— Алгоритмов особых и нет — есть цепочка спонтанных поступков, деталей, образов, свойственных только этому человеку, и вытекающих из этого следствий. Например, если мужчина приезжает к вам на дачу на велосипеде, а одна штанина у него схвачена бельевой прищепкой, чтобы ткань не попала в цепь, этот человек — не герой романа.
— А что, он должен приехать на автомобиле?
— Необязательно. Обязательно исполнение некоторых правил. Никогда не знаешь, как в тебе отзовется та или иная подробность. А ведь все дело в них, в деталях проговаривается будущее, вот почему мы так внимательны при встрече, так придирчивы к человеку. Человека надо увидеть раз-другой, рассмотреть его хорошенько, чтоб потом уже не смотреть на него никогда, даже если выйдешь за него замуж. Чем меньше рассматриваешь партнера по совместной жизни, тем спокойней живешь.
А МЫ, КАК ЛЕТЧИКИ, КАК ЛЕТЧИКИ, КРЫЛАТЫ, ТОЛЬКО НЕ ЛЕТАЕМ В ОБЛАКАХ
Полгода назад я набрал в Гугле номер части, и меня вдруг вынесло на этот форум, где сразу нашлось несколько однополчан, на сотни веток, постов бывших солдат, офицеров, специалистов-испытателей, чьи жизни так или иначе оказались связаны с Тюра-Тамом, более известным как Байконур, с этим куском безводной степи, превращенной в имперский полигон.
Владимир спрашивал: Не могу найти в Гугле-map позиции 5-го дивизиона, помогите.
Doctor отвечал: Владимир, добрый день! Зайди на ветку 61-й площадки, она находилась рядышком с «семеркой», т.е. с вашим 5-м зрдн. В Гугле «семерку» достаточно хорошо видно — ее развалины:
wikimapia.org/#lat=46.0250683&lon=63.9337134&z=16&l=1&m=b
Словно опустив раскрытый глаз в блюдце с водой, чтоб, проморгавшись, вымыть из-под века режущую нежную ткань памяти ресницу, долго висел над расположением 5-го зрдн на сев-восточной окраине полигона, в котором провел два соленых года в начале 70-х. Рассматривал с орбиты через мощную оптику кучи мусора на месте ракетного комплекса, казармы, офицерского общежития, оспины шести профильных окопов на месте пусковых — все, что осталось от дивизиона, скрытого посреди раскаленной степи в рощице из растрепанного десятка полувыживших без полива тополей. Все постройки были разобраны по кирпичику и снесены под корешок налетевшими на грузовиках степняками после того, как часть была свернута, а техника вывезена, даже солдатский сортир. Самая окраина Байконура, можно было шуровать без свидетелей. Учебка баллистиков в трех километрах от нас, в прошлом целый городок 61-й площадки с десятками зданий, тоже прилипла к прокатившемуся пластилиновому шару верблюжьего жира и укатилась неведомо куда, оставив одни пеньки. Пустыня, свищущая ветром степь опять заповедник для сусликов, фаланг и скорпионов.
Вдруг нахлынуло и вспомнилось все: азиатская жара, солдатчина, бигус из кислой капусты на обед, клейстер из брикетов сухой картохи на ужин, ночные тревоги, мерцающая «пачка» воздушной цели в зеленом аквариуме экрана, ракетные пуски с площадок космических на орбиту и из шахт баллистиков на Камчатку, яростная строевая песня «А мы, как летчики, как летчики, крылаты, только не летаем в облаках, а мы ракетчики, ракетчики-солдаты!..» на вечерней прогулке перед вечерней поверкой, с разворотом плеча и молодецкой отмашкой, с дружным клацаньем «левой!» полусотни ослиных подков по бетонному плацу (такая была байконурская мода — подбивать левый каблук ослиной подковой), запах лизола, мастики, кирзы, голод по духанке, тоска, отчаяние, пробивающиеся вместе с усами из губы первые зачатки мужества… Самый большой в мире ракетный полигон, кузница кадров-вооружений, воронка для народных средств, усилий, сотен тысяч жизней, через которую утекало будущее страны, но оно же и прибывало, такой вот возникал эффект, солнечное сплетение империи, нервный центр оборонной мощи СССР, новых видов ракет от Р-7 до Р36М, более известной как Сатана, десятки шахт и стартовых столов на площадках, полета инженерной мысли и рабского труда бесчисленных ВСО...
Как быстро, в несколько дней, выбить пафос из гордого студента, завалившего сессию и запутавшегося в любви и стихописании? Вчера еще гулявшего по проспекту Мицкевича в модных штанах цвета индиго, посиживавшего под парусиновым тентом уличных кавярен за филижанкой кавы по-венски? Читавшего по-польски и по-английски под музыку ливерпульских «жуков», отправившегося служить в Советскую армию, вооружившись томиком неумирающего «Швейка» против ужасов неведомой казармы? Надо всего лишь сон ограничить четырьмя часами, утреннюю пробежку четырьмя километрами, а плечо нагрузить четырьмя килограммами освященного присягой самозарядного КС, и спустя четыре месяца получите готового на все солдата, вчерашнего рекрута, с календариком под сердцем с проколотыми иглой днями, мечтающего о сне и дембеле, до которого как медному котелку.
Эта заснятая из космоса и выложенная в Вики-мапию натовская разведкарта полигона показывала, как дно аквариума, всё-всё без утайки — топовые секреты советского прошлого, площадки, дороги, производственные корпуса МИКов, казармы, шахты ответного ракетного удара на случай атомной войны в сухой ковыльной степи, замаскированные под стройучастки и кошары, восьми шахт хватит, чтоб стереть Америку в пыль, а тут десятки и десятки…
Наши умельцы центр карты взломали и переписали по-русски всю топонимику — от казарм до ракетных шахт, но по окраинам кое-где осталась натовская разметка. И как хорошо они всё знали — с точным указанием площадок и их назначений: Site 60: ex R-16 silo site (en) и Site 80: ex R-16 silo site (en). Это рядом с нами, площадка 60 и площадка 80, бывшие стартовые площадки Р-16. Той самой межконтинент баллистич ракеты Р-16, рванувшей прямо на столе на несанкционированный запуск двигателей второй ступени в октябре 60-го, когда сразу погибло 78 человек и маршал Неделин (ролик в YouTube — бегущие люди с пламенем на плечах, продирающиеся сквозь два ряда нелепой колючки, унесшей жизни многих (youtube.com/watch?v=xfFMm_HFPQ4). Интересна надпись над 41-й площадкой: Site 41 — NedelinDisaster? Это означает: «Катастрофа Неделина?» Все-таки сомневались — в конце знак вопроса, что еще раз доказывает, что карта НАТО. Наши бы не сомневались — все ее знают.
Салихзяныч, оригинальный куплетист с ОбьГЭСа, сообщал: Китай нас сожрет, а не НАТО. Китайский солдат окапывается в скале за тридцать минут, а вы в песке за десять не можете окопаться...
Geramak (66-69г) сообщал: Я служил на должности начальника КПП. В 1966 году приезжал ваш главком ПВО Батицкий. Я лично проверял у него пропуск. Но через вертушку на КПП он не смог пройти из-за полноты. Командир нашей части завез его на машине. Иногда нам делали проверки на бдительность. В пропуск вклеивали фото женщины или чужое фото. В этом случае мы пропускали «нарушителя» и между двумя постами задерживали. Бдительный контролер получал поощрение, даже отпуск. Основными объектами у нас были хранилище атомных головных частей и корпус для проведения регламента. Это на 37-й площадке. На 1-й головным частям делали регламентные работы по электронике. Тех, кто служил там, называли — ГОЛОВАСТИКИ. А ваш полк ПВО называли — ЗЕНИТЧИКИ. За время службы видел очень много пусков. Удачных и неудачных. Практически раз в неделю с какой-нибудь площадки был пуск. При мне горела ракета на открытом старте 32-й площадки. В нашу обязанность также входило проводить замеры уровня радиации на территории три раза в день. Превышения уровня за мою службу не было. Часы со светящимся циферблатом фонилибольше.
Москвич (90–92г) сообщал: В день приезда министра обороны СССР маршала Язова у нашего караула из караульного помещения по приказу командира части забрали оружие. Оставили караульным только штык-ножи, а начкарутолько ключи от ящика с боеприпасами. Язов должен был проехать мимо 37-й площадки на 32-ю или 43-ю. Боялись, что какой-нибудь воин может пальнуть по машине. Но он не проехал, а пролетел на вертолете. Расскажите, как выглядела в то время 37-я площадка? Сколько было казарм, зданий, какие части были на площадке? При вас, наверное, строилась 38-я площадка, за железнодорожным полотном и рампой для погрузки техники. В мое время там уже были одни развалины...
Ночью мне приснился старый знакомый сон. Как будто меня, теперешнего, с сединой в бороде, опять призвали на воинскую службу — рядовым новобранцем. Во сне я долго и настойчиво объяснял, утомляя всех, что у ж е отслужил, случилось это много лет назад. Мол, отпустите домой. Но меня слушали вполуха, вели в ту самую казарму, в которой я уже провел два года, указывали на кровать, — она снова, как и тридцать с лишним лет назад, моя. За эти годы в казарме ничего не изменилось: все те же панцирные койки, заправленные «одеяльно» (старшина Чмырь) темно-синими казенными одеялами, табуретки перед ними, за окнами тополя, тополя, тополя… всего тридцать четыре, что ли, тополя, каждый из которых в этом степном безводном дивизионе мне знаком и лично симпатичен. Сон, посещавший меня с частотой один-два раза в год, иногда чаще. И все это из года в год, в разных вариациях, хотя основа одна: от меня требуют еще два года казармы. И объяснений никто не слушает. На этот раз новым было — стеклянная стенка, отгораживавшая спальные половины казармы с койками от ее центра, шершавые доски которого до сих пор помнили мою швабру, а швабра — руки. Дремлющий мозг, моделируя во сне знакомую ситуацию и интерьер, домысливал новые подробности, все-таки делая поправку на время, проявляя в этом творчестве изобретательность, всякий раз удивлявшую своей неожиданностью. Эти перемены и дополнительные краски, вживляемые в знакомую картину, были любопытны сами по себе, потому что всегда произрастали, как из весенней почки, из каких-то незначительных подробностей и деталей прошлого, сохранившихся в моем мозгу (даже не в памяти), о которых я и думать забыл, а тут вот вдруг вспомнил и удивился: вот оно как было и как вдруг стало!.. Меня тянуло выйти на позиции дивизиона, побродить вокруг казармы — ведь столько лет прошло. Никого не спросясь, тихо вышел и увидел, что позиций нет: вместо задранных в небо ракет в ковыльной казахстанской степи стояли жилые дома, рядом какая-то промзона с заборами… И все это в такырном захолустье, на северо-восточной окраине полигона Тюра-Там (Байконур). Ни позиций, ни кабин с локаторами и ракетами на пусковых — ничего. Лишь одна караульная вышка неприкаянно торчала посреди степи, на которой я встретил свой 73-й дембельский год, охраняя склад ракет с ядерными боеголовками. Ракеты (или «изделия») покоились на полуприцепах в дюралевом ангаре, огромные сигары в наполненной серебристым сиянием коробке. На припорошенных пылью холках обтекателей БЧ я как-то пальцем вывел: «Нью-Йорк!», «Лондон!», «Токио!», — мечтая не о ядерном ударе, а о путешествиях в эти и многие другие части света с помощью единственного, бывшего в нашем распоряжении скорого и эффективного средства передвижения. Мои надписи продержались всю осень, пока какой-то нагрянувший с проверкой чин не обратил на них внимание и не взгрел дежурного офицера (не за надписи — за пыль).
