С точки зрения Никиты, Люба была обязана бескорыстно за ним ухаживать. Но Никита не жадный, а девчонке карманные деньги нужны. Бабушка и мама с папой, конечно, тоже дадут, но с расспросами: на что, зачем, ты уверена в необходимости этой вещи? А бабушка еще ввернет про мещанство и обывательскую страсть к одежде и предметам обихода. Мол, не интеллигентно у других людей вызывать зависть из-за обладания престижной вещью. Надо пробуждать зависть своим умом и талантами, чтобы все за тобой тянулись и совершенствовались. Куда притянулась бабушка, до чего досовершенствовалась, известно — пенсии не хватает на лекарства.
Люба обязана ублажать брата, потому что родилась позже, и он много из-за нее претерпел. То время, когда ему было восемь, сестру принесли из роддома, Никита помнит отдельными картинками и острыми переживаниями. Дома все переменилось, из центра любви и ласки его отодвинули на обочину. Мама и бабушка вертелись вокруг кроватки, в которой лежало кричащее глупое существо. И ему втолковывали: ты должен любить сестричку, ты должен заботиться о Любашеньке. С какой стати? Без этой орущей куклы, дующей в штаны, ему жилось гораздо лучше. Хорошо, хоть папа его понимал. По выходным хитро подмигивал: давай оставим женщин и предадимся мужским утехам? И хотя утехи представляли собой поход в зоопарк, в детский театр, в парк с аттракционами или на снежную горку, для Никиты они были восстановлением справедливости, то есть сосредоточения внимания на нем, любимом.
Еще один кошмар Никитиного детства: посмотри за сестренкой. Это когда маме или бабушке требовалось удалиться на кухню, сходить в магазин, поговорить по телефону, и его заставляли сидеть с Любой. Три минуты — максимальное время спокойного терпения, после хочется капризную девчонку пристукнуть. Сейчас родители вспоминают с благодушным смехом, как он дал пятимесячной Любе газетные листы, которые шуршали и отвлекли ее от рева, как годовалой Любочке заклеил рот скотчем, чтобы не вопила, как трехлетнюю посадил в ванную и разрешил пустить воду, как в пять лет вручил ей ножницы — поиграй в парикмахерскую. А тогда они, родители и бабушка, вопили как резаные, наказывали его, ставили в угол. Ребенок измазался типографской краской, в которой свинец, ручки в ротик тянула! Из-за скотча и при внезапном насморке могла задохнуться, чудом не утонула в ванной, не выколола глаза ножницами, только в трех местах до плеши волосы отхватила.
У Любы имелся свой список претензий к брату. Никита, когда она была маленькой, регулярно отвешивал ей подзатыльники. А родители не заступались, потому что она, видите ли, первой начала кусаться и щипаться. Брат распоряжался телевизором, смотрел футбол и не давал переключаться на мультики. Он запросто мог взять ее фломастеры или выдрать листы из альбома для рисования. Но стоило Любе позаимствовать у него калькулятор или плейер, вопил и грозил кулаками. Однажды попросила его: «Побей, пожалуйста, Колю Суркова, чтобы он в меня влюбился». Брат отказал. Сказал, что будет только тех пацанов наказывать, которые к Любе пристают. А для любви — пусть сама выкручивается. Коля Сурков на Любу — ноль внимания, дружил с Настей, что отравляло Любе ее счастливые детсадовские годы и первый-второй классы.
Но теперь все их — брата и сестры — потасовки, взаимные упреки, жалобы родителям в прошлом. У Никиты взрослая жизнь, у Любы — свои девичьи заботы. Они мирно сосуществовали и, к взаимному удовольствию, обменивались: услуга — деньги, деньги — услуга.
Малину испортила бабушка.
Никита собирался выйти из дома:
— Люб? Где моя черная майка и джинсовая рубашка?
— В чистом белье, не глажены.
— Так погладь!
— Пять рублей за майку и десять за рубашку.
— Почему это у нас цены возросли?
— Рубашку гладить в три раза сложнее, чем майку. В стране инфляция. Даже врачам и учителям зарплату повысили. Мне тоже прибавь. И за чистку обуви тоже.
— Крохоборка!
— Не мелочись, братик! Итак, глажка: майка — пятерка, рубашка — чирик, брюки со стрелочками — двадцать рублей, джинсы — пятнадцать. У тебя на джемпере дырочка, могу фигурно заштопать, видно не будет — за тридцатник. Ботинки замшевые…
И тут они услышали бабушкин возглас:
— О ужас!
Бабуля стояла в дверях, заломив руки, смотрела на них как на преступников. Родных, любимых, но бандитов, застигнутых на месте преступления.
— Вы… вы, — заикалась она. — За деньги… брат сестре… Люба Никите… как чужие, как деляги…
— А что такого? — быстро одевался в то, что подвернулась под руку, Никита. — У нас нормальный маленький семейный бизнес.
— Я же немного беру, — оправдывалась Люба, — только сегодня повысила цены.
— Да как вы можете! — шумно вздохнула бабушка.
Полную грудь воздуха набрала. Значит — морали станет читать добрых три часа.
— Опаздываю! — прошмыгнул мимо бабушки Никита.
— Мне к Насте надо, подготовиться к контрольной по химии, — рванула следом Люба.
Бабушка осталась одна, с большим неизрасходованным потенциалом эмоций и нравоучений. Она нервно ходила по квартире, затем решительно сняла трубку телефона и набрала рабочий номер дочери.
— Лиля?
— Да, мама?
— Не знаю, как и сказать. У нас трагедия.
— Что? Дети? — похолодела Лиля, и одновременно ее бросило в жар. — Что с ними?
— Они разложены.
— Как разложены? Где, кем разложены?
— Капитализмом, рыночными отношениями.
— Ничего не понимаю! Скажи мне: они живы, здоровы?
— Только физически.
— Мама! Ты напугала меня до судорог!
— Есть чему пугаться! Никита платит Любе за утюжку его вещей и чистку обуви! — драматическим голосом сообщила бабушка.
Лиля и ее муж догадывались, что Никита небескорыстно подбрасывает Любаше деньги, но большой трагедии в этом не видели. Точнее — у них не выработалась оценка подобным взаимоотношениям. Однако их предыдущий родительский опыт говорил о том, что, чем меньше вмешиваешься, тем больше толку. На сторону сына или дочери становишься — только распаляешь детские склоки. Чохом, обоим, не разбираясь, выдать по первое число — шелковыми становятся. Запрутся в своей комнате, шушукаются, и любовь-дружба возвращается на почве осуждения жестоких родителей.
— Дочь? Лиля, ты меня слушаешь?
— Да, мама. Не нервничай, пожалуйста!
— Как не нервничать? Я на грани гипертонического криза или даже инфаркта!
— Выпей лекарство, успокойся. Мы обязательно разберемся. Придем вечером и поговорим с детьми.
— Надо что-то делать! Решительное!
— Конечно. Спасибо, что позвонила! У меня срочная работа. Целую!
Лиля явно недооценивала серьезности случившегося.
Бабушка отправилась на кухню чистить картошку к ужину. Руки дрожали, нож сорвался и ударил по пальцу. Бабушка швырнула нож и недочищенный клубень в мойку, снова вернулась в большую комнату, к телефону.
Звонила зятю:
— Пригласите, пожалуйста, Краморова Станислава Геннадьевича! — официально попросила она.
— Анна Прокопьевна, это я.
— Станислав! У нас большое горе!
— Лиля? Дети? — всполошился, как и дочь несколько минут назад.
— Дети.
— Где они? Что с ними?
— Ушли по своим делам.
— Но с ними все в порядке?
— Совершенно не в порядке! Мне стало известно об их извращенных отношениях.
— Чего-чего?
Анна Прокопьевна не заметила, как свалилась салфетка с открытой ранки на пальце.
— Ой, весь телефон кровью залит!
— Что там у вас происходит? — орал Станислав. — Какие извращения? Откуда кровь? Говорите немедленно!
— Не кричи! Хотя поводов для беспокойства предостаточно. Кровь из моего пальца, я порезалась. Но это дела не касается. Должна тебе сообщить, что твой старший сын платит твоей младшей дочери! Деньги! За каждую мелкую услугу, которую любящая сестра должна любящему брату…
— Ах, это! — облегченно вздохнул Станислав.
— Да, ЭТО! Не надо закрывать глаза на симптомы, которые в будущем приведут…
— Анна Прокопьевна, все понял, разберемся, сегодня же. У вас все? Чертова прорва работы, зашиваюсь, извините! До встречи!
Такие они занятые! Дочь и зять. Когда дети гибнут, не может быть других забот!
Станислав считал свою тещу доброй и самоотверженной женщиной. С одним исключением: с ней нельзя говорить о политике, сравнивать советское время и настоящее. Никакие доводы не могли прошибить бетонную преданность Анны Прокопьевны прошлым ценностям.
Недавно Люба ее спросила:
— Бабушка, а где в советское время была сырокопченая колбаса?
— В праздничных заказах.
— Это специальные магазины?
— Нет, продуктовые наборы, которые давали к праздникам.
— Значит, в простых магазинах ее не было? — уточнила Люба.
— Не было, — вынужденно призналась бабушка.
— А где была?
— Я ведь уже объяснила.
