Ночь, морозная и ясная. Луны не видно, но иссиня-черное небо похоже на усыпанную мерцающими звездами скатерть. Холодный воздух как отдушина после тяжелой атмосферы, которая воцарилась в доме. Спичка сверкнула в темноте, отмечая мой проступок. Я поднесла ее к сигарете и затянулась. Почувствовала то старое знакомое тепло, одновременно ядовитое и бодрящее, потом очередной всплеск вины, но я затянулась еще раз, сосредотачиваясь на ритуале и не позволяя себе думать ни о чем другом. Когда я докурила сигарету, то уже не знала, стало мне лучше или только хуже.
Вернувшись в дом, я положила спички на место, а сигареты перепрятала в более доступный ящик. Наверху все еще было тихо, и я пошла в гостиную и включила телевизор. Хоккей на Пятом канале. Я приглушила звук и стала наблюдать, ни во что не вникая, а тем временем мои мысли носились быстрее шайбы. Через что прошла эта девочка? Я могла только предположить. И кто же была та «она», кому она рассказала? Мама? Тетя? Учительница? Странно, что никаких данных не было собрано, ведь с самого рождения она находилась в группе риска и каждые два месяца ее должны были навещать работники социальной службы. Неужели никто не замечал ничего подозрительного в ее отношениях с отцом? Ведь насилие, судя по всему, продолжалось не один год. Конечно, ее мать не могла не знать, но эго другая тема, которую мне пока не осмыслить. В какой-то момент я все же отключилась, потому что ледовое поле сменилось прогнозом погоды: темные дождевые тучи покрывали большую часть Южной Англии. Часы в углу экрана показывали почти половину седьмого, и дом все еще спал. Может, признание Джоди станет для нее катарсисом? Может, она сможет хоть отчасти заживить свои травмы? Я пробралась наверх и воспользовалась возможностью подольше постоять под душем и успокоиться. Струи горячей воды падали на мою шею И плечи, и я чувствовала, как напряжение уходит. Я готовилась к новому дню.
Я оделась и почувствовала себя помолодевшей и снова готовой к борьбе. Я развесила полотенце и услышала шевеление в комнате Джоди. Через несколько минут она встала, выкрикивая ругательства и громя все в комнате. Я вошла и попыталась снова привести ее в норму. Ничего не вышло, и я отругала ее. Когда и это не помогло, мне пришлось в качестве наказания забрать у нее телевизор.
Опасаясь того, что она может натворить, оставшись без присмотра, я разрешила ей спуститься вниз и позавтракать вместе с Люси и Полой, но это оказалось катастрофической ошибкой. Не успела Джоди сесть за стол, как уже измучила девочек: лягаясь и пинаясь, она совала свою ложку в их тарелки и вела себя совершенно несносно. Пола, поспешив удалиться, оставила полтарелки хлопьев, а Люси наконец хлопнула ее по руке и, прихватив тост, исчезла в комнате. К моменту, когда спустился Эдриан, мои нервы были уже на пределе, а утреннее ощущение умиротворения испарилось бесследно.
— На что уставился? — начала она, когда он сел. У Джоди был патологический страх — она не могла оставаться спокойной, если за ней наблюдали, и злилась на всех, кто бы ни смотрел в ее сторону. Когда она приехала, я сразу заметила, что она избегает смотреть в глаза и, когда с ней говорят, предпочитает уставиться куда-то в область груди. Она была неспособна расслабляться и всегда подскакивала, если в комнату кто-то входил, как будто постоянно была на страже, готовая взлететь, если понадобится. Раньше я об этом особо не задумывалась, но сейчас, в свете рассказа девочки, это стало казаться тревожным знаком.
Эдриан неуверенно опустил голову и приступил к завтраку. Я увидела ее кривую усмешку исподлобья, и потом, быстрее молнии, она загребла горсть овсянки и запустила в него.
— Джоди! Прекрати! — крикнула я и забрала у нее тарелку. — Это так некрасиво! Теперь мне придется чистить его пиджак. Посмотри, что ты натворила!
Она усмехнулась:
— Для этого ты и нужна: убирать и готовить. Смирись, сука.
Мы с Эдрианом не могли поверить своим ушам.
— Что?! — воскликнула я. И она собралась повторить, но я опередила: — Даже не смей произносить это. Если ты считаешь, что у меня нет других дел, кроме как убирать за тобой, ты сильно ошибаешься. Сегодня ты уже лишилась телевизора, и если ты выкинешь что-нибудь еще, я не отдам тебе его до конца недели.
Я вымыла ей руки, почистила пиджак Эдриана, потом убрала со стола. Я не смотрела на Джоди и не говорила с ней. Пусть почувствует мое неодобрение. Да, понимаю, ей пришлось многое пережить, но ее единственный шанс на будущее — научиться существовать в нормальной семье и в обществе, а для этого нужно отличать, какое поведение и отношение к окружающим приемлемо, а какое нет.
Только когда я поставила тарелки в мойку и проводила детей в школу, я решила восстановить мир.
— Чтобы больше не устраивала никакой ругани, не кидала в людей ничем. Понятно? Эго плохо, а ведь ты неплохая девочка.
— Нет. Прости, Кэти, — извинилась она, успокоившись на время.
— Хорошо. Почитать тебе?
— Да, пожалуйста.
Я обняла ее, и мы прошли в гостиную, где она схватила несколько книг и бросила мне на колени. Мы сели рядышком на диване, и Джоди попросила, чтобы я еще раз обняла ее. Я обняла и решила, что сейчас можно попытаться спросить ее о маме, раз уж она утихла и пока еще шла на контакт.
— Но сначала, Джоди, хочу тебя спросить о вчерашнем. Помнишь, ты была расстроенна и я пришла в твою комнату… — Она бросила на меня безразличный взгляд, что не было необычным само по себе, так что я продолжала: — Джоди, о ком ты говорила? Помнишь? Это какая-то женщина, ты говорила про «нее».
Она отстранилась и взяла верхнюю книжку:
— Три свинки. Я сказала, три свинки, они сдули мой домик.
— Нет, — про себя я улыбнулась такой неглупой диверсии, — теперь давай серьезно. Это важно.
— Не помню. Нет. Правда, не помню, Кэти.
— Ладно, милая, давай читать.
Днем я позвонила Джилл и сообщила, что мне ничего не удалось узнать.
— Она действительно не помнит. Придется подождать, пока она не соберется с силами.
— Хорошо. Ты постарайся, Кэти. Это естественно. В некоторых случаях, когда у ребенка сильная психологическая травма, его мозг образует защиту от дурных воспоминаний. Когда Джоди снова почувствует себя в безопасности, она сможет вспомнить все более осознанно, но, конечно, настолько, насколько позволит ее сознание.
С этим механизмом я могу справиться. Я попрощалась с Джилл и почувствовала себя спокойнее, все еще надеясь, что сейчас наступил поворотный момент для Джоди. Может быть, теперь, когда открылась тайна ее прошлого, она пойдет на поправку. Как же я ошибалась!
Несколько недель назад ее состояние было лучше — крайне далекое от нормы, оно было лучше настолько, что Джоди смогла поделиться чем-то важным. А теперь все стало ухудшаться. Джоди становилась более жестокой, не только по отношению ко мне и моим детям, но и по отношению к самой себе. По какой-то причине особенно нервной она становилась за улейном. Джоди могла неожиданно вцепиться себе в лицо или в волосы, в другой раз начинала расцарапывать себе руки, щипать их, оставляя синяки и царапины. Я, конечно, немедленно бросалась к ней и приводила в чувство, пока она не затихала.
И снова она начала ходить под себя. После первых двух случаев она вроде как успокоилась и перестала это делать, но сейчас все возобновилось, и пуще прежнего. Теперь Джоди размазывала свои фекалии по себе, а потом, если я не успевала сразу заметить, еще и по дому. У нее не было мотивации, как не было и подходящего описания такому типу поведения. Причем Джоди точно понимала, что пачканье ткани ведет к более серьезному наказанию, чем пачканье гладких поверхностей (например, стен или перил), и старалась не размазывать нечистоты по дивану и шторам. Как обычно, я не понимала причин, как и того, осознает ли она сама, что делает.
В результате ее поступков в доме постоянно стоял запах дезинфектора. Как-то вечером, готовясь ко сну, я заметила, что кожа на моих руках покраснела и стала шелушиться, а подушечки пальцев сморщились от постоянного использования химикатов. Эта новая привычка Джоди раздражала всех домашних, если не сказать больше, хотя после того, как мы приняли в своем доме стольких детей с проблемами, отношение к гигиене у нас было в высшей степени терпимым. Я никогда не забуду, как я стояла в комнате одной из дочерей, пытаясь учуять источник настойчивого едкого запаха. Заглянув за шкаф, я нашла там кучу использованных гигиенических прокладок, скопившихся с тех пор, как она пришла сюда (полгода назад).
Несмотря на жестокость, оскорбления, испражнения, недосып и множество других бед, дети были необыкновенно терпимы к Джоди, тем более что теперь знали причину ее поведения. Однажды вечером мы сели вместе за стол, и я рассказала им о насилии и предупредила о некоторых дополнительных трудностях, которые могли вскоре возникнуть. Сказать им про это было необходимо, их нужно было подготовить, ведь Джоди могла произнести в их присутствии то, что когда-то открыла мне. Кроме того, они уже слышали кое-какие из ее обмолвок. Так же как и с Николой, в наших будничных разговорах она начала запросто упоминать о том, что с ней произошло. Мне нужно было объяснить им, о чем шла речь.
