Что я вам скажу… Мы, простые люди, не всегда можем вдруг разглядеть ангела в обычном человеке. А тем более спросить его имя. Нет, можно было, конечно. Но обстоятельства были не те.
Назавтра я нацелилась ехать в Крым – в Артек – собирать классный материал для статьи и неслась откуда-то домой вся в заботах, мечтах и планах. Февраль, уточняю. Был февраль. Дворников в городе давно нет. Начальство есть, а дворники попали под сокращение, как у нас обычно бывает. Часть уехала в Италию и там работает дворниками, часть спилась, а часть ушла в малую политику, так сказать, политику низшего звена, ну там, в палатках стоять разного цвета, листовки, газеты в поддержку партии или конкретного депутата и флажки раздавать, потом за дополнительную плату изображать оскорбленный донельзя народ. То одним президентом оскорбленный, то противоположным президентом обиженный. Это я к тому, что был февраль, а следственно, гололед, а следственно, некому было скалывать лед…
И вот, вся в грезах о поездке в Крым, о встрече там со старыми друзьями и знакомстве с новыми прекрасными людьми, я поскользнулась и, недолго балансируя на потеху ротозеям, свалилась прямо посреди проезжей части, неловко подвернув правую руку, ухитрившись зашибить оба локтя, бедро и пятую точку. Шлепнулась и развалилась прямо по центру. Зрителей моего циркового номера было полно – начинался обеденный перерыв, из Большого Дома, напротив которого я имела честь грохнуться, как раз выезжали авто разной степени красоты и ценности. Машины медленно подъезжали к месту моего вынужденного отдыха, беспокойно стрекотали поворотниками и элегантно, но не без раздражения объезжали валяющееся нелепое создание – меня.
Нет, их можно было понять.
Нет, вы только представьте: если остановиться – это значит надо меня подымать, не дай бог, на руках нести как минимум с проезжей части, как максимум сажать в свою машину, везти в клинику… А вдруг у меня не закрытый, а открытый, как поется в одном кино… Я же могла бы, если постараться, и чехлы в салоне обмарать…
И я стала подгребать ногами. Ну не век же мне валяться вот так, с кривой и серой от боли физиономией. Подгребать не получалось.
Но тут какой-то мальчик, лет двадцати, такой обычный мальчик, в маленькой черной бандитской шапочке, какой-то абсолютно незнакомый мальчик, каких на улице миллион, и все на одно лицо, подошел, спросил: «Чево… Вы… Это… Встать хочете? Да?» Закинул себе на плечо мою сумку, перетащил меня с дороги на тротуар, потом присел рядом, положил мою сумку мне под спину и, заглядывая в лицо, что-то спрашивал и говорил, пока я не идентифицировала слово «телефон», пока я не догадалась, что надо кому-то позвонить, чтоб не сидеть тут, в снегу, позвонить, например, мужу и сказать, где я. И потом быстро все закрутилось. С бешеной скоростью приехал муж и быстро увез меня в больницу. И этот незнакомый мальчик помог посадить меня в машину и потопал по своим делам. Ну так вот, имени его я не спросила.
Мальчик, слушай, мальчик, это же было в День св. Валентина. И ты куда-то шел: например, к девушке… Нет? Вряд ли. Ты выглядел таким одиноким и таким ненарядным для молодого парня, что, может, у тебя и нет девушки…
Слушай, мальчик! Я желаю тебе, мальчик, чтоб у тебя появилась сильная долгая и нежная любовь, мальчик, чтоб у тебя была веселая интересная жизнь, мальчик… И чтоб тебе воздалось за доброту твою, мальчик, ангел мой…
Как же тебя зовут? Как же мне узнать имя твое? А то меня тут спрашивали… А я со-врала…
* * *
Ну все – именно с того дня, верней вечера, после недолгой операции в поликлинике (спасибо, доктор Федор), держа правую руку на отлете, я стала настукивать по клавиатуре левой.
Левой-левой-левой…
Правда, ехидный интернетовскийвсе-знающийанонимный комментатор, прочитав это, наверняка сильно взбодрится и, потирая ручонки, начнет колотить по клавиатуре, как дятел: «Клац-клац! как-так? А вы, дама, уверены, что это написано левой рукой? Может быть, левой ногой?..»
Ну давай, болезный, «пешы-пешы».
* * *
Что ж, начнем…
У нас был вечер литературный в одном прекрасном доме.
Это рай. Этот Дом творческих деятелей. Это такой чудесный мир. Идеальный для меня мир. Мир абсолютно тронутых и окончательно сумасшедших. Эти восхитительные женщины без возраста с их одинаковыми челками над плавающими взглядами… Они бесшумно носятся по всем этим комнатам, гостиным, шастают туда-сюда, приветливо, но жеманно здороваются по тысячу раз (а может, это были разные женщины и каждая здоровалась по разу?), такие навечно подростки, одинаково одетые, говорят тихими пастельными голосами…
Меня дважды теряли за те несколько часов, что мы там все находились. Сначала я попросилась в дамскую комнату, и одна такая, в печальной шали на плечах, меня повела. У нее была ровная непреклонная узкая спина, строгий взгляд. И тогда я подумала, что все эти женщины очень похожи на синявок – преподавательниц женских институтов и гимназий в конце XIX – начале XX века. Так и кажется, что где-то в рукаве у этой мадам пенсне и она заставит что-нибудь спрягать по-французски. Она кивнула головой и сказала: «Конечно, следуйте за мной», и как дунет стремительно, как побежит бесшумно, даже ее юбка за ней не успевала и билась из-за каждого угла, куда дама заворачивала, и мне хотелось за этот вот завихривающийся конец юбки ухватиться. Она на меня все время тревожно оглядывалась, но с каждым разом все быстрей и быстрей бежала. Вот честное слово, я за ней мчалась на своих шпильках и в какой-то момент решила, что вот бы догнать, поймать ее и навалять ей по шее. Ну потому что мне надо, чтоб позитивно и радостно сейчас, потому что вот сейчас надо народ веселить, тексты читать, а я тут ношусь, как бобик потный. И воротник сбился уже в комок, и шарфик мой, талисман ручной росписи, скомкался в жгутик, и спина мокрая, и физиономия уже блестит вся, тушь на ресницах расплылась, дыхание хриплое, прическа осела уже вокруг лица, глаза дурные… И что? Бежим. И наконец-то мы с мадам прибежали в какой-то зал, где стояли манекены, одетые в исторические костюмы. И мадам, глядя поверх меня (они, синявки, все очень высокие там, с длинными шеями), молча развернулась в обратном направлении и – фьють! – умчалась. Унеслась. А я осталась стоять как идиот. Стою между кринолином и сюртуком, отдуваюсь, жду терпеливо… Правда, переминаюсь, мне же надо в реструм, а в том зале ни намека, ни следа. Постояла я, потом села. И ведь понимала, что назад из этого лабиринта комнат и комнаток, коридорчиков, лестниц я ни за что сама не выберусь. Хогвардс ни в какое сравнение, Хогвардс – скромная хрущевка по сравнению с этим Домом.
Сижу. И никого. А в кабинете директора уже чай накрыт с шарлоткой… И шарлотка такая нарядная, ванилью и яблоками пахнет, еще теплая, пухлая, легкая и припудренная, как молодая купчиха. И там уже собираются друзья. Их специально всех заранее позвали, пока публика собирается. И они ждут. А я еще никого не видела. И там моя курточка висит, и шляпка, и сумка… И они думают, куда Маруська затерялась. А я сижу на диване с витыми ножками. На коричневом. И тихо-тихо… И тыщу лет уже прошло, и я уже начала поскуливать. И вдруг, на мое счастье, влетела Натали, главная синявка и чемпионка мира по всему. По любви к искусству, к творческим работникам, к этому старинному дому, к своим не-от-мира-сего сотрудницам. Я вдруг услышала, как хрустит паркет, и вскочила, как собака в ожидании хозяина… И она влетела, причем в сопровождении той моей Синявки. И, не глядя на меня, хвостом бьющую от радости, Натали тыцнула в меня пальцем – и Синявке: мол, ее давно уже ждут там, кто и зачем ее сюда завел? А Синявка вдруг отвечает:
– А я-то чувствую, что кто-то за мной краде-о-о-о-тся… – И добавляет: – Я хотела закрыть там окно.
А Натали ей:
– А вчера – нельзя?
А Синявка ей:
– Евгения Анатольевна заболела…
А я смотрю то на одну, то на другую, и крепнет во мне уверенность, что они шпионки и на глазах у меня просто обмениваются паролями, потому что ну не могут так нормальные женщины разговаривать, а главное, еще и понимать друг друга!!!
Я взмолилась, как королевич Елисей, не надо ничего, отведите меня назад. И они, точно так же таинственно переговариваясь, отбуксировали меня назад, и теперь я уже гналась за двумя, и они, как назло, искусно петляли и профессионально запутывали следы, но назад я, уже бывалая и закаленная, все-таки пришла и прямо в объятия к друзьям своим попала. Словом, все было бы счастье, но вопрос дамской комнаты для меня оставался актуальным, и Анечка, завсегдатай этого Дома, красавица и царица вообще, взяла меня за руку, и отвела, и подождала. И отвела назад. Это оказалось совсем рядом. Это потом уже до меня дошло, что я свою Синявку сразу потеряла, которая «следуйте за мной», и осатанело преследовала по всему Дому актеров через переходы и лестницы совсем другую Синявку, очень похожую на мою, в такой же шали и таком же воротничке. Я прямо до сих пор в недоумении.
