— Ну, и скатертью ему дорожка, твоему Виктору, если он ждать не может! А ты тут посидишь, погодишь. Нужна ты ему — воротится, заберет!
В эту ночь в первый раз легли врозь и не разговаривали больше. Тетя Груша только перед утром заснула, а когда очнулась, Альки уже не было. Мать решила, что она пораньше пошла на свеклу. Но оказалось, что и тяпка стоит в сенях, и сапоги.
Тетя Груша вышла в огород, позвала тихонько два раза: «Алька, Алька!» Но никто не отозвался, только ветер гулял в высокой картофельной ботве и гнул молодые яблони. Тетя Груша побежала обратно в избу, сунулась в комод: рубашонок нет, трусиков пестрых нет. Комбинашка лежала сверху голубая — и ее нет…
Не помня себя, тетя Груша бежала две версты полем до станции. На платформе увидела парня в модном плаще, в шляпе и рядом с ним Альку с небольшим, сиротским узелком. А вдали уже тянулся пассажирский состав.
— Стой, стой! — закричала тетя Груша что было голоса. — Погодите! Это еще как придется тебе девку без расписки увезти! Я еще не в гробу лежу, да и сыну в Тулу напишу, он тебе жизни даст!..
Аля стояла, до смерти испуганная, широко раскрыв глаза. А жених ее только чуть смутился и спросил спокойно:
— Что вы, мамаша, против меня имеете?
— Ничего не имею, — переведя дух, сказала тетя Груша. — Только ты зарегистрируйся. Увезти успеешь.
— Странная вы, мамаша, — пожал плечами Виктор. — Ведь вам объяснили ситуацию…
Тетя Груша тоскливо вздохнула.
— Милок, какая тут ситуация, когда девка может погибнуть ни за что! Уважь, запишись сперва!..
Со станции все трое шли молча, и чтобы никто их не видел, — огородами. Как только открылся сельсовет, молодые отнесли заявление. А на другой день Виктор один поехал в свой Павелец.
— Ну, чего же ты? — виновато спросила мать расстроенную Альку. — Ведь через неделю, сказал, воротится. Пока хоть барахлишко кое-какое подсоберем. А то ведь стыдища: хотела с двумя рубашонками убечь!
Но «барахлишко» не понадобилось: в назначенный день жених не вернулся. Обе они, и Аля и мать, пришли к поезду, но напрасно шарили настороженными глазами по дверям вагонов. Встречали они и на другой день, и на третий, по утрам дожидались на свороте с дороги почтальона, а на четвертый день уже не пошли встречать. Сидели дома, растерянные и одинокие.
— Алюшечка, может, это я ему что грубо сказала?
— Нет, мама, ничего не грубо…
Алька словно забыла, что совсем недавно хотела убежать от матери, бросить ее одну. Теперь она жалась к ней, как цыпленок к квочке перед дождем, не отходила ни на шаг. О женихе же не говорила ни слова.
Прошло больше месяца, и вдруг он неожиданно явился под Успение. Народ весь был на свекле, шла уборка. В поле жених не пошел, ждал, когда стемнеет и Алька вернется домой. Они с матерью не успели сапоги от грязи оскрести, соседский мальчишка принес от Виктора записку.
— Не ходи, — посоветовала тетя Груша. — Нуждается — пусть сюда придет.
— И здесь не нужен! — вдруг отрубила Аля.
В сумерках жених долго стучался, пока ему открыли. Тетя Груша, чтобы не помешать разговору, юркнула в сенцы и там припала ухом к обмазанной глиной стенке.
— Где же это ты пропал? — после долгого молчания тихо спросила Алька.
— Дела были… — неопределенно ответил Виктор, посматривая в темное окно. Куда только девались его прежняя разговорчивость и улыбочки во весь рот!
— Письмо все-таки мог бы написать.
— Чего писать!.. Приехал ведь. Едешь, что ли, со мной?
— Еще подумаю…
— Думай побыстрей… Пока я сам не передумал. Предлагаю по-честному, а упрашивать не буду. Тем более что дома мне такой спектакль устроили… Не знал, в какую дверь бежать.
— Из-за меня? — вздрогнув, спросила Аля.
— Ясно. Если, говорят, каждый раз, куда поедешь, жен привозить будешь…
Тетя Груша по ту сторону стены замерла, не дышала. И в избе тоже долго было тихо.
— Ну, так как? — спросил наконец Виктор.
— Никак. Не поеду я с тобой, пусть не пугается твоя родня.
— Понятно… — Виктор поднялся. — Знал бы, и на дорогу не тратился. Хочешь честно поступить, так дураком и остаешься.
Алька быстро подошла к комоду, вынула из коробочки новенькую красную десятку.
— На тебе, честный, за оба конца. Сдачи не надо.
Он отшвырнул деньги и уже злобно сказал:
— Надумаешь, сама теперь в Павелец приезжай. Там и я с тобой по-другому поговорю!..
В Павелец Аля не поехала. Она долго держалась, но как-то холодным октябрьским вечером в первый раз заплакала, испугав мать. И ничего не хотела объяснить.
— Какого же ты беса, прости меня бог, квелишься? — не выдержала тетя Груша. — Любишь его — шла бы. А нет — из ума вон!
Но только месяца через два поняла мать, «какого беса»… Ахнула жалобно:
— Ой, сменяла ты ясный день на непогодь!.. Куда мне теперь с тобой?.. — И заплакала горько-горько.
В душе-то мать строго Альку не судила: сама была не без греха. Осталась вдовой с тремя ребятами, и замуж с такой оравой никто уже не позвал. Пока была помоложе, видели деревенские Грушу Ягодкину и с учителем-инвалидом, и с бригадиром. И из города какой-то приезжал под видом, что охотник. Осудить, конечно, все можно… Теперь уж стали забывать: скоро пенсия выйдет, глаза выцвели, кожа на щеках запеклась, голос осип от частой простуды в поле. От плотной когда-то косы остался мышиный хвостик — на одной шпильке держится. А ведь красивая была женщина, шустрая, не хуже дочери! Жизнь только была не та…
Но от соседок тете Груше нужно было теперь как-то отговариваться, оправдывать дочь:
— А твоя принесет, на межу, что ли, кинешь? Тоже растить станешь. Кровь-то своя!.. Куда денешься?
Альку мать очень жалела, хотя та вместе с первыми и последними слезами легко вылила всю горечь и теперь держалась очень бодро, словно никакого греха за собой не знала. И мать досадовала невольно на такую беспечность.
— Отсыпай последние спокойные-то ноченьки: уж он тебе звону даст, он тебе в кости ломоты добавит!
Аля загадочно улыбалась. Носила она легко, даже не подурнела, и ни одного пятна не кинулось ей в лицо. И работала как ни в чем не бывало, и не пыталась спрятать, скрыть от чужих глаз затвердевший, будто вскормленный на одной картошке живот. Одно беспокоило Алю: она боялась рожать, потому что за свои девятнадцать лет не претерпела ни одной крепкой боли и ни разу ее мать не водила к врачам. Один только раз; помнится, она прыгнула босой ногой на разбитую бутылку, но тут же сама вытащила осколок из пятки, замыла кровь в луже, замотала лоскутком и пошла дальше играть с девчонками.
— Мам! — проснувшись как-то ночью на последнем месяце, жалобно спросила Аля. — А резать меня там не будут?
— Только им и делов — таких дурочек резать! Ножиков не хватит.
Когда тетя Груша проводила Алю в район, в родильный дом, — посидела там в приемной, поплакала в мятый мокрый платок. Услышала, что родился внук, спохватившись, побежала до магазина, развязала тугой узелок на том же платке, достала деньжонок, купила бязи на шесть пеленок, голубое одеяльце и погремушку — зеленого попугая. И уж, конечно, не удержалась, стала объяснять продавщице:
— Регистрировать понесем, убрать во что-то надо. Ты погляди, каких теперь ребят нарядных приносят! А мы что ж, ай не работаем обе? Отрежь мне, Нюша, батистику на пододеяльничек. Дорогой он? Ну, все равно режь!
Потом долго сидела у дочери. Показали ей и внука.
— Это хорошо, что парень, — сказала тетя Груша раздумчиво. — Парень уж тебе такого гостинца не поднесет… Ешь передачку-то. Завтра творожку откину, привезу тебе. Петушка, может, зарубить?
Аля чуть повела головой: ничего, мол, не надо.
— Малышочка-то как назовем? — ласковее спросила мать. — Имечко еще не обдумала?
— Славиком хочу, — счастливо щурясь от сознания, что все страсти уже позади, сказала Аля. — Станиславом. Правда, хорошо?
…Так обернулась она, девчонка из деревни Гуськи, матерью-одиночкой, и появился в этой деревне мальчик Станислав Ягодкин, которому отчество записали не по отцу, а по дедушке — Павлович. В день, когда записывали ему это имя, тетя Груша выпила в кругу близких, вышла, веселая, на выгон вместе с внуком, показывала всем его безволосую головку, целовала ее и приговаривала:
— А мы вот они какие! Родите вы таких!
По первому снегу Аля посадила своего сына в коробок и повезла катать по деревне. Она считала, что ей нечего прятаться: кому он может помешать, ее маленький сынок, такой спокойный, милый и чистый, розовый, как вымытый водой камешек? Наоборот, ей казалось, что, увидев ее мальчика, все непременно должны улыбаться, щелкать ему языком, брать на руки, подкидывать. Да оно почти так и было: ребятишки рождались в Гуськах нечасто, и уж стали забывать те времена, когда их в каждой избе была дюжина, неумытых и бесштанных.
