Я снова почувствовала дистанцию между нами и поняла, что по-прежнему аутсайдер. В тот день девочек привело ко мне любопытство, а вовсе не дружба. Дружба, в которую я верила, снова ускользнула. У меня возникло такое ощущение, будто я нахожусь за стеклянной перегородкой. Глядя на то, как хихикают и болтают мои одноклассницы, я видела только их мимику и жесты. Я была по ту сторону, подглядывала за чужим праздником.
В тот день мы играли, и прятки при таком количестве комнат были нашей любимой игрой, но когда наступала моя очередь прятаться, меня искали не с таким азартом, как других девочек. Я чувствовала их духовное единение, пока они стояли на крыльце и ждали, когда за ними приедут на машинах, чтобы освободить от повинности и вернуть в их стерильные дома.
Приготовленные мамой сэндвичи, фруктовое желе и пирожные с глазурью были с радостью сметены и запиты соком. Вынесли праздничный торт, и, прежде чем разрезать его, я должна была задуть свечи. Я слышала, что если это сделать за один раз, то можно загадать желание. Набрав в легкие как можно больше воздуха, крепко зажмурившись, я дунула. Раздались аплодисменты, и я открыла глаза. Все свечи погасли, и, снова зажмурившись, я загадала.
«Пусть они полюбят меня, пусть станут моими друзьями», – попросила я, и когда открыла глаза, на мгновение мне показалось, что мое желание исполнилось.
Теперь, решила я, пора угостить девочек конфетами, которые они мне подарили. Но, подойдя к коробкам с подарками, я увидела, что конфет уже не осталось. Должно быть, их съели во время игры в прятки, когда я, забившись в одну из пыльных нежилых комнат, слишком долго ждала, пока меня найдут. Растерявшись, я посмотрела на маму. Она рассмеялась:
– Дорогая, нужно уметь делиться.
Я видела, как она и девочки обменялись заговорщическими улыбками, и поняла, что они смеются надо мной. Я смотрела на улыбающиеся лица и снова чувствовала себя изгоем.
Когда праздник подошел к концу, я стояла на ступеньках Кулдарага и смотрела, как мои «друзья» разъезжаются на машинах после вежливых благодарностей за проведенный день и туманных обещаний пригласить к себе домой. Мне так хотелось верить им, и я счастливо махала вслед отъезжающим автомобилям, пока последний из них не скрылся из виду.
В семь часов вернулся отец. По его раскрасневшемуся лицу я догадалась, что он пьян. Его взгляд остановился на мне. Мне хотелось уйти, исчезнуть, но, как это всегда бывало, под его взглядом я словно приросла к месту.
Мать, голосом чуть звонче обычного, что было признаком ее нервозности, попросила меня показать ему подарки.
– Посмотри, Пэдди, что ей подарили.
Я стала демонстрировать подарки.
– А где же конфеты? – Прочитав ответ по моему лицу, он фыркнул: – Даже не догадалась оставить своему старичку хотя бы одну конфетку?
Я вглядывалась в его лицо, пытаясь угадать, шутит ли со мной отец-весельчак или издевается тот, другой. Пока я мучилась над этим вопросом, ужас все сильнее сковывал меня.
Последним подарком, который я показала отцу, была ручка, черная с серебристым колпачком. Протягивая ее, я заметила, как дрожит моя рука, и по отцовской улыбке поняла, что он тоже это видит.
– А где та ручка, что мы с мамой купили тебе? – спросил он, и у меня замерло сердце, когда я увидела, что передо мной вовсе не отец-весельчак.
– У меня в рюкзаке, – только и смогла вымолвить я.
Он издал недовольный смешок:
– Ну, неси тогда. Тебе ведь не нужны две ручки.
– Нужны, – запротестовала я. – Мне нужна запасная, поэтому Мария и подарила мне эту.
Мне показалось, что прямо на моих глазах он раздувается, совсем как те жабы, которых я видела в лесу. Грудь его распирало, глаза налились кровью. Я увидела знакомое подергивание губ и слишком поздно поняла, что не стоило с ним спорить.
– Ты еще будешь мне перечить? – взревел он и, схватив меня за ворот платья, стащил со стула.
Я рухнула на пол и едва не задохнулась, когда его руки сомкнулись на моем горле. Я едва расслышала, как вскрикнула мать:
– Пэдди, остановись, ты же убьешь ее!
Я пыталась вырваться, разжать его пальцы, слышала свое хриплое дыхание, а мои ноги беспомощно били воздух.
Снова раздался его рев:
– Будешь делать то, что я сказал!
До меня доносились звуки маминой мольбы, и наконец его хватка ослабла. Я приподнялась, ошарашенная, оглушенная.
– Убери ее с глаз моих долой, – крикнул он матери. – Уведи в ее комнату.
Она, ни слова не говоря, взяла меня за руку и быстро вывела в коридор, провела по лестнице и там, наверху, резко отпустила. Сердито глядя на меня, она велела не высовываться из комнаты.
– Почему ты все время его злишь? Ты же знаешь, какой у него характер. – Голос ее звучал устало. – Неужели ты не можешь, хотя бы ради меня, попытаться жить с ним мирно?
Я расслышала умоляющие нотки в ее голосе и поняла, что она напугана не меньше моего.
Позже она вернулась в мою спальню, где я, все еще в прострации, пыталась успокоиться за чтением «Маленьких женщин». Наши взгляды встретились, и мне стало ясно, что чувство защищенности, которое я испытывала в этом доме, когда здесь жили обе миссис Гивин, ушло навсегда. Я поняла, что мать приняла сторону отца, а мне была отведена роль трудного ребенка.
– Постарайся больше не сердить отца, Антуанетта.
Вот и все, что она сказала, унося из моей комнаты масляную лампу. Я закрыла глаза. Лишенная возможности читать, я стала сочинять свою историю. Историю, в которой я снова была любима, у меня было много подруг и все приглашали меня в гости.
Я снова в хосписе. Приготовила себе кофе и закурила, пытаясь остановить поток воспоминаний, но Антуанетта, призрак моего детства, не покидала меня. Я снова услышала ее голос:
– Тони, вспоминай сама, вспоминай, как все было на самом деле.
Я-то думала, что с прошлым покончено, но лицо Антуанетты вновь и вновь вставало передо мной. Я уже давно уничтожила почти все фотографии из своего детства, но сейчас они опять, словно в калейдоскопе, сменяли друг друга на моих глазах.
Я вновь видела кудрявую девочку, которая уверенно улыбалась в объектив, сложив на коленях свои пухлые ручки. На той фотографии она была в любимом платье с оборками, сшитом матерью.
Несколькими годами позже она уже позировала в клетчатом платье, слишком коротком для ее угловатой костлявой фигуры, без носков и в стоптанных сандалиях. Под ничего не выражающими глазами залегли темные круги. Она стояла на лужайке Кулдарага, держа на поводке Джуди, а ее остальные друзья, собаки, лежали у ног.
На другой фотографии она была снята на фоне рододендронов Кулдарага вместе с матерью, которую так любила. И не было ни одного снимка, где рядом с ней находились бы другие дети или подруги.
Я заставила себя отвлечься от просмотра этих виртуальных фотографий и вернулась к постели матери. Но, закрыв глаза, снова унеслась в прошлое, вспомнив несчастную одинокую девочку из Кулдарага. Девочку, которой испортили день рождение, и не только жестокостью отца и безразличием матери, но и тем унижением, что она испытала, общаясь со сверстницами. Я снова увидела ее за воображаемой стеклянной перегородкой, откуда она наблюдала за тем, как играют, смеются и болтают ее одноклассницы. Она так и не смогла стать полноправным членом их компании.
Она и в самом деле не могла почувствовать себя одной из них, потому что ее детство давно ушло. К своему десятому дню рождения она уже знала, что счастье – это всего лишь мимолетная иллюзия.
Сидя у постели матери, я вдруг вспомнила один эпизод моего тайного протеста и усмехнулась. Это случилось вскоре после того злосчастного дня рождения и стало моей попыткой доказать, что маленькая девочка способна испытывать злость и может постоять за себя.
В Кулдараге все неиспользуемые камины были забиты газетами, чтобы не выдувало тепло и не залетали птицы и летучие мыши. Когда я в сумерках ходила за водой, то часто видела, как вокруг дома кружат летучие мыши, с наступлением темноты выбирающиеся в свой невидимый мир.
Наблюдая за ними, я вспомнила тот день в церкви, когда звон колокола потревожил одну из них. Я видела, какой ужас вселил ее слепой полет в женскую половину паствы.
Я тщательно выбрала время, зная, что когда по пятницам отец уезжает в Коулрейн на своей машине, то возвращается поздно и пьяный. Знала я и то, как ведет себя мать в такие дни. Отчаявшись дождаться его, она пробиралась по длинному темному коридору из гостиной на кухню со свечой в руке. На кухне она заваривала чай, а потом поднималась по черной лестнице в свою спальню.
В ту ночь, зная, что мать думает, будто я уже сплю, я осторожно встала с постели, чтобы осуществить свой план. Летучие мыши должны были получить максимальный доступ в дом. Я проделала дырки в газетной набивке каминов. После этого открыла заднюю дверь, которая вела во внутренний дворик, где находились заброшенные конюшни, в которых жили летучие мыши.
