Так вот, идём мы, гуляем к морю и волнам на нём.
Говорю:
— Шуринька, давай я тебя ФЭДом нашим запечатлею на века, на фоне гармоничных волн и брызг. Не против?
А сама вдруг понимаю, что ни разу в жизни тебя не видала. Что толкаю сейчас каталку эту, с тобой, сидящей внутри, а лица сверху глазами не ухватываю, только урываю краем взгляда плечи, часть живота и ноги, накрытые пледом с клетчатым ворсом. И прихожу в ужас — как же так! Родная кровь, наследница фамилии по прямой нисходящей, продолжатель части идей и помыслов про женский род и всё остальное, и без лица, вообще.
И собираюсь каталку развернуть, на себя, с волнением, что вот-вот и обнаружу всю правду родственной мне наружности и в особенности лица, из-за которого весь сыр-бор этот разгорелся, с прогулкой и ФЭДом.
А ты мне ни с того ни с сего со злобой вдруг необъяснимой приказываешь, бабушка.
Говоришь:
— Остановись немедленно! Не сметь меня первым фронтом к себе разворачивать! Глядишь себе на второй, обратный, так и продолжай туда глядеть, без аннексий и контрибуций, а на первый не посягай, не для тебя он создавался, не тебе им любоваться и присваивать! К тому же ФЭД этот вечно не заряжен и поэтому пустой и звонкий, как ландриновая твоя голова!
И в страхе просыпаюсь. Два раза было уже, но второй раз не с морем, а в Башкирии, не доступя немного ближнего края реки Дёмы, где песок без камня.
А лица как не было, так и нет. Хоть бы, думаю, на спичках увидать тебя или где.
Паша говорит, в Ленинскую библиотеку сходи, поинтересуйся историческими материалами, текстами, работами её на тему революции и места женщины в новой формации. Но вообще не советую — он же и говорит, Паша, — не уверен, что не нарвёшься на чудовищную глупость и пошлость в освещении такой высокой и сложнейшей тематики. Говорит, в основе, как ни крути, бездуховность окажется и идиотский примитивизм, основанный на чудовищном и неоправданном практицизме бесчеловечной идеи пролетарской революции. Так как-то сказал или наоборот. Это про тебя, представляешь, с кем живу?
Но это он не со зла, это всё от его личных духовных теорий, художественных подходов к им же идеализированной гармонии. Он просто не настолько ценит и любит всё, что нам с тобой дорого по линии Коллонтай. По части самой революции и по твоим международным женским выступлениям.
Я:
— А чего ж раньше молчал, когда с мамой за шкафом миловался с вечера до утра?
Он:
— Не было смысла. Маме всё равно, а ты была маленькая ещё, не догнала бы самой сути. Ты и сейчас не догонишь, думаю. У тебя другая сильная сторона, на ней и остановимся покамест.
Я:
— Так ты вообще, получается, против советской власти, что ли?
Он:
— Я не против неё и не за. Я просто не хочу, чтобы она ко мне прикасалась никаким боком. Пусть себе существует на Папуа Новой Гвинее и не лезет ко мне в душу и в карман.
Я:
— Она ж тебе протез бесплатный подарила, как бы ходил одной ногой без власти народа?
Он:
— Я б на двух ходил и с полной рукой, если б маршал-опричник не приказал тысячи народу положить, не подождав малость, пока те не сдадутся. А они сдались. Только солдат больше не вернёшь, как и ноги моей с кисточкой. А что бесплатный, так и не надо мне, в нормальной стране сам бы купил, без них.
Я:
— А узнают если, что ты их не любишь? Вся фамилия наша тогда пострадает?
Он:
— За фамилию не суетись. Отрекусь. Так что спи спокойно и не морщинь себе у носа, не ломай несовершенством гармонию, даже временным.
Короче, бабушка, до Ленинки, чтоб глянуть предметно, пока никак не доберусь, устаю от недвижимости поз на работе. И кипячу макароны дома, когда нужно. Паша хорошо помогает, в основном ведёт всё хозяйство, остальное питание и уборку. А на мне уход лично за ним и постельные принадлежности по застилке и перестилке белья. И любовь с Пашей, по первому его каждодневному предъявлению, без вопросов. Он стонет и рычит не меньше прежнего, чем с мамой. И даже больше ещё, не может унять страсти своей ко мне, потому что настоящая, через сознание, через любовь и сладкую телесную муку.
Говорит, спал когда с мамой, то в мыслях рисовал только меня: углём, карандашом, акварельной отмывкой и маслами всевозможных оттенков и кистей. И лепил, лепил, лепил…
А мама умерла, Шуринька, год тому назад. Разом. Завтра отметим с Пашей годовщину. У неё в шее образовался рак железы щитовидки — не зря ей чернилами тогда про здоровье шеи замазывали, помнишь? Скрутило в считаные сроки, и не помогла даже операция по удалению из шеи лимфатических раковых узлов. В центральной клинике резали, в Караганде. Только везде после этого остались метастазы и дали распространение по всему телу и даже в печень. А нам сообщили, когда уже было только забирать и увозить.
Ездили мы оба, заняли на билет, но отдали после. Только пришлось оставить маму там же, в Караганде, а место мы на городском кладбище получили, только-только распаханном, — всё равно у нас с ней в Москве своего участка не было и нет, а везти гроб в столицу и всё тут устраивать получилось не под силу. Ни по средствам не потянули бы, ни по Пашиной ноге проблематичной. В общем, как-то так всё невесело произошло, даже не хочется больше про это излагать.
На этом прощаюсь, бабушка, и шлю тебе воздушный поцелуй. Надеюсь, он тебя там найдёт на небесах или где и прикоснётся с приветом и любовью от меня, твоей внучки с твоей же фамилией. Хотелось бы обняться как всегда, но теперь больше не получится даже заочно. Просто знай, что я тебя не забываю всегда и продолжаю гордиться тобой даже мёртвой.
Шуранька Коллонтай, всё равно твоя внучка.
P.S. Забыла! Ходили с Пашей к тебе на Новодевичье, люди там подсказали, где лежишь. Памятник сидячий белого камня тебя молодой мне понравился, но про лицо твоё всё равно мало понятно, какая была и какой сделалась потом. Причёска тоже пришлась по вкусу, с короткой чёлкой и бочками — необычно. И обе брови крутыми излучинами впечатляют, хоть и тёсанные с камня. Про изваяние само Паша сказал, что скромно, но прибавил, что это же и хорошо, есть достоинство, хотя маловато выразительности. Он думает, что ты, как фанатичный и прожжённый деятель мировой профанации, должна претендовать на более живое прочтение камня, порывистое и натуральное, а не обмертвелое, как вышло по твоей скульптурной наружности. Про это он тоже не сдержался, хотя и не хотел при мне, я так поняла. Ведь сам по себе фактор нашего прихода через пять лет после убытия тебя из выдающейся жизни был грустный и торжественный, и мой супруг не планировал портить его своей художественной оценкой. Но он скульптор, ему видней, хоть и натурщик. А когда вернулись на Метростроевку к себе, пояснил, что в такой манере подачи он был бы готов принять Надежду Константиновну Крупскую, похожим образом, и это было бы совершенно для неё по заслугам и по правдивости облика верной жены и соратницы Ильича.
P.S. 2. А что такое профанация, я от него так и не добилась. Добьюсь после. И ещё как тебе нравится, что Сталин этот оказался сволочью и мучителем народных интересов по разоблачению 20-го съезда партии? Я думаю, ты с ним была всё-таки не очень близка при вашей совместной жизни, так ведь, бабушка?
Шуринька, не знаю, как и начать даже, я в шоке! Здравствуй! Это я, твоя Шуранька, пишу как обычно, но с сильным и противоречивым чувством.
Начну с главного, что заставило меня сесть за бумагу, которую теперь уже не буду никуда отправлять по понятным объяснениям, но заведу специальную папочку, чтобы вышел дневник, как заведено у всех известных фамилий и делалось ещё с древних времён, став впоследствии доброй традицией в хороших семьях.
Я пишу тебе простые обычные письма, зато от всей души, в надежде, что силы добра и справедливости, за которые ты боролась всю свою жизнь, ознакомят тебя с моими посланиями неведомым мне путём, и ты будешь в курсе моих жизненных чаяний и происшествий.
Сразу скажу, чтобы больше не упоминать эту часть, как обидную и удивительную для меня, — была на улице и в доме, где ты проживала всё твоё время после возврата на Родину и работы шведским послом Советской страны. Посетила этаж перед лифтом у твоей квартиры № 57 этого очень неплохого здания на Малой Калужской улице. Оказывается, как дали её тебе, так ты никуда больше и не сдвинулась оттуда, только мы с мамой об этом не знали, а куда она писала тебе от меня, осталось загадкой, потому что все адреса после маминого ареста и последующей смерти пропали безвозвратно, и я не могу уже сличить образ и факт отсылки.
А я всего-то и хотела узнать для себя, стоит в твоей квартире тот стол с ящичками и зелёным верхом, про какой я сама для себя придумала в детские годы, или нет его там и не имелось никогда. Скажешь, блажь сплошная это всё. Может, и так, но как вспомню свои же детские мечтанья про тебя, то хочется потрогать рукой хотя бы что-нибудь твоё, к чему сама ты прикасалась и на чём работала по ночам, когда писала книги и статьи.
