И только отнесенная этой центробежной силой на периферию событий, я смогла сделать важнейшее открытие: никогда наслаждение не было для меня таким сильным, как в первый раз — не в первый раз занятий любовью, а в момент первого поцелуя, более того, по зрелом размышлении я пришла к выводу, что мне вполне достаточно первого объятия. Разумеется, встречались и исключения, но обычно, даже если продолжение было приятным, оно было чем-то вроде пирожного без ягодки, стаканчика из-под съеденного мороженого или взгляда на прекрасную, но тысячу раз виденную картину. А если кому-то удавалось застичь меня врасплох, упоение было неописуемым. Именно с такими случаями связаны мои наиболее четкие воспоминания о сильнейших оргазмах. Вот я шагаю по ночному холлу огромного «Интерконтиненталя» в компании элегантного и благовоспитанного сопровождающего, моего верного помощника в двухнедельном странствии по чужой стране, который, пожелав мне спокойной ночи, вдруг хватает меня за руку, притягивает к себе и жадно целует: «Жди меня завтра утром в твоем номере». Где-то в нижней части живота начинаются спазмы, судорога скручивает желудок, и я, спотыкаясь и стараясь держаться по возможности прямо, начинаю движение в сторону далеких фигурок, виднеющихся за стойкой администратора. Или вот другой случай: ковер, развалившиеся где попало гости, среди них хозяин дома — немного навеселе; я приземляюсь на ковер на бреющем полете неподалеку, и он, ухватив меня за ворот свитера и притянув к себе, начинает целоваться длинным киношным поцелуем, поворачивая мою голову то влево, то вправо. Нужно отметить, что собравшиеся в тот вечер гости никак не намеревались закончить дело оргией — жена хозяина вела светскую беседу в соседней комнате, а один из приглашенных, случайно оказавшийся неподалеку, глядел на нас с совершенно ошарашенным видом. Вот еще: посещение выставки «Последний Пикассо» в Центре Жоржа Помпиду в компании Брюно, отношения с которым отличаются крайней нестабильностью и непостоянством. Подойдя поближе к одной из картин, я упускаю его из поля зрения, и присутствие теперь невидимого Брюно становится максимально интенсивным, почти физически ощутимым, и в этот момент меня настигает короткий, но отчетливый секреторный выстрел между ног. Я продолжаю осмотр экспозиции, чувствуя, как намокшие колготки при ходьбе поочередно липнут то к губам влагалища, то к припухшей внутренней стороне бедер. Таким образом, моя жизнь оказалась разделена на две части: до той памятной оргии, во время которой я впервые осталась одна, и после. Первая половина прошла в известном равнодушии к тому факту, что первоначальное сильнейшее ощущение удовольствия теряло остроту при продолжении ласк и была отмечена полным нежеланием сделать малейшую попытку исправить положение, тогда как во время второй я, отчетливо осознав быстротечность и эфемерность упоительных секунд, стала надеяться, что трепет невидимой пружины, сжимающейся в какой-то неопределимой точке живота, и та самая знаменитая волна, которая ее в конце концов разжимает, смогут повториться и в более продвинутой стадии любовных отношений.
В период, когда моя жизнь грозила перевалить за половину, я нанизала одну на другую две совершенно различные связи: одну — безалаберную и беззаботную, вторую — полную глубоких чувств. Обе, однако, я развивала по похожей схеме: не торопясь и стараясь прочувствовать каждую секунду испытываемого по отношению к партнеру желания, которое в результате такого подхода становилось только сильнее. За гранью желания случались страстные совокупления, но они никогда не давали невыразимой полноты ощущений первого прикосновения. С сопровождавшим меня на выставку Пикассо персонажем долгие годы я дружила странной, регулярно прерываемой плохо поддающимися контролю, нервными и беспорядочными приступами желания, дружбой. Это была моя единственная хаотическая связь. Могло быть так, что в течение нескольких месяцев я бывала у него почти каждый день, а затем, без объяснений причин и всяческих предупреждений, оказывалась перед запертой дверью, напрасно вдавливая кнопку звонка, — так протекала неделя за неделей, пока наконец моя недоверчивая настойчивость бывала вознаграждена невнятным бурчанием в телефонной трубке, из которого складывался приказ явиться перед ясны очи. Возможно, именно из-за такой нестабильности отношений моментальный оргазм случался неоднократно. Начиналось все, как правило, с того, что мы много и с жаром говорили, обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, зачастую забыв присесть, в квартире, которую человек непосвященный мог бы принять за жилище квакера. Затем я потихоньку подвигалась все ближе и ближе, до тех пор пока он рассеянно, но приветливо — так говорят с детьми, которые прибежали потревожить дядю за работой, — не интересовался: «Кого тут погладить по головке?» — и тотчас засовывал мне в трусы два, потом четыре пальца, вырывая у меня короткий сдавленный крик, в котором смешивались удовольствие и удивление. Он всегда застигал меня врасплох. Пальцы, к его вящему удовольствию, окунались в обильно увлажненный проход, после чего мы не жалели сил на ласки и поцелуи. Он не знал, что такое экономные скупые движения, его жесты были широки, как горизонт, и если он снимал с меня — неподвижно лежавшей на спине — простыню, то делал это одним безбрежным жестом, захватывая грудь целиком и проводя ладонью по всему телу, словно это был эскиз. Когда приходило время меняться ролями и наступала моя очередь брать инициативу в свои руки, картина полностью менялась: я ласкала его со всей доступной тщательностью, обращая особенное внимание на мельчайшие складки тела, подолгу задерживаясь на ушной раковине, паху, подмышке, ягодицах. Доходило даже до того, что я гладила едва заметные складки на его полураскрытых ладонях. Во время этой эротической прелюдии я не могла думать ни о чем, кроме того, как мне будет сладостно, как мне будет хорошо, когда он наконец решится поставить меня раком — моя любимая позиция, — ухватиться покрепче за бедра и резким движением насадить на член, да так, чтобы мои ягодицы со смачным звуком шлепнулись о его живот. Я очень люблю, когда член полностью выходит из влагалища, чтобы затем снова хлестким коротким движением низвергнуться обратно: при таком ритме примерно одно движение из четырех — всегда неожиданно — получается мощнее предыдущих и доставляет массу удовольствия. Несмотря на все это, мне исключительно редко удавалось ощутить что-либо, хотя бы отдаленно сравнимое по интенсивности со сладостной истомой, вызываемой его пальцами во влагалище. Тогда я решала, что в следующий раз у меня обязательно получится и, набираясь терпения и отбросив морализаторство, взламывала при необходимости сухие двери.
Инициатор обреченного на провал фотосеанса в моем кабинете был некоторое время моим любовником. Он назначал мне встречи — в отелях квартала Гобеленов или в пустующей квартире неподалеку от Восточного вокзала, от которой у него были ключи, — в немыслимые для того, кто хоть как-то ограничен в жизни каким-либо расписанием рабочего дня, часы, например между одиннадцатью и полуднем или с пятнадцати тридцати до шестнадцати тридцати… Уже за день до намеченной встречи мое влагалище становилось чрезвычайно капризным и чувствительным и нередко вибраций сиденья в вагоне метро было достаточно, чтобы сделать поездку невыносимой, и мне приходилось выходить на несколько станций раньше и для успокоения чувств шагать до точки назначения пешком. Этот мужчина лизал меня бесконечно долго. Его язык обладал способностью то двигаться чрезвычайно нежно и деликатно, осторожно раздвигая каждую складку и проникая в самые потаенные уголки, то вдруг осуществлять широкие лижущие движения — в такие моменты мне в голову приходил образ бестолкового щенка, — покрывая всю поверхность разверстого влагалища, и тогда нестерпимый зуд превращался в мучительное, жгучее желание — чтобы его член навсегда запечатал это отверстие между моих ног. Когда же наконец он входил в меня — его член отличался такой же нежностью и деликатной тщательностью, как и язык, и точно так же не оставлял незаполненным ни одного миллиметра плоти, — испытываемые мной ощущения никогда не достигали тех умопомрачительных высот, на которые меня уносил его искусный язык.
Принимая во внимание значительные расстояния, которые необходимо было преодолеть за относительно небольшое время, чтобы успеть на свидание, нет ничего удивительного в том, что иногда кто-то из нас опаздывал, а иногда и не приходил вовсе. Оказываясь в положении ожидающей, я полностью лишалась способности к осознанным действиям, укладывалась на кровать, свесив ноги, и думала о том, что мучительное, дикое желание превратилось во вбитый мне между ног острый кол и я останусь пригвожденной им к этому матрасу навсегда. Это было нестерпимое гнетущее чувство, оно мешало мне заниматься делами, звонить по телефону, встречаться с людьми и принимать — или не принимать — важные решения. Возможно ли жить нормальной жизнью до нашей следующей встречи, как будто ничего особенного не случилось? Острое желание превращало меня в беспомощную куклу с раздвинутыми ногами, повешенную на гвоздь в темноте и не способную двигаться самостоятельно. К счастью, этот — всегда латентно присутствующий, чутко дремлющий и готовый проснуться при малейшей возможности — паралич никогда не длится долго. Хочу я того или нет, но дверь моего рабочего кабинета обладает магической силой, и вне зависимости от количества жидкости, выделившейся у меня между ног (а также, шире, вне зависимости от любых случившихся со мной событий) я обладаю счастливой способностью с головой погрузиться в работу с такой же легкостью, как в пучины наслаждения.
