Ознакомительная версия.
От пинка больно ударился лбом о «буханку», но вор не унимался, взял его за волосы и ударил лицом о борт, потекла кровь из носа.
Вор сам сел за руль, тронулся, домкрат вылетел, шарахнул по ноге, как только не сломал кость, «буханка» уехала.
Он остался на асфальте, с домкратом и старым проколотым колесом.
Машину тормознули полицаи на первом же посту, блядей высадили на мороз, вор набедокурил при задержании, дал старлею в лицо, в общем, его опять посадили, а машину отправили на платную стоянку, где с нее накапало не по-детски, к тому же что-то важное вынесли из салона.
Приехали к дому то ли друзья одноклассника, подкинувшего калым, то ли братки этого вора. Выбили три зуба, у него и так их оставалось тринадцать, теперь получилось ровное число, даром что стояли зубы где-то в одном краю, как напуганные прокуренные овцы.
Теперь, постанывая и жмурясь, он все менял и менял эту запаску, торопился, мороз лез в самые кишки и куда-то в печень, руки насмерть пристывали к резине и железу. И запаска была то огромная, как у КамАЗа, и ее не получалось приподнять и насадить толком, то совсем маленькая, настолько, что помещалась в одной руке, и он отогревал ее в кармане, где она терялась в подкладке.
Приходил зачем-то помочь трудовик из школы, сто лет его не видел, мать позвала жрать, девка включила телевизор, пошла привычная рябь, опять задул ветер, пробежали беззвучные дети в красных башмачках, запаска, наконец, встала как впаянная, болты завернулись, домкрат приспустил машину, и она сразу как-то приосанилась.
«Щас домчим!» — закричал он радостно и побежал вокруг машины, сквозь холод, с домкратом в руке, он был тяжеленный, как будто его крюком прицепили прямо к сердцу, и машина была длинная, как стена, никак не кончалась.
Бежал, скользил, падал, вставал, снова бежал, на исходе сил, схватился за ручку двери, открыл салон, вполз на сиденье и взял баранку в руки.
…Когда я пришел в больницу, он как раз отъехал.
Напевая, в привычном уже дурнотном тумане, я прошелся до подъезда и, сбавив голос, но петь не переставая, поднялся на свой этаж. Тянул себя за песенку, как за веревочку. Замолчал бы — упал.
Что у нас нынче с замком?
Замок закрыт.
Но детей слышу, дети дома, дети мои, дети, дети.
Бегут.
— Кто там?
— Кто там?
Два голоска, будто я в две разные двери позвонил и они прибежали каждый к своим дверям. Поэтому и отвечать надо дважды, желательно в разной тональности, чтоб дочь поняла, что это я к ней обращаюсь, а сын — что к нему.
— Папа! — задорно ответил дочери.
— Папа! — со звериным рыком сыну.
Они на разные голоса заверещали, что — папа! Это папа! Я сам слышал, что папа! Я первая услышала, что папа!
Замок открыли через полминуты. Я нисколько не торопился. Радостно ждал.
Дверь распахнулась. Дети обняли ноги. Каждому досталось по одной ноге.
Теперь детей можно поднести к лицу. Дочка у лица появляется с выражением самозабвенной влюбленности. Сынок ласково и стеснительно кривляется.
— Вы кушали?
— Не кушали!
— Кушали!
Дальше они некоторое время разговаривали между собой:
— Мы кушали днем, а сейчас уже вечер! — терпеливо пояснял сын.
— Кушали, кушали! — не вникала в пояснения дочь.
— Ничего не понимает, — пояснил сын сам себе.
— Кушали, кушали, — повторяла дочь громко.
— Мама дома? — шепотом спросил я.
Они, наконец, совпали в ответах:
— Нет! Мама ушла!
— Отлично. Очень хорошо. Бегите в комнату к себе. Я сейчас вам пельмешки сварю.
За обедом они предложили посмотреть азбуку.
Отправив в каждый рот по измазанному майонезом пельменю, я сходил за книжкой.
— А я уже буквы знаю, — хмуро сообщил сын, словно догадываясь, что многие знания не принесут радости.
— И я знаю буквы, — оповестила дочь.
— Ты еще не все знаешь. А я все, — поправил он.
— Знаю, знаю, — вновь не вникая в его замечания, сказала она.
— Ну-ка, посмотрим, — сказал я и раскрыл азбуку.
Она была необычной — буквы там располагались не в алфавитном порядке, а вразброс, только начиналось с «А» и заканчивалось «Я», а дальше всё шло наперекосяк, будто в строгий порядок букв упал камень и все рассыпал.
Букву «А» иллюстрировала девушка, которая, раскрыв пухлые Алькины губы, повторяла: «А… А… А…»
— Какие слова на «А»? — спросили у меня, и я чуть было не назвал одно имя.
— А… — завис я с этим именем на губе и, перебирая какую-то «аэролябию», бессмысленную «ассу» и не нужную никому «аритмию», долго не мог вспомнить ни одного нормального слова, начинающегося с первой буквы алфавита.
— Автобус! — подсказали мне. — Арбуз! — и ткнули пальцем в арбуз на картинке, который был больше, чем автобус.
— Действительно, — согласился я.
После «А» шло «У», почему-то с той же девушкой, тихо повторявшей: «У… У… У…»
Вокруг девушки в беспорядке валялись утюг, улей и бежала прочь жизнерадостная утка.
Я эмигрировал с этой страницы на «О», но там увидел то же в блаженной бессмысленности застывшее лицо, сделавшее губы кружком «О… О… О…»
Я молча смотрел в эти губы. На картинке можно было различить розовый язык.
— Пап, пельмени, — попросили, наконец, дети.
У них даже майонез на мордочках засох и заветрился, пока я смотрел в рот с буквой «О».
Мы сжевали еще по паре пельменей и пошли к согласным.
Иллюстрацией к букве «С» была соха, которую я последний раз видел четверть века назад. Для доедающих пельмени соха имела столько же смысла, сколько синус или секвестр.
На букву «М» нам, естественно, показали мышку.
— «Мышка рыла норку, — прочел я вслух. — Норка мала. Норка суха».
— Какой неприличный текст, — заметил я сипло и снова отлистнул к губам, повторяющим: «О… А… О… У…».
«Ы» девушке почему-то не доверили произносить. А было бы любопытно посмотреть на розовогубую ладу, повторяющую со стеклянными глазами: «Ы! Ы! Ы!»
К букве «Л» нарисовали вертикально торчащий лук.
— У нас лук, — прочел я вслух, слегка содрогаясь в муторном отвращении. — У. Нас. Лук. Наш лук сух.
— Наш лук сух. Сух наш лук. Лук наш сух, — повторил я сам себе, чувствуя вкус лука на зубах.
Путешествие по азбуке завершилось на букве «Л».
«У Лоры шары, — сообщила книга. — Лора мыла шары. У Лоры сыро».
Я сглотнул слюну и, слегка задыхаясь, прочел:
— «Егор и Лора ходили в лес. Там высокие ели. В лесу живут ежи. Но Егор и Лора их не видели».
На тарелках лежали последние и слегка, казалось, заледеневшие пельмени.
— Знаете что, дети…
Огорченно он:
— Что?
Слезно она:
— Что?
— Папе нужно сходить за сигаретами. Я быстро. За сигаретами — раз, и сразу обратно. А вы пока ложитесь.
Набрал ее, едва захлопнулась дверь квартиры.
— Аля, — сдавленным голосом позвал я. — Мне надо приехать.
— Приезжай, — прошелестела она.
— У Лоры шары. Лора мыла шары, — бубнил я, сбегая по ступеням подъезда. — Лора и Егор ходили в лес, но ежей не видели. Им не до ежей. У них шары. У них сух лук. Норка у них.
Я нажал кнопку парадной двери, замок щелкнул, и мы столкнулись лицом к лицу с женой.
— Ты что? — спросила она.
— Паши, соха. Коси, коса. Жужжи, оса, — сообщил я. Обошел ее, как соляной столб, и сбежал вниз по ступеням.
— Я за сигаретами, — сказал снизу громко.
На улице сделал стремительный танцевальный круг, кажется, это был фокстрот.
— Наш лук сух, — сообщил я водителю тормознувшей возле меня машины.
Тому было все равно.
Про шары я смолчал, раз так.
В дороге, не умея сдержать себя, я написал ей несколько эсэмэс, спросив про то, где бывают шары, сыро, мыло, а она ответила обо всем, и опять ответила, и еще раз, и еще.
А потом вдруг замолчала. Я все вытаскивал телефон, тупо смотрел в него, но там никак не высвечивался желтый квадратик, сигнализирующий о поступлении новой порции блудливых слов.
Уже находясь у подъезда, я позвонил ей.
— Ы. У. О, — поприветствовал я Алю.
— Кто это? — спросила она почему-то шепотом, хотя я наверняка определился.
— Слушай, всё время забываю номер твоей квартиры, — сказал я.
— У меня мама неожиданно приехала, — ответила Аля всё тем же свистящим шепотом, еще и воду, услышал я, включила. — Тебе не надо ее видеть!
— Что у тебя с мамой? — весело спросил я. — Что-то не так? Твоя мама не в себе?
Алька хохотнула — прозвучало, как будто железо скользнуло по железу.
— Всё, погуляй немножко, — попросила она и отключилась.
Я задрал голову вверх, словно ожидая увидеть маму парящей в воздухе на уровне седьмого этажа.
Обошел вокруг дома, заглянул в маленький магазинчик, почитал названия пивных бутылок, пачек печенья и банок варенья.
Ознакомительная версия.
