— Эту записку, Маруся, надо срочно доставить полковнику. Если она попадет в руки немцам — конец делу и всем нам. Действовать нужно наверняка. Берешься пронести?
Маруся повертела задумчиво в пальцах трубочку туго накрученного на спичку листка и, как бы примериваясь к ее размерам, сказала:
— Я пронесу…
Вечером того же дня записка была благополучно доставлена Куцину.
Отдыхать в партизанском районе Марусе пришлось всего одну ночь. Полковник немедленно послал ее обратно в город. Записок на этот раз прятать нигде не пришлось, но перед тем как передать нам устное послание Куцина Маруся подавила коварную улыбку.
— Просили передать, что все в порядке. К концу недели будут проводники и для города и для хутора Дрозды. Отдельно же полковник велел сказать, что если еще раз пришлете такое письмо, он все равно оторвет вам по возвращении голову.
— И говориль, верно, еще пара крепкий слов, — засмеялся Карл.
Он не ошибся, Куцин был возмущен откровенностью нашего послания. Полковник не подозревал, что именно это письмо принесет всей оперативной группе правительственные награды, а ему лично — Орден Отечественной Войны первой степени.
Тем временем события начали разворачиваться с головокружительной быстротой.
Около пяти часов, во вторник, Галина пришла к повару Рыбакову. Не снимая пальто и даже не поставив на пол тяжелую по виду корзину, закрытую холщевым полотенцем, она сказала только одну короткую и не совсем понятную повару фразу.
— Передайте срочно вашему знакомому, что обещанный ответ я дам ему сегодня.
— Другими словами, придти ему к вам, что ли, — переспросил Рыбаков.
— Нет, нет, — почти испугалась Галина. — Ни в коем случае. Только так вот, точно, и передайте, — что ответ будет сегодня вечером.
И поспешно ушла.
Во вторник вечером Карл и, я вернулись на квартиру одного из наших связных поздно. Связной не спал. Он встретил нас на пороге с озабоченным лицом.
— Приходил сын повара. Ждал вас очень долго. В чем дело не сказал. Зайдет снова завтра утром.
Мы с Карлом переглянулись. Все шло хорошо. Галина, видимо, решилась. Утром можно будет приступить к конкретной работе.
Но решение Галины оказалось гораздо более бескомпромиссным, чем мы могли предполагать.
Рано утром нас разбудил хозяин квартиры.
— Подымайтесь, ребята, к вам гость пришел.
Сын повара стоял в сенях, прислонившись к маленькому, низкому окну. При звуке наших шагов он резко обернулся. Мы увидели, что лицо его было неестественно бледным и только скулы горели лихорадочным румянцем. Он заговорил быстро и возбужденно.
— Я почти бежал к вам… Полиции везде полно.
— Хотел раньше, но никак не мог. Наш район оцеплен.
— Знаете, что случилось? Кубе убит. Сегодня ночью, в два часа… И кровать и Кубе — на мелкие кусочки… Что теперь делать-то? Ведь, если ее поймают, дойдут и до нас. Теперь понятно, что она вам вчера передать просила.
— Кто — она? Что — передать?
— Да, Галина же…
Через несколько минут мелочи недавних событий собрались в одну, более или менее ясную картину. Галина решила не ждать ни следующего вторника, ни нашей помощи. Мина была заложена под кровать и замедляющий карандаш сработал с английской точностью. Самое главное случилось — гауляйтер был мертв. Гадать — куда и к кому ушла Галина было некогда и не к чему. Нужно было срочно выводить связных и уходить из города самим.
На всех выездах из Минска стояли тройные патрули: войсковой, патруль полевой жандармерии и группа эсесовцев. Нам с Карлом пришлось одеть полную форму и остановить грузовую машину. Она оказалась переполненной эсесовцами. Машина ехала в Тростенец. Нам это было по пути. Я приказал унтерофицеру, старшему в машине, подхватить двух девушек, «из нашей офицерской столовой». Девушки брели вдоль края шоссе метрах в ста от того перекрестка, где я остановил грузовик. Возражений не было. Сквозь патрули грузовик проехал без остановок. Пристроившись на узких скамейках среди эсесовцев, выскользнули из города и мы с нашими партизанскими помощницами.
У развилки шоссе, в нескольких километрах от концлагеря Тростенца, мы слезли с машины карателей и двинулись пешком. До Смиловичей было слишком далеко. Мы переоделись в ближайшем лесу в штатское и двинулись по карте в направлении нашей базы. Уже ночью мы встретились с одним из отрядов, высланных местным партизанским штабом на наши поиски. Я был очень удивлен, услышав вопрос командира отряда: «товарищи Волин и Виктор?» Оказалось, что Москва, узнав из сообщения берлинского радио о смерти Кубе разослала телеграммы партизанским отрядам восточнее Минска с предупреждением, что Виктор, я и наши связные можем выйти в ближайшие часы в партизанский район.
Через сутки мы были уже в лагере Куцина и в Москву полетели телеграммы с описанием того, что нам было известно о смерти гауляйтера Белоруссии.
Губернатор Белоруссии был уничтожен. Илья Эренбург написал торжествующую статью в «Правде» — «Конец Вилли». Останки гауляйтера были отправлены в Германию и Гитлер устроил ему пышные похороны.
А за кулисами советских партизанских служб началась отчаянная борьба за «лавры».
На вопрос — кто же, в конце концов, убил Кубе оказалось не так-то просто ответить.
О гибели гауляйтера Москва узнала сначала из сообщения берлинского радио. Геббельсовские молодчики и тут не удержались, чтобы не приврать. Взрыв мины был превращен в пистолетный выстрел.
Но уже к вечеру того же дня через линию фронта в Москву полетели радиограммы из партизанских отрядов вокруг Минска. Каждый из них заявлял о своей доле участия в уничтожении Кубе. И каждый был по-своему прав.
Решение взорвать гауляйтера было принято Галиной наспех и неожиданно даже для нее самой. До самого последнего момента она никак не могла решить кому из партизанских связей довериться. Она, например, назначила Наде Трайян встречу на границе лесного района, но придти туда не решилась. Нервы Галины были так натянуты, что единственным человеком, кому она в конце концов доверилась полностью, оказалась ее сестра. Буквально за несколько часов до взрыва сестра Галины устроила ей встречу с партизанами так называемой «группы Артура», небольшого отряда севернее Минска. Эти люди были связаны с военной разведкой ближайшего фронта и были, конечно, неописуемо рады «подарку», свалившемуся к ним на голову. Галина и ее сестра были проведены к одному из партизанских аэродромов и туда же, по молниеносному соглашению с Центральным Штабом Партизанского движения, была послана Надя Трайян.
Затем в поле зрения появилась некая Мария Комарова из отряда минского комитета партии. Было выяснено общими усилиями, что Комарова передала Галине за три дня до взрыва цветочную корзину с зарытой в землю миной.
Когда же в Москву стали поступать телеграммы от Куцина с описанием наших с Карлом похождений, картина всего случившегося окончательно запуталась.
Дело в том, что полковник Куцин подчинялся Четвертому Управлению НКВД СССР и категорически утверждал, что Галина взорвала Кубе по нашему приказу.
У НКВД своих фронтовых самолетов не было. В ответ на попытки генерала Судоплатова срочно вызвать в Москву Карла и меня, партизанские посадочные площадки упорно отнекивались то плохой погодой, то концентрацией немецких войск в соседних гарнизонах. Но ни то, ни другое не помешало немедленно перебросить с лесного аэродрома в Москву девичий «букет» — Галину, ее сестру Валю, Надю Трайян и Комарову.
Наш розовый пакет был окончательно забыт. Прилетев в Москву, Галина заявила, что она его даже не вскрывала. Позиция Четвертого Управления в дележе лавров оказалась слабой.
Но, несмотря на то, что Карл и я застряли в немецком тылу, у НКВД СССР был все же один неоспоримый козырь: мое неосторожное письмо столь удачно пронесенное Марусей. Хотя Куцин и поругал тогда наше легкомыслие, но тем не менее он немедленно отправил содержание письма по радио в Москву. За два дня до взрыва на стол генералу Судоплатову легла телеграмма с подробным описанием, как и кем гауляйтер будет убит. Более того, по ошибке шифровальщика, из текста телеграммы создавалось впечатление, что мина под кровать Кубе будет подложена в ближайший вторник, т. е. в тот самый день, когда и был произведен взрыв. Это удержало НКВД СССР в числе пожинателей лавров.
Точной и полной правды о тонкостях закулисной борьбы я никогда не узнал. Но по рассказам Маклярского длинный список лиц, замешанных в дело Кубе и пухлые рапорта с противоречивыми версиями попали в конце концов на доклад к Сталину. «Вождь» якобы написал цветным карандашом наискосок заглавного листа короткую резолюцию: «Склоки прекратить. Девушкам — героев. Остальным — ордена».
Правительственный указ в начале 1944 года, распределивший награды по этому рецепту, положил конец спорам. Галина Мазаник, Надя Трайян и Мария Комарова стали Героями Советского Союза.
