— Я схожу, пожрать что-нибудь куплю, — говорит Федька, вынимая из карманов и пересчитывая смятые деньги. — Или, может, в город сходим? — предлагает он, видя, что деньги, хоть и мятые, еще есть. — Зарплата завтра. Живем однова!
— В город… Давай в город, я так давно не была…
В этот предвечерний час дом живет как большой муравейник: какие-то мальчишки барабанят в дверь к другу, люди ходят туда-сюда, опять кто-то с чувством ломится в нужник и опять — «Погодь, погодь!» — возмущенно и волнительно отвечает старушечий голос.
Федька и Валя выходят на галерею. Стол, цветы. Саши уже нет на прежнем месте у перил. Его силуэт виден на фоне синего неба на самом верху крыши. Высоко в небе, освещенная вечерним солнцем, сквозит пара белых голубей.
Лицо, глаза: странные. «Юноша с глазами, излучающими свет звезд». Складывает ладони лодочкой, осторожно дует между двумя большими пальцами.
Раздается голос птицы.
— Это что, он все время так? — изумленно спрашивает Федька свою спутницу.
— Да, иногда целыми днями. Мама боялась — он дурачком вырастет.
— И что?
— Умерла.
— А он?
— А он вот такой вырос. Голубей продает. Саш, слышь, мы пошли! — кричит девушка.
— Ага, — отвечает черный силуэт. И снова складывает ладони лодочкой.
Голос птицы.
Федька вслед за Валей спускается по лестнице в старый двор, оборачивается на вскрик птицы, закуривает.
Валя смотрит на него.
— Ты чего?
— А ведь это мы с тобой, Федя, вдвоем первый раз так выходим… — говорит она.
— Ага, — затягивается Федька. — В первый…
Смотрит тоже на нее, на силуэт на крыше и… ничего не произносит.
Валя понимает, что он не решился продолжить тему их отношений, и осторожно, но нежно улыбается ему. Федька подхватывает ее за талию
и уводит.
sub II /sub
Офис нефтяной Компании. Он стоит на краю бедного аула, практически уже в пустыне, ангар в стиле хай-тек, из белых и синих дюралевых блоков; решетки снаружи и трубы, которыми он оплетен, как центр Помпиду, крашены ярко-красным. Рядом — бедные, потрескавшиеся саманные лачуги, и ребятишки играют, бросая друг в друга пригоршни песка. Они играют как раз напротив белых, в цвет здания, ворот, в которых есть еще одна, маленькая дверь. На крыше — небольшая площадка под тентом. Внутри П-образной конструкции здания — бассейн. Чистейшая голубая вода. Хромированные поручни. Несколько кустиков, под каждым из которых установлен разбрызгиватель. За этими кустиками — пустыня. Желтое. Силуэты верблюдов вдали.
Холл, в котором сидит охранник, выполнен в стиле металлик. Абсолютная чистота. В потолке — небольшие галогеновые светильники в несколько рядов. В полу — под стеклом — рельефная карта Каспийского моря с обозначенными на ней нефтяными вышками по берегам. Так сделано, что боязно идти: провалишься в глубину зеленоватых вод. Две или три вышки обозначены красным цветом — это вышки Компании. В тени, как дремлющий зверь, — красный двухместный «порше»-кабриолет. За холлом, отделенным от зала невысокой перегородкой, далеко не достающей до потолка, — зал. По периметру зала, под крышей, — большие окна. Много воздуха, света. Открытость конструкций, удерживающих крышу, создает ощущение объема, невесомости. Странная растительность свешивающихся из-под крыши на разной длины стеблях лампочек в матовых колбах. Несколько рабочих столиков с компьютерами, разделенных белыми перегородками-ширмами. Один компьютер включен. На экране плавают рыбки. Стоят чьи-то туфли. Но никого нет. Здесь, внутри, прохладно, в отличие от жары вовне. В конце зала, где располагаются спальня и кухня, видны блестящие гофрированные трубы. Единственное обжитое место в ангаре — это подиум в центре, где стоит стол с компьютером, пара диванов, на одном из которых — смятые подушка и плед, низкий стеклянный столик, современная музыкальная система, большой плоский телеэкран и лебедка, крутя которую можно поднимать или опускать клетку с довольно крупным зеленым попугаем с красным оперением вокруг клюва. За креслом — абстрактная картина, изображающая нефтяное пятно, в очертаниях которого тем не менее угадываются очень соблазнительные женские формы. И чем дольше смотришь, тем яснее какая-то электрическая, будоражащая соблазнительность этих форм.
Рабочий день начался, но в офисе по-прежнему никого. Видны стоящие под столом на подиуме мягкие дорогие итальянские ботинки. Через минуту появляется шеф, проходит между столиков, босиком поднимается по лестнице…
Если бы не босиком — все было бы идеально: белая выглаженная рубашка, загорелое лицо с абсолютно нужного размера холеной «небритостью», вольная стильная прическа… Вот, все было бы идеально, как на картинке, если бы не босиком и не глаза, в которых то ли «горе от ума», то ли просто нервный блеск — так сразу не скажешь… Проходя мимо клетки, шеф пару раз слегка касается ногтем прутьев.
— Дюша хорроший… — реагирует попугай. — Дюша хорроший…
— Вот молодец. А «пиастры»? «Пиастры!» «Пиастры!» — вскрикивает шеф требовательно, направляясь к столу.
Садится, вытягивает босые ноги, щелкает мышкой, о чем-то задумывается.
— Итак, у нас сегодня «ORIENT» Дона Черри, далее — по ходу… дня… интернет-коктейль, йога… В общем, ничего… Понимаешь… — продолжает говорить он, но замечает, что его помощницы, Литы, еще нет на месте и он говорит в пустоту. Но тут он видит ее: она поднимается по лестнице в легкой короткой юбке, грудь голая, концы волос мокрые. Она явно из бассейна — оставлена открытой дверь, и в дверном проеме, как картина, — голубизна воды и красноватая даль пустыни.
Подходит к столу, расчесывает волосы и влезает в белоснежную блузку, подчеркивающую ее чудесные формы…
— Черт возьми, своей ставкой на секс ты, в конце концов, испортишь все дело…
Она, не оборачиваясь, расчесывает короткие — по плечи — волосы.
— А на что бы ты поставил — на алкоголь?
— Я вообще о другом хотел сказать…
— О чем? — поворачивается к нему.
— О том, какая жопа этот ангар. Каждый день чувствую это. Компьютеры. Чистота. И — никого. Но никто и не подразумевается… Мы с тобой попали в какой-то предварительный эскиз будущего.
Он оглядывает ангар:
— И это жуткое место.
— Ты бы хотел что-то изменить?
— Поставь музыку…
Дождавшись, когда раздадутся первые аккорды джаза, он продолжает:
— Будь моя воля, я запустил бы сюда весь этот аул (кивает в сторону двери) — со всеми бабами, детьми, собаками, овцами…
Помощница не без горечи улыбается:
— Ты никогда не чурался грязненького…
— Грязь — это жизнь… Они бы лазали тут, играли на компьютерах, плескались в бассейне, варили свой плов на кухне… Трахались бы в нашей спальне…
— Ты бы первый не выдержал…
— Не знаю. Не знаю, что буду чувствовать, когда они придут. Мне нужен витамин хаоса, непредсказуемости. Это важно… Просто чтобы дышать… Витамин случайности!
Замолкает, запускает в компьютере Интернет.
— Птица! — попугаю. — «Пиастры!» Представь, птица: полные сундуки монет! Взять на абордаж испанский галион, выдрать из трюмов все золото и сойти на берег в Порт-Рояле! «Пиастры, пиастры!!» Ради этого стоило жить, птица…
Опять влипает в Интернет.
Пробегает одну страничку новостей. Другую.
— О, пожалуйста! — Зачитывает, ни к кому конкретно не обращаясь: —
«На Алтае разбился вертолет с представителем администрации президента, главой местной природоохранной организации и помощником губернатора…» Летели на охоту, стрелять горных козлов из автоматического оружия. Архары. Краснокнижный, между прочим, вид… Из автоматов…
Помощнице:
— Тебе их жалко?
— Кого? Горных козлов?
— Да нет, этих козлов. Которые летели на охоту.
— Наверно.
— А мне не жалко. На охоту, с автоматами, всем кагалом… А? Я представляю: сидят, водочку лимончиком закусывают, рожа к роже, холеные... Тут пилотик: «Ваше благородие, вон они на склоне, взять поближе?» — «Возьми, милый, возьми…» Сейчас мы их из автоматиков пух-пух-пух! Рожки отпилим, на стеночку повесим. Открой-ка дверочку, любезный…
И вдруг — оба-на! — С торжеством. — То ли случайность, то ли ветерок
дунул. Об гору — бах! — винт — вдребезги — и капец! — Вскакивает. —
Если б они не разбились, их надо было бы судить, как последнюю сволочь…
— Ха.
— Что «ха»?
— Когда в Москве был последний скандал по поводу нашей буровой в море — ты что говорил?
— Я говорил, что это безопасно. Я говорил, что это — новые рабочие места. Я говорил, что нефть — это стратегический продукт экономики… Да мало ли что я тогда говорил? Мне платят за то, что я треплю языком… Если б они знали, что я думаю, мы бы давно оказались на улице…
