Другие женщины заходили помогать ей с детьми и с обедом, и вот что они говорили:
— Да сходи ты на Круг Богов и расторгни ты этот договор! Ну что ты мучаешься? Ведь твой Мескви всегда был оторви да брось.
Но Кекиик, поглядывая на свою руку, отвечала:
— Может, я и давно не видела Мескви, но я хорошо помню, что он был не простым человеком. Сказать по правде, не думаю, что наша деревня запомнится людям чем-нибудь, кроме того, что там жил Мескви. И хоть у него и ветер в голове, но головой этой он соображает покрепче вашего.
Однако хвалёный Мескви как раз меньше всего интересовал Нэнквисса. Его интересовала её рука. Поэтому на седьмую ночь Нэнквисс отправился за советом к шаману. В сумерках он спустился по тропинке со Слиав Куах, Кукушачьей горы, неся с собой подарки для великого Куви.
Великий Куви был настолько стар, что, в общем-то, врос в землю. Однако он сохранил живой ум, что бы там о нём ни говорили.
— Ясное дело, — начал он загробным голосом, деловито подгребая клюкой принесённые Нэнквиссом шкуры бобров. — Ты хочешь знать, куда подевался Мескви из Кагакешши, по прозвищу Ветер в Голове? Так это долгая история, — проскрипел великий Куви, подталкивая к Нэнквиссу кувшин с хорошо перебродившим кленовым соком. — И тебе нужно сперва хорошенечко прочистить мозги, чтобы ты понял её. Выпей-ка вот этого.
Нэнквисс отпил из кувшина, и у него закружилась голова, и ему было показалось, что стены вигвама зашевелились.
— Скажи мне, — спрашивал между тем великий Куви. — Куда, по-твоему, делись наши великие предки?
— Они ушли за Белые Горы, — отвечал Нэнквисс, держась покрепче за свою голову.
— Так говорят. А ты задумывался когда-нибудь, где эти горы? Вот Мескви с детства только об этом и думал. Он спрашивал у всех, что такое Белые Горы. Он таскался за всеми и спрашивал об этом. Одна старуха сказала ему, что Белые Горы — это облака и наши предки просто ушли на небо. Но будь я проклят, если он ей поверил. Он копался в этой истории, как чайка в отбросах, он вцепился в неё хуже койота. И наконец, в один прекрасный день он исчез. Яснее ясного было, что он отчалил на поиски наших великих предков.
— Отчалил? — переспросил Нэнквисс. — Он переплыл Великое Море?
— Уж не знаю, переплыл он его или не переплыл, но что отчалил — это точно.
— Так он отправился искать Страну Мёртвых, — покачал головой Нэнквисс. — Хуже глупости и не придумаешь.
Тут он с надеждой посмотрел на великого Куви.
— А как бы мне найти эту страну?
— Глупость заразительна, — вздохнул великий Куви. — Ну, если ты поплывёшь вслед за ним, рано или поздно ты, очевидно, увидишь Белые Горы. Ну, и потом — в той стране все поголовно будут говорить на языке наших предков.
— Но я не знаю языка наших предков! — воскликнул Нэнквисс.
— А когда дождливой осенней ночью гость приходит в твой вигвам, что ты говоришь ему?
— Фольте ис фихе роот.[1]
— Может быть, ты знаешь, что это значит? Да нет, куда тебе. Но ты говоришь то, что сказали бы и наши великие предки. Вообще-то это значит «добро пожаловать», но это так, к слову. Короче, все слова, которых ты не понимаешь, тебе в той стране очень пригодятся. Там все до единого будут понимать только эти слова, а свой обычный язык ты можешь засунуть в свой левый мокасин, — он тебе вообще не понадобится. Кстати, Мескви из Кагакешши в этой стране должны звать Фланн Мак Фиах, — по крайней мере, именно так на этом языке звучит его имя. А теперь скажи мне: что за дерево растёт у нас, в Мэшакквате, посреди Круга Богов?
— Великий Орех Мудрости, — живо отозвался Нэнквисс.
— Да, но что это за дерево?
— Это сосна, — не задумываясь отвечал Нэнквисс. Как бы там ни было, он родился и вырос в Мэшакквате и безошибочно отличал сосны от других деревьев.
— Так вот: до твоего рождения на том же месте рос здоровенный дуб. И не покажется ли тебе странным, что его тоже называли Орехом Мудрости?
— Это дело шаманов, — с почтением отвечал Нэнквисс.
— Нечего всё валить на шаманов, — заёрзал великий Куви. — Это остатки традиции. Во всей нашей культуре присутствуют реликты более высокоразвитой цивилизации. Автохтонный субстрат…
Тут Нэнквисс перестал понимать слова. Из тумана, заполнившего вдруг вигвам, сплошным тёмным потоком полились заклинания. Сырая хвоя Ореха Мудрости потрескивала в костре, заволакивая дымкой всё вокруг. Нэнквисс догадался, что великий Куви, должно быть, беседует с духами, и не годится мешать ему в этом деле. Поэтому, медленно пятясь, он с почтением покинул вигвам великого шамана.
Добравшись к середине ночи до своего вигвама, Нэнквисс заполз к Кекиик под меховое одеяло и потрогал её правую руку. Рука была ничуть не теплее гремучей змеи, и потому на утро следующего дня, захватив с собой немного еды и побольше оружия, Нэнквисс отчалил в своём каноэ в сторону восходящего солнца с тем, чтобы привезти домой скальп Мескви из Кагакешши. Пусть даже тот забрался на край света и вдобавок стал зваться там Фланном Мак Фиахом, — всё это никак не могло спасти его от справедливого возмездия. В конце концов, Нэнквисс обещал Кекиик защищать её, когда сватался к ней, а он редко бросал слова на ветер.
Ветер же крепчал по мере того, как Нэнквисс отплывал всё дальше в океан, и вскоре возле каноэ Нэнквисса стали нырять тюлени, выпрашивая маисовую лепёшку. По пути Нэнквиссу стали попадаться огромные белые горы, которые он тщательно огибал на своём каноэ, недовольно цокая языком. Солнце каждый день вставало впереди и освещало призрачные острова, однако Нэнквисс и не думал попадаться на эту удочку, а грёб и грёб себе вперёд до тех пор, пока наконец вдали не показался твёрдый и надёжный берег Страны Мёртвых.
Приключение Нэнквисса в Стране Мёртвых
Эта история начинается с того, что берёзовое каноэ Нэнквисса с размаху ткнулось носом в меловые утёсы Страны Мёртвых и развалилось. Недолго думая, Нэнквисс выловил из воды кое-что из вещей, навьючил это на себя и пошёл пешком.
В первые же два дня в Стране Мёртвых Нэнквисс перевидал столько народу в юбках и торквесах, что у него не осталось никаких сомнений, что он в той самой стране, куда ушли в своё время его великие предки. Правда, во всех этих юбках и украшениях ходили почему-то мужчины, но, поразмыслив, Нэнквисс решил, что если их самих не угнетает это обстоятельство, то ему и подавно нечего за них переживать.
Первые же люди, встретившиеся Нэнквиссу, были все сильно навеселе, поэтому обрадовались ему, как родному. Они угостили его каким-то крепким напитком, похлопали по плечу и долго напутствовали на местном наречии, в котором Нэнквисс, понятно, был не силён.
Другие четверо людей, встретившиеся Нэнквиссу на дороге, сперва и не думали причинять ему вреда и хотели даже пройти мимо, но у одного из них Нэнквисс увидел сумку, сшитую из шкурки матушки выдры. У него помутилось в глазах от такого святотатства, и с пронзительным боевым кличем, подобным крику раненой птицы, он, как молния, метнулся к нему с ножом, но вчетвером его, конечно, тут же обезоружили и сильно избили. Вот так Нэнквисс узнал, что в этой стране из матушки выдры может быть сделано очень многое: из матушки шили сумки, колчаны, чехлы для музыкальных инструментов, матушкой оторачивали плащи и даже переплетали в матушку священные книги. Через несколько дней Нэнквисс нашёл в себе силы не нападать немедленно на каждого обладателя таких вещей, и ещё через пару недель у него окончательно прошли все фингалы под глазами. Но ещё до этого он повстречал кое-кого в этих странных краях, и вот как это случилось.
В один прекрасный день, незадолго до заката, Нэнквисс, немного в стороне от дороги, зашивал очередную рваную рану у себя на ноге оленьим сухожилием при помощи иглы дикобраза. Хотя он и закусил при этом одну из своих чёрных кос, он всё же шипел, как дикая кошка, и поминал своих великих предков в самых разных контекстах. И пока он это делал, какой-то прохожий случайно заметил, чем занят Нэнквисс, и видно было, что он пришёл в ужас. Это был небольшого роста человек в кое-как накинутом клетчатом пледе. Он сошёл с дороги, нарочно развёл в стороны мешавшую ему чёлку и присмотрелся к Нэнквиссу и его ноге. Потом он присел рядом на корточки, развязал сумку, протёр края раны прозрачной жидкостью, которая сильно жглась, и зашил рану очень хорошей иглой, даже слишком хорошей для такого случая, как подумалось Нэнквиссу.
— Файтви-ап-Родри из Уэльса, — представился он, закончив дело и перекусывая нитку.
— Я никому этого не скажу, — в недоумении пообещал Нэнквисс, подкрепляя свою клятву знаками.
Нэнквисс никогда раньше не слышал, чтобы человек ни с того ни с сего открывал другому собственное имя, но отчётливо понимал, что если уж с кем случилась такая оплошность, то единственное, чем можно ему помочь, — это сохранить всё в тайне.
