под сорок, и вся комната пропахла уксусом. У меня так до сих пор бывает – от больших потрясений, когда не знаешь, как с ними справиться – проще заболеть. Температура спала так же, как и началась. И я поклялась, что в новой жизни буду самым лучшим человеком, чтобы быть достойной своей новой комнаты с зелеными обоями, на уговоры пойти погулять я не соглашалась – невозможно было покинуть квартиру ни на минуту, а в своей комнате я гладила руками стены и плакала. Честное слово – от счастья.
Хотелось написать про море и деревню как главные этапы детского счастья, однако упорно всплывает другое – запах пшенной каши по утрам, иногда давали манную или овсянку, но пахло всегда пшенкой. На подходе к садику меня начинало уныло подташнивать. В светлом здании с нарисованными Чебурашками и бабочками на стенах мне предстояло провести целый день! Вместо того, чтобы читать, есть бабушкины зимние пирожки и ходить по дому в вязаных носках, меня же разряжали в платья и сползающие белые колготки и вели в пшенное марево, а дома была бабуля… не та, что вечно скупала китайские халаты с драконами, а ее мама из деревни. Которая – прабабушка. Которая приезжала к нам на зиму с мешком вязаных носочков всех цветов и тюком шерсти. И на всю зиму у нас поселялся маленький человечек в платке, пекущий пирожки, блинчики и прядущий шерсть, постукивая прялкой об пол. В гости специально напрашивались девочки и мальчики из нашей группы, чтобы поесть пирожков и потрогать прялку, она мне никогда не варила по утрам кашу, а по субботам тихо сидела и ждала пока я проснусь. А потом говорила – «Пойдем-ка, Оксанка, на санках с горки… А то так всю зиму просидим в вашем скворешнике, а бабу так и не слепим»… А когда я долго не шла домой, она выходила на балкон в пуховом платке и кричала с седьмого этажа – «Оксанка!!! Мандюлина!!! Ну-ка давай-ка домой-ка!!!»… А потом, развешивая по всем батареям одежду, долго ворчала и кормила меня настоящими деревенскими щами с кислой капустой и салом, разве могло все это счастье сравниться с садиком, «дневным сном» на раскладушках и отсутствием добавки киселя в полдник?
