Ему было трудно сфокусировать взгляд, и когда она поставила перед ним чашку горячего кофе со словами: «Вам, наверно, лучше черный», — он нагнулся над паром, не закрывая глаз, в надежде таким способом взбодриться.
— Судя по звукам, вечеринка удалась, — сказала она без признаков энтузиазма в голосе. — Каждый нашел себе занятие по душе.
— Славная вечеринка, — согласился он и начал, обжигаясь, прихлебывать кофе, дабы показать, что ее старания не были напрасны. В голове и впрямь слегка прояснилось, и он сказал с улыбкой:
— Мне уже лучше — благодаря вам.
— Должно быть, в комнатах жарковато, — сказала она с утешающей интонацией.
Тут он не выдержал и расхохотался. Девчонка нахмурилась, но потом, видимо, решила не обижаться и преспокойно продолжила:
— Наверху было очень жарко, и я спустилась, чтобы немного посидеть здесь.
— Вы спали? — спросил он. — Должно быть, мы вас разбудили.
— Я делала уроки, — сказала она.
Он взглянул на девчонку еще раз и представил себе ее мир: сочинения на заданную тему, аккуратно исписанные тетради, потрепанные учебники, перекидывание записочками на уроках.
— Учишься в школе? — спросил он.
— Да, в старшем классе.
Она помолчала, словно ожидая от него какой-то реакции, а потом добавила:
— Я пропустила один год из-за воспаления легких.
Надо было что-то сказать, но он не мог придумать подходящей темы (о мальчиках? о школьном баскетболе?) и потому сделал вид, что прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной.
— Да, вечеринка славная, — повторил он.
— Вы, надо полагать, любитель вечеринок, — сказала она.
Сбитый с толку этим замечанием, он наклонился над уже пустой чашкой. Судя по ее тону, девчонка была вполне готова к тому, что в следующий момент он вообразит себя гладиатором, выходящим на арену против диких зверей, или начнет как безумный вальсировать сам с собой по саду. «Милая моя, я почти вдвое старше тебя, — подумал он, — однако еще не забыл, как сам делал уроки».
— В баскетбол играешь? — спросил он.
— Нет, — сказала девчонка.
Он чувствовал себя обязанным поддерживать беседу, поскольку явился на кухню позже ее, да и, в конце концов, это был ее дом.
— И каково твое домашнее задание?
— Сочинение о будущем нашего мира, — сказала она и улыбнулась. — Звучит как-то глупо, правда? По-моему, ужасно глупо.
— В столовой сейчас рассуждают на ту же тему, и это одна из причин, почему я оттуда ушел.
Она явно не поверила его словам насчет причины ухода, и тогда он поспешил добавить:
— Ну и что же ты думаешь про будущее нашего мира?
— Вряд ли его ждет большое будущее, — сказала она, — если судить по его настоящему.
— Мы живем в интересное время, — произнес он таким тоном, будто все еще беседовал с гостями на вечеринке.
— По крайней мере, потом мы не сможем уверять, будто не ведали, что творим, — сказала она.
С минуту он молча смотрел на девчонку, а та отрешенно разглядывала носок своей мягкой кожаной туфли, покачивая ею вверх-вниз.
— Воистину страшно жить во времена, когда шестнадцатилетней девушке приходится думать о таких вещах, — сказал он, испытывая искушение насмешливо добавить: «В мое время девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев».
— Мне уже семнадцать. — Она подняла на него глаза и снова улыбнулась. — Это огромная разница.
— В мое время, — сказал он, пожалуй, переусердствовав с ударением на слове «мое», — девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев.
— В этом-то и беда, — сказала она серьезно. — Если бы во времена вашей молодости люди по-настоящему боялись за свое будущее, сейчас было бы не так паршиво.
Отвечая, он невольно взял более резкий тон (времена его молодости, надо же!) и чуть отвернулся, как бы показывая, что лишь по доброте душевной снисходит до столь откровенного разговора с ребенком.
— Помнится, мы тоже волновались за свое будущее. Наверно, всем детям в шестнадцать-семнадцать лет свойственны подобного рода страхи. Это все, как и мимолетные влюбленности, издержки переходного возраста.
— А я все время представляю себе, как это будет происходить. — Она говорила негромко, но очень отчетливо, обращаясь к какой-то точке на стене позади него. — Мне почему-то кажется, что первыми рухнут церкви — даже раньше, чем Эмпайр-стэйт-билдинг. Затем все большие дома, стоящие вдоль реки, вместе с жильцами начнут медленно сползать в воду. А потом школы — возможно, как раз посреди урока латыни, когда мы будем читать Цезаря. — Она посмотрела ему прямо в лицо, потрясенная собственными фантазиями. — Всякий раз, когда мы начинаем очередную главу «Записок»,[9] я гадаю: вдруг это та самая глава, которую нам не суждено дочитать? Может статься, на том уроке латыни мы окажемся последними в мире людьми, читавшими Цезаря.
— И это будет хоть каким-то утешением, — игриво подхватил он. — Я терпеть не мог этого Цезаря.
— Полагаю, во времена вашей молодости все школьники ненавидели Цезаря, — заметила она холодно.
Он чуть помедлил с ответом.
— Думаю, тебе не следует зацикливаться на этих кошмарах. Лучше купи журнал мод и листай его в свое удовольствие.
— Да я смогу даром набрать столько журналов, сколько захочу, — упрямо возразила она. — Туннели подземки обвалятся, а все журнальные киоски на перронах будут разбиты — бери не хочу. И в придачу шоколадки, губная помада, искусственные цветы… А на мостовой перед магазинами будут валяться модные платья и меховые манто.
— Надеюсь, винные лавки тоже будут гостеприимно открыты, — сказал он, начиная испытывать раздражение. — Тогда я отоварюсь ящиком лучшего коньяка и думать забуду обо всех этих напастях.
— А офисные здания превратятся в груды обломков, — вещала она, широко раскрыв глаза. — Если б только заранее знать минуту, когда все это произойдет…
— Понимаю, — сказал он. — Пожалуй, мне пора вернуться к другим гостям.
— После этого все уже будет по-другому, — продолжала она. — Исчезнет все, что делало этот мир таким, какой он сейчас. Изменятся правила, изменится образ жизни. Быть может, появится закон, обязывающий жить под открытым небом, чтобы всегда оставаться на виду друг у друга.
— А может, появится закон, обязывающий семнадцатилетних предсказательниц учиться в школе уму-разуму.
— Школ уже не будет, — сказала она бесцветным голосом. — И никто не будет учиться. Чтобы не повторить нынешних ошибок.
— Что ж, — сказал он, усмехнувшись, — ты очень занимательно это описала. Даже обидно, что я этого никогда не увижу.
Уже выходя из кухни, касаясь плечом двери, он задержался. Очень хотелось произнести напоследок что-нибудь этакое по-взрослому умное и едкое, но он боялся показать, что на самом деле задет ее словами, ибо «во времена его молодости» никому из его сверстников рассуждать подобным образом и в голову не приходило.
— Если возникнут проблемы с латынью, — проговорил он наконец, — буду рад помочь.
Она хихикнула, как самая обыкновенная школьница; он даже вздрогнул от неожиданности.
— У меня с этим полный порядок, — заверила она.
Вернувшись в гостиную, где по-прежнему царило оживление (хор у пианино теперь исполнял «Дом на холме»,[10] а хозяйка беседовала о чем-то насущно важном с импозантным мужчиной в синем костюме), он отыскал среди гостей хозяина дома и сказал:
— У меня только что произошел очень интересный разговор с вашей дочерью.
Хозяин быстро обвел взглядом комнату.
— С Эйлин? А где она?
— На кухне. Учит латынь.
— «Gallia est omnia divisa in partes tres…»[11] — скороговоркой пробубнил хозяин. — До сих пор помню.
— Она неординарная девушка.
Хозяин дома покачал головой и горестно вздохнул:
— Ох уж эти современные детки…
В эту ночь она спала лишь урывками; заставила себя лечь в половине второго, когда ушел Джейми, но, едва задремав, она вновь и вновь открывала глаза и, вглядываясь в полутьму комнаты, прокручивала в памяти последние события. Наконец в семь часов она встала, сварила кофе и почти час просидела над чашкой — полноценно позавтракать они собирались в каком-нибудь ресторанчике, а одеваться на выход было еще рано. Вымыв чашку, заправила постель и в который раз осмотрела приготовленный наряд, беспокоясь насчет погоды, хотя утро было ясным, обещая прекрасный день. Раскрыла книгу, но вдруг подумала, что неплохо бы написать сестре, взяла лист бумаги и вывела красивым почерком: «Милая Энн! Когда ты получишь это письмо, я уже буду замужней женщиной. Звучит странно, не правда ли? Я и сама с трудом в это верю, но, узнав подробности, ты удивишься еще больше…»
Она задумалась над продолжением, перечитала первые строки и порвала письмо. Затем подошла к окну и еще раз удостоверилась, что погода прекрасная. Внезапно ей пришло в голову, что синее шелковое платье как-то простовато и слишком чопорно для такого случая — а ведь сегодня она должна выглядеть особенно изящной и женственной. Она принялась лихорадочно перебирать гардероб и заколебалась, наткнувшись на ситцевое платье, которое носила прошлым летом; пожалуй, чересчур легкомысленно для ее возраста, с кружевным воротничком, да и не сезон еще для ситца, хотя…
