А когда засветлело утро за мишкиной спиной, заворочалось серым облачным комом над крутым яффским холмом, прогромыхало ранним мусоровозом по влажному асфальту набережной — тут и Мишка начал собираться. Сложил снасти, взвесил на руке пакет с уловом: а что?.. неплохо… кило на три потянет… встал, потянулся, потопал затекшими ногами. Жить можно.
Уже сделав несколько шагов, обернулся. Пес стоял на напряженных ногах, остро насторожив уши, глядел пристально, ждал. «Ну что с тобой поделаешь? — вздохнул Мишка. — Пошли уже, ладно.» И двинул дальше, не оглядываясь. Одного приглашения хватит. Поймет — черт с ним, знать судьба такая… а не поймет — тем более черт с ним. Собаки им только не хватало… За спиной — деликатное цоканье когтей по асфальту. Мишка неожиданно для себя расплылся в улыбке: понял… умный, бродяга! А коли умный, так и сам быстро уразумеет, что за типов он себе в хозяева выбрал. Долго не продержится. А скорее всего, Васька его сразу выпрет. С таким кошачьим именем, как у него, собак не жалуют.
Собака — это вам не кошка, чтобы силком навязываться, в дом лезть, упрашивать, у ног тереться. Собаке подобная беспардонность не к лицу. Если бы алкаш его не позвал, то пес бы и звука не проронил, остался бы в порту или отправился бы в какое другое место, искать другого человека. Хотя, конечно, чувство было бы обломное. Сами посудите: всю ночь пасти этого типа, охранять его, ловить каждый взгляд, каждой шерстинкой на хвосте доказывать на что ты способен, а в итоге что? Ничего. Все старания — коту под хвост. Гуляй, псина, дальше, сама по себе, нам твоя служба нафиг не нужна.
А пес и гулял бы. Без проблем, за милую душу. Ему ничьих одолжений не надо. Пока не старый и силенок еще хватает — и жратву добыть, и от врагов отбиться, и на сучку какую заскочить при случае. Одна беда — гадские зеленые фургоны с клетками, да подлые охотники на собак с ихними ядами, сачками и ружьями, да страшные питомники, пахнущие собачьей бедой. Когда бы не это, пес вполне прожил бы и один. Хотя, конечно, плохо одному. Так уж природа устроила, что у каждой собаки должен быть свой человек. Лучше всего, чтобы один и тот же — на всю собачью жизнь. Но это уже роскошь, об этом пес уже давно не мечтал. Найти бы кого-нибудь хоть на время, передохнуть, прийти в себя.
В третий раз ему из питомника не сбежать, это уж точно. И так повезло, можно сказать, неимоверно. Ведь как вышло: суббота его спасла, конец недели. А привезли бы сразу после поимки, в среду — пиши пропало. Еще бы! Главный-то из питомника его тут же признал. Обрадовался. «А, — говорит. — Это тот самый, что сбежал перед самым усыплением. Он еще Шимона тогда укусил, подлюга… Что уставился, рваная морда? Вернули тебя, должок отдавать? Как веревочке ни виться… Скажи спасибо, что мне сейчас уходить надо. Поживешь еще пару деньков. Я тобою после выходных займусь, лично.»
Жратву ихнюю пес есть не стал, на всякий случай. Еще подмешают чего… И миску с водой опрокинул, отодвинул подальше от решетки, чтобы рукой не дотянулись. И лег, как в отрубе, глаза закатил — что, мол, бояться эдакого доходягу? На всякий случай придуривался, хотя и знал, что чепуха это все. Тамошние люди — тертые калачи, их такими шутками не проведешь. Только вот надо же такому случиться — снова ему повезло. Субботний служитель не то заболел, не то еще что… короче, прислал щенка своего, подростка несмышленного. Дошел парень до песьей клетки, видит — лежит собака, помирает от жажды, белки выкатила, язык на плече, хрипит на последнем издыхании. Надо бы воды налить бедняге, а до миски не дотянуться — откатилась далеко, в самый угол. Ну и приоткрыл дверцу, добрая душа…
Приоткрыть-то приоткрыл, а вот закрыть не успел. Потому что размазанный по земле полутруп вдруг превратился в рычащий тридцатикилограммовый комок мышц, подскочил, разросся на полнеба, ударил грудью, опрокинул, вырвался из клетки, ураганом пронесся по оцепеневшему двору, налетел на запертые железные ворота — те застонали ржавым жалобным звоном, но устояли. Пес попробовал еще раз и не стал упорствовать — через двор уже бежал сторож, прикладываясь к ружью, пытаясь поймать на мушку… бах!.. бах!.. только какое там! Поди поймай бешеную оскаленную шаровую молнию, мечущуюся по двору, срезая неимоверные углы, ища выхода. Бах!.. Нет, уж лучше отступить в будку, от греха подальше. И сторож пятится в будку, спотыкаясь и выставив перед собою бесполезное ружье, но страшный комок, пометавшись, похоже, выбрал определенную цель, и эта цель — он, сторож! Рычащая пенящаяся пасть летит на него, сверкая клыками. В ужасе падает человек в будку, падает навзничь, закрывая лицо. Но псу нет до него дела. Мощным прыжком вскакивает он на стол, разворачивается бешеной юлой, загребая скатерть и разметав по углам жалкие людские игрушки — газеты, графин с водой, чайник, радиотейп… и — вот она, свобода — распахнутое наружу окно! Прощайте, убийцы! Я еще побегаю! И не надо меня усыплять, нет, спасибо, бессонницей не страдаю… я, когда надо, и сам поспать смогу…
И сразу — в порт, отдохнуть, напиться воды из фонтана, поживиться ресторанными отбросами. Вообще говоря, в порту было опаснее всего — именно там пса дважды отлавливали зеленые фургоны… но не в выходной. В выходной фургоны не ездят. Пес лег в тени за мусорным баком и стал думать, что делать дальше. В том, что надо что-то менять, не было никаких сомнений. На такое сумасшедшее везение больше рассчитывать не приходилось. Сколько раз ему повезло в этот заход? Не отвезли сразу — это во-первых. Продержали лишнюю ночь в фургоне, душном, грязном, пропахшем смертным собачьим потом, набитом полумертвыми от страха, голода и жажды собратьями по несчастью. Почему? Лень было везти или нашлись у людей неотложные дела, поважнее нескольких собачьих шкур? Кто его знает…
А там и конец недели подоспел — это два. Три — это что служитель не пришел. Четыре — что мальчишка пожалел, открыл, дурачок, клетку. Дальше, пять — что сторож лохом оказался, сдрейфил, три раза стрелял — не попал, да еще и дверь в будку сам распахнул. Ну и наконец, шесть — окно. Шесть раз подряд! Это ж подумать страшно! Так много на одну бездомную собаку… Нет, братец, другого такого счастья тебе не видать, как своих мохнатых ушей. Следующая твоя встреча с зеленым фургоном будет последней, это точно. Может, и до питомника не довезут, пристрелят прямо на месте. Эти-то, из фургона, стрелять умеют, не то что субботний сторож…
В общем, как ни крути, а человек нужен позарез, свой человек, хозяин. Собаке с хозяином никакой фургон не страшен. Собака без человека — как человек без паспорта. Существо вне закона. Любой подлец может ее застрелить, отравить, утопить, и ничего ему за это не будет. Так уж заведено, и ничего с этим не поделаешь. Только где его взять, хозяина?
Люди, они чем чище, тем злее. Хуже всего те, что пахнут одеколоном или духами — эти сразу фургон зовут, без лишних разговоров. Таких на хозяина уговорить трудно, можно не стараться. Но и те, что без одеколона, еще не факт что согласятся. Тут ведь какая проблема — город. Где в городе собаку держать, особенно такую большую? Разве что домой пустить… но это навряд ли… не с такой шкурой. Вон шерсть-то как свалялась, висит клочьями… нет, не пустят. А из города выбираться — долго, да и опасно: если в фургон не залетишь, то под машину точно попадешь. И потом — что там жрать, за городом? Таких мусорных баков, как в городе, там точно не сыщешь. И фонтанов там тоже нету. Если, допустим, выбрался ты из города, но хозяина не нашел — что тогда?
Оставался один вариант — алкаши. От алкашей пахло не менее противно, чем от одеколонных, но они хотя бы были не такими чистыми, как те, а значит, не такими злыми. И хотя некоторые из них все же доставляли иногда неприятности, но неприятности эти не относились к разряду смертельных — так, ерунда, типа беспричинного пинка ногой или камня. Кроме того, двигались они, как правило, неловко и медленно, так что при некоторой собачьей осторожности не представляли настоящей угрозы.
С другой стороны, большинство алкашей были исключительно дружелюбными ребятами, всегда готовыми поделиться всем, что у них имелось, с самой облезлой и непрезентабельной псиной. Иногда они даже приглашали собаку домой, но тут не следовало преждевременно раскатывать губу, а наоборот — полагалось проявлять повышенную осторожность, ибо чаще всего выяснялось, что в доме своем алкаш не хозяин, что командует там не он, а гадкая и визгливая алкашная сучка, на версту воняющая духами и месячными и всегда готовая выплеснуть кружку кипятка на ни в чем не повинного пса.
Таким образом, первоначальное согласие алкаша на замещение вакантной должности хозяина хотя и являлось обязательным условием, но никак не могло быть признано условием достаточным, и поэтому пес, ненавязчиво труся вслед за Мишкой, изо всех сил старался не выпускать из виду это важное обстоятельство. «Спокойнее, спокойнее, — сердито напоминал он радостной надежде, упругими фонтанчиками взыгрывающей у него в душе. — Я ему понравился, ясно, но это еще ничего не значит. Главное — коврик. Пока нету коврика, считай — ничего нету.» Коврик в его понимании означал окончательное оформление связи собаки с хозяином: хозяин, признавая собаку своей, выделял ей персональное, законное место в доме или на дворе и закреплял этот факт размещением на означенном месте необыкновенно важной в своем символическом значении вещи — коврика. Собака, владеющая ковриком, становилась собакой в законе, защищенным существом, неподвластным чужим людям, питомникам и зеленым фургонам.
