— Вот как, — вид у него стал разочарованный. — Вы в этом уверены?
— Проверьте сами, когда в следующий раз окажетесь в баре.
Он погрозил мне пальцем. «Все-то вы сочиняете».
Я стояла на своем, и я согласилась пойти с ним в ресторан. Он меня заинтересовал. Он сказал мне, что его зовут Усман Шукри, объяснил, как пишется его имя и чем он занимается. После ужина — во время которого я была представлена двум служившим с ним вместе летчикам, причем кожей ощутила, что их нескромные догадки роем вьются вокруг меня, — Усман проводил меня через заросли к моему номеру.
Мы остановились на перекрестке двух тропинок.
— Вот мое шале, — и он указал на бунгало пальцем. — Я подумал, может быть, вы согласитесь провести там со мной ночь.
— Благодарю вас, но — нет.
— Это для вашего же блага.
— В самом деле? — Он вдруг стал нравиться мне куда меньше. — Я так не думаю.
— Нет, честно. — Взгляд у него был искренний. — Если этим парням, с которыми вы сегодня познакомились, придет в голову, что мы с вами не спали вместе, они будут виться вокруг вас, как… мухи. И зудеть, зудеть. И атаковать на бреющем.
— И все-таки я рискну. — Я протянула ему руку. — Спасибо за ужин.
— Ну что ж, я вас предупредил. — Он пожал плечами.
Но через шесть недель, когда я снова приехала за покупками и он опять пригласил меня в свое «шале», я приняла это предложение.
Усман въехал на территорию аэропорта и показал пропуск скучающему охраннику. Шлагбаум поднялся, мы двинулись дальше.
— Хочешь посмотреть на мой самолет? — спросил он.
Мы остановились у большого ангара, вышли и направились в сторону шести МиГов. Здесь, на голом бетоне, жара по-настоящему физически давила. Над взлетной полосой дрожал воздух: казалось, солнечные лучи отражаются от нее, чтобы еще сильнее выжечь и искорежить кустарники и пальмы сабаль, окаймлявшие летное поле.
Несколько МиГов были серебристыми и до рези в глазах блестели на солнце, другие были выкрашены в тусклый оливково-коричневый цвет. Под некоторыми работали механики. Сбоку я увидела ряд маленьких тележек с парой каплеобразных емкостей на каждой. Усман провел меня мимо первых двух самолетов, остановился у третьего. Он по-арабски обратился к механику, который что-то делал с шасси. На Усмане была голубая рубашка поверх пляжных шортов. На ногах — резиновые шлепанцы. Я была в шортах и в тенниске. У меня было нелепое чувство, что мы собрались на пикник готовить барбекю и разглядываем новую спортивную машину приятеля у въезда в наш загородный дом.
Я посмотрела на Усмана, на его МиГ. На мой взгляд, самолет был уродлив. Он нависал низко над землей, как бы подавшись назад, словно присев на корточки. В носовой части виднелась большая черная дыра — отверстие для подачи воздуха к мотору. По обе стороны от него в двух симметричных эллиптических выемках располагались два коротких пушечных ствола. Мы обошли вокруг МиГа. Крылья у него были оттянуты назад, на их носках, в местах, где краска слезла от пыли и трения, алюминий тускло поблескивал. На закрылках виднелись темные потеки масла и грязи, шины на колесах, на мой взгляд, следовало подкачать. Я дотронулась до тонкого металлического бока самолета. Он был горячим.
— Я подумала вот что, — сказала я. — Эти самолеты делают из алюминия, а алюминий получают из боксита. Боксит добывают здесь. Погоди, — он хотел меня перебить, — что, если часть боксита продают России, которая вырабатывает из него алюминий, из которого делают МиГи-15? Потом русские продают эти самолеты здешним ВВС, а они бомбят тех самых людей, которые извлекают боксит из земли.
Надо отдать Усману должное, какую-то секунду ему было явно не по себе. Потом он пожал плечами. «Этот мир вообще безумен, так ведь? Но, во всяком случае, русским здешний боксит не продают».
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. — Тут он нырнул под крыло, чтобы посмотреть, что делает механик. Я снова дотронулась до самолета, провела подушечкой пальца по сварному шву. С близкого расстояния этот МиГ казался куда меньше, чем я себе представляла, когда множество раз смотрела, как они заходят на посадку или отправляются на задание. Теперь, когда он был на земле и я стояла с ним рядом, его принадлежность к миру механизмов была куда более явной. Я видела все его царапины, насечки и пятна, ряды заклепок, места, где краска вспучилась или слезла от солнца. Вдруг он превратился просто в машину, в такую же, как автобус или автомобиль, нечто из деталей корпуса и рабочих частей, из цилиндров и проводов, рычагов и шарниров. В летающую машину.
Усман снова подошел ко мне.
— Ну и как? — спросил он.
— Как ее зовут? — шутливым тоном спросила я.
— Его, а не ее.
— Я считала; что кораблям и самолетам дают женские имена.
— Только не этому. Это Борис. Хорошее русское имя. Он у меня большой и сильный, настоящий шельмец. — Он стукнул по корпусу кулаком. — Хочешь посидеть внутри?
Я подошла к кабине, заглянула. Она была грязноватая и видавшая виды, сильно обшарпанная, кожа на сидении — потертая, в заломах и складках, приборная панель — облезлая, в щербинах и вмятинах.
На стенке кабины висела небольшая, необычного вида матерчатая сумка, расшитая бисером, похожая на кошелек.
— Что это? — спросила я.
Усман, стоя позади меня, дотянулся до сумки, расстегнул клапан. Он вынул маленький иссиня-черный пистолет с двумя пластинками слоновой кости по обе стороны рукояти, на них была инкрустация серебром — его инициалы.
Он показал мне его на расстоянии, как произведение искусства, потом вложил в руку.
— Это от моего эскадрона. Когда я ушел из ВВС. Он итальянский, самый лучший.
Для такого маленького пистолета он был тяжелым. Он холодил мне руку.
Я протянула его Усману. «Зачем он тебе в самолете?»
— Приносит удачу, — он улыбнулся. — Мой талисман. И на случай, если меня собьют.
— Не говори такого.
— Давай я помогу тебе залезть внутрь.
— Оставь, Усман. Мне жарко. Я ничего не понимаю в самолетах. Они меня не интересуют.
— Бедный Борис, — обратился он к самолету жалобным тоном. — Ты ей не понравился.
Мне пришлось рассмеяться. «Боже правый», — сказала я, повернулась и пошла к машине.
— Что это за штуки? — я указала на каплеобразные емкости на маленьких тележках.
— Керосин, — сказал он. — Баки с горючим.
Теперь МиГи не стартуют из аэропорта. Несколько месяцев тому назад главную базу ВВС передислоцировали на юг в связи с растущей угрозой со стороны ЭМЛА. В результате отель «Аэропорт» опустел еще больше. Я обедаю там раз или два в неделю, то есть тогда, когда Гюнтер меня приглашает, и часто кроме нас в ресторане никого нет. Это огорчительно, потому что руководство отеля сменилось и кормить там стали куда лучше. Нового управляющего назначили несколько месяцев назад, он грек по имени Икариос Панататанос.
Икариос — крупный лысый мужчина — чем-то напоминает мне Хаузера. Однажды он рассказал мне, откуда взялось его имя. Его носил один незначительный персонаж из греческой мифологии. Тот Икариос был крестьянином, выращивал виноград и открыл секрет, как делать из него вино. Какое-то время он никому об этом не рассказывал, делал свое вино и пил его втайне от всех. Но это занятие ему так понравилось, что в конце концов он решил поделиться радостью с другими и пригласил всех жителей деревни к себе на пир, чтобы они могли насладиться его чудесным открытием.
И его односельчане пили от души. Однако когда они почувствовали, что симптомы опьянения становятся все сильнее, то решили, что Икариос задумал их всех отравить. И они, опьяневшие, в параноидальном приступе паники забили злополучного крестьянина камнями.
На этом трагические события не кончились. Эригону, дочь Икариоса, смерть отца повергла в такое безысходное горе, что она решила покончить счеты с жизнью и повесилась на оливковом дереве.
Вот и все, что Икариос знает о своем знаменитом тезке. У Икариоса есть хорошенькая трехлетняя дочка, которую он, разумеется, назвал Эригоной. Соответствующие ассоциации не кажутся ему зловещими.
Хоуп нужна была работа, и профессор Гоббс ей ее нашел. В один прекрасный день он позвонил ей и сказал, чтобы она приехала, им нужно поговорить. Со времени утверждения ее диссертации прошло уже немало месяцев, и она не могла хоть сколько-нибудь убедительно объяснить свою интеллектуальную спячку никому, даже себе самой. Она опубликовала одну статью, проработала кое-какую литературу, и — все. Казалось, она хотела, чтобы на следующую ступеньку карьеры ее подтолкнула какая-то сила извне, или у нее не хватало смелости сделать следующий шаг самостоятельно, без руководителя, по собственной воле.
