Жена Отакэ[5] назвала меня и сказала: «Поздоровайтесь с сэнсэем!» Все одновременно поклонились. Чувствовалось, что это очень дружная семья. В их поведении не было ни малейшей нарочитости, все делалось очень естественно. Едва подростки покинули комнату, как послышался шум, который наполнил просторный дом. Жена Отакэ пригласила меня подняться на второй этаж. Там я сыграл в го с одним из мальчиков. Жена Отакэ угощала меня одним блюдом за другим, я засиделся допоздна.
Среди шестнадцати членов семьи были и домашние ученики. Никто из молодых профессионалов не содержал в своем доме столько учеников. Разумеется, свою роль играли его известность и заработки, но все же главным была широкая натура Отакэ, привязанного к семье и без памяти любившего детей.
Во время матча с мастером «запертый» Отакэ каждый вечер звонил жене по телефону:
— Сегодня милостью сэнсэя мы продвинулись до такого-то хода…
Только это. Ни одного слова, которое могло бы намекнуть на положение в партии. Когда голос Отакэ, говорившего по телефону, доносился до моего номера, я не мог не испытывать к нему симпатии.
В день начала матча в павильоне Коёкан в токийском парке Сиба черные и белые сделали всего по одному ходу[6]. На следующий день партия продвинулась до двенадцатого хода, после чего матч перенесли в город Хаконэ. Мастер, Отакэ и все организаторы матча ехали одним поездом, а вечером мастер отдыхал за чашечкой сакэ. Игра по-настоящему еще не началась, все было впереди. Мастер говорил оживленно.
Большой стол в гостиной, куда нас привели, был отлакирован в стиле Цугару. Зашел разговор о лаке. Мастер сказал:
— Не помню, когда это было, но мне довелось видеть доску для го из лака. Не лакированную, а целиком из лака. Ее изготовил интереса ради один мастер из Аомори, потратил на нее двадцать пять лет. Подождет, пока один слой высохнет, и накладывает следующий. Поэтому работа и заняла столько времени. Чаши для камней и крышка для доски тоже из лака. Весь этот набор мастер из Аомори передал на выставку. Хотел получить за него пять тысяч йен, но покупателя не нашлось. Тогда он принес ее в Ассоциацию го и просил помочь продать за три тысячи. Не знаю, не знаю… Уж слишком тяжелая. Тяжелее меня. Весила килограммов пятьдесят.
Мастер посмотрел на Отакэ.
— Отакэ-сан как будто снова поправился, да?
— Шестьдесят килограммов…
— Хо-о! В два раза тяжелее меня. А ведь моложе меня в два раза.
— Мне уже тридцать, сэнсэй. Плохой возраст — тридцать лет. Когда сэнсэй изволил давать мне уроки, я был тощим как щепка, правда? — Отакэ вспомнил свою юность. — Тогда я заболел, и ваша жена выходила меня. Никогда этого не забуду.
Разговор перекинулся на горячие источники в провинции Синею, откуда была родом жена Отакэ, потом перешел на семейные темы. Отакэ женился в возрасте двадцати трех лет, в то время у него был пятый дан. С тремя детьми и тремя домашними учениками его семья насчитывала десять человек.
Он рассказал, что его шестилетняя дочь научилась играть в го, глядя на игру взрослых.
— Тогда я сыграл с ней с форой в девять камней, запись партии сохранилась.
— Хо-о! Девять камней? Молодец! — сказал мастер.
— Младшей четыре года, но и она уже понимает, что такое атари[7]. Есть у них способности или нет, пока не знаю. Будь они постарше…
Никто из присутствовавших не знал, что на это ответить.
Похоже, что и впрямь Отакэ — один из корифеев мира го — играет со своими крошечными детьми, и если уж отыщет искру Божию, то непременно сделает из них профессионалов. Считается, что способности к го проявляются в десятилетнем возрасте и, если в этом возрасте не начать серьезные занятия, больших успехов не добьешься. И все же рассказ Отакэ произвел на меня странное впечатление. Возможно, в нем говорила молодость. Тридцать лет. Игра уже полностью его захватила, а усталость от нее еще не пришла. Помню, я подумал тогда, что у него, наверное, счастливая семья.
Мастер завел разговор о своем доме в Токио, в районе Сэтагая. Дом занимал треть участка, и они с женой собираются продать его и купить новый, с большим садом. Они живут вдвоем. Домашних учеников у него больше нет.
Как только мастер выписался из больницы Святого Луки*, прерванная на три месяца партия была продолжена. Играли в гостинице «Данко-эн» в Ито. В первый день было сделано всего пять ходов — со сто первого по сто пятый, после чего возник спор по поводу следующего игрового дня. Мастер просил отложить доигрывание, так как был болен, на что Отакэ не соглашался и угрожал отказаться от участия в матче. Клубок противоречий запутался еще сильнее, чем в Хаконэ.
И партнеры, и организаторы матча безвылазно сидели в гостинице. Дни тянулись мучительно и попусту пропадали. Тогда-то мастер и предпринял поездку в Кавана, чтобы немного развеяться. Примечательно, что он сам предложил эту поездку, хотя по натуре был домоседом. С ним поехали его ученик Мурасима, игрок пятого дана, девушка-секретарь, которая вела запись ходов, трое профессионалов из Ассоциации го и я.
Едва мы вошли в гостиницу «Канко» в Кавана, как сразу же стало ясно, что делать здесь было нечего — разве что сидеть в вестибюле в креслах и пить чай.
Вестибюль представлял собой полукруглый, со всех сторон застекленный фонарь, выступавший из здания в сад, и напоминал то ли смотровую беседку, то ли солярий. Справа и слева от широкого, заросшего травой сада виднелись лужайки для гольфа, принадлежавшие командам «Фудзи» и «Осима». И сад, и лужайки вплотную подходили к морю.
Я с давних пор любил светлые и просторные пейзажи Каваны и надеялся, что скучавшему мастеру захочется ими полюбоваться. Я следил за выражением его лица, но мастер задумался, и трудно было понять, заметил ли он, какая красота его окружает. На других обитателей гостиницы он тоже не смотрел, лицо его оставалось непроницаемым. Ни слова не проронил ни о пейзаже, ни о гостинице. Как обычно, за него говорила жена. Она похвалила пейзаж и повернулась к мастеру, но тот не выразил ни согласия, ни протеста.
Мне хотелось, чтобы он побыл немного на солнце, и я пригласил его выйти в сад.
— Да-да, пойдемте. На улице тепло, тебе не повредит. Может, почувствуешь себя лучше, — уговаривала его жена. Мастер не возражал.
Стояла золотая осень, и остров Осима виднелся как бы сквозь дымку. Над морем завис коршун. На дальнем краю лужайки сквозь сосны проглядывало море. Там находилось несколько пар молодоженов, приехавших сюда в свадебное путешествие. Благодаря простору и свету они не выглядели безвкусно одетыми, как это нередко бывает с молодоженами в свадебном путешествии. Кимоно невест четко выделялись на фоне моря и сосен и, казалось, излучали свежесть. В Кавана приезжали отпрыски из богатых семей. Я почувствовал вдруг зависть, которая, впрочем, больше походила на сожаление, и обратился к мастеру.
— Молодожены…
— Им, должно быть, скучно, — проговорил мастер, и эти слова, сказанные безразличным тоном, мне потом не раз вспоминались. Я хотел пройтись по лужайке, посидеть на ней, но мастер стоял неподвижно, пришлось остаться рядом.
На обратном пути мы заехали на озеро Ицубеки. Крошечное озерцо, пустынное в вечерний час поздней осени, было на удивление красивым. Мастер вышел со всеми из машины и постоял немного, глядя на воду.
Мне так понравилось в Кавана, что на следующий день я пригласил съездить туда Отакэ в надежде, что это развеет его дурное настроение. Вместе с нами поехали секретарь Ассоциации го[8] Явата и корреспондент «Нити-нити симбун» Сунада. На обед мы сами приготовили себе сукияки[9] в деревенской хижине, стоявшей на территории гостиницы. Я хорошо знал Кавана, потому что бывал здесь раньше по приглашению Окуры Киситиро, основателя фирмы «Окура», вместе с танцевальными ансамблями, да и сам по себе.
Осложнения с матчем продолжились и после поездок в Кавана. Улаживать разногласия между мастером Сюсаем и Отакэ приглашали даже меня, хотя я был всего-навсего журналистом. Наконец 25 ноября матч продолжили.
Рядом с мастером стояла жаровня-хибачи, а сзади — еще одна, на которой кипел чайник, чтобы можно было согреться паром. По настоянию Отакэ мастер обмотал шею шарфом, который с изнанки выглядел тканым, а с лицевой стороны — валяным, и завернулся в какой-то плед, напоминающий женскую накидку. Этот плед он не снимал даже у себя в номере. Кажется, его лихорадило.
— Сэнсэй, какая у вас обычно температура? — спросил Отакэ, не отводя глаз от доски.
— Э-э… тридцать пять и восемь, тридцать пять и девять… Выше, чем тридцать шесть и один, никогда не бывает, — спокойно, будто смакуя слова, ответил мастер.
В другой раз, когда мастера спросили, какой у него рост, он сказал: «В юности, когда я проходил военную комиссию, во мне было метр пятьдесят один. Потом я подрос сантиметра на три, но с годами рост стал уменьшаться, сейчас во мне — метр пятьдесят два».
