Вот именно — рука не подымалась. Я не сомневался, что так оно и было. Он и правда искренне меня любил. Бедняга.
— Н-да, — сказал я.
— Плохо дело.
— Куда уж хуже.
Было двенадцать ночи. Мы шептались, и теперь шел черед деталей. Мелочей.
— Ты, возможно, помнишь его.
— Ее мужа?
— Да. Это Еремеев. На курс старше нас учился. В водное поло играл.
— Понятия не имею.
О Еремееве знать мне было неинтересно. Нет нужды. А о Гальке он больше ничего не знал — вышла замуж, вот и все.
Я вдруг сказал Бученкову: идем подышим. Мне было невмоготу. Нехорошо было. Я уже не мог сидеть здесь и шептаться.
— Поздно уже. — Он не хотел идти на улицу, точнее, не смел.
Он потерянно глядел на расставленную для меня раскладушку. По их понятиям, я уже должен был ложиться. Меня пустили ночевать с условием, что завтра в шесть утра ни этой раскладушки, ни меня, ни моего духа здесь не будет. С утра на кухне нужно жарить печенку. И гренки.
Но я уже сорвался с места — я начал возиться с чемоданом. Чемодан у меня мятый и битый, закрывается безобразно. С трудом. Зато раскрывается легче легкого.
— Ты куда? — спросил Бученков. — Олег, ты куда?
— «Куда, куда», — передразнил я. — Конечно, к ней. Надо попытаться. Небось не выгонит, если я с чемоданом.
Бученков промолчал. Бедняга. У тещи бессонница — она приняла люминал или иное снотворное, она еле заснула, а ведь я, уходя, так или иначе бацну дверью. И еще он боялся за меня. Это точно. Это тоже в нем сейчас было — боязнь за меня. Как бы я чего не натворил у Гальки. Смешанное чувство.
— Пока.
Он не шелохнулся.
— Пока, говорю.
И я загремел по ступенькам. Выскочил на улицу. Ее адрес я уже знал. То есть адрес этого Еремеева. Не так уж далеко.
Дом я отыскал. Была ночь. Троллейбусы еще ходили. Живет моя отрада в высоком терему.
Мне открыл он. Еремеев. Да, я его видел, — кажется, видел. Смазливая морда. Я таких не запоминаю.
— А где Галька? — Я вошел, я бросил чемодан в угол.
Еремеев был крепок. Бычок. Ну ясно, в водное поло играл.
— Галя!
Он позвал ее, ласково так окликнул — он стоял в сине-белом халате, добротном, теплом, ГДР, двадцать рублей. Так-так. Знакомый халатик. А вот и Галька.
— Олег!
Олег — это я. Мы поцеловались. Но от этого не стало лучше, пожалуй, наоборот. Теперь мы стояли в растерянности — все трое. Помаленьку приходили в себя. Я ждал, что же будет. Но пока Еремеев только закурил.
— Вы что, собираетесь меня выставить на ночь глядя? — спросил я.
Я шутливо спросил, в стиле оперетки, но здесь этот номер не прошел.
— Нельзя тебе у нас ночевать, — тяжелым баском сказал Еремеев.
Ну, разумеется, нельзя, само собой. Узнал меня. По фотографиям, что ли. И сейчас меня выставят на улицу. Его право — быть начеку, беречь семейный очаг. И тут уж ничего не попишешь. Я его даже зауважал. Я на его месте, может быть, растерялся бы, пустил бы и на раскладушке бы устроил — а после всю ночь мучился. И сбросил бы его, сонного, с балкона.
— Ладно. Тогда я уезжаю обратно. В степи. Прощай, Галя.
И я (какое-то легкое помраченье) опять потянулся к ней. И даже удалось ее поцеловать. Два раза и еще раз. Как бы на прощанье.
— Хватит, — говорил он, стоя сбоку. — Сказано же. Хватит.
Я ушел. Должно быть, я только и хотел — их посмотреть. Ее.
Я спускался, прихватив свой чемоданчик, а Еремеев стоял на лестничной клетке, смотрел мне вслед. Стоял в сине-белом халате. Когда-то Галька о таком халате прожужжала мне уши. Она даже в магазин меня затащила однажды, чтоб я посмотрел. Мне было не по себе, еще не дорос, чтобы примеривать халаты. Народу в магазине было полно. Галька разглядывала ценник, а я, между делом, кадрил продавщицу.
Я не о том, что Галька была малость мещаночкой. Я о другом. А мещаночкой, кстати, она не была.
Долго не открывали. Как-никак ночь. Я даже подумал, не перебрала ли его теща люминалу. В связи с моим приездом. То-то бы я удружил Бученкову.
Но нет — открыли. Открыла теща.
— Вас, я вижу, совершенно замучили дела.
Это она, конечно, упражнялась в иронии. Оттачивала стиль.
— Все Андрей, — сказал я, перекладывая тяжесть на плечи друга. — Это ведь он меня из кукуевских степей вызвал. От работы оторвал. От хорошей, между прочим, работы.
Бученков, должно быть, не спал и прислушивался. Лежал в постели ни жив ни мертв. Завтра с него будут снимать большую стружку. Бедняга. А туг еще с грохотом раскрылся мой чемодан. Сам собой. Он у меня с причудами.
— О господи, — сказала теща.
Через десять минут Бученков прокрался ко мне на кухню на цыпочках. В доме это был, видимо, его излюбленный способ передвижения. Я уже лег — лежал на раскладушке. Свет был погашен.
— Ну что?
— Глаза слипаются, — сказал я. — Завтра поговорим.
— Олег… Ну что Галька?
Он сел на край раскладушки.
— Галька как Галька, — сказал я, потому что сказать было нечего.
Бученков закурил. На кухне ему это разрешалось. Потому что теща тоже этим делом баловалась.
— Ты опять уедешь? — спросил он.
— В степи?.. Черта с два. Мы еще повоюем.
И тут он начал вздыхать:
— Теперь уже поздно, Олег. (Вздох.) Что же теперь делать, если жизнь так повернулась. (Вздох.) Он ведь уже с ней спал. (Вздох.)
— Подумаешь, событие, — сказал я.
— Не событие?
— Может, еще и не спал. Полгода не такой уж большой срок. Может, ему недосуг.
— Все шутишь. (Вздох.)
— А ты не дергай меня!
— Тише…
Вот так мы и говорили, и я стоял на своем. Я не строю из себя гиацинт. Ясное дело, гадостно, что этот Еремеев с ней спал. Но ведь никак не переиграть. Необратимое явление. И к тому же меня часто уверяли, что, если женщину любишь, не это главное.
С утра я хотел было кинуться в этот самый текстильный НИИ, но здесь были двенадцатиэтажные дома, а не кукуевские степи. И было ясно, что начальника раньше, чем в обед, не увидишь.
А чем заняться до обеда?
Тем более что меня выдернули из теплой раскладушки в шесть. То есть ровно в шесть. Если тебя подымают и запирают за тобой дверь в такую рань, есть два замечательных места, чтобы околачиваться. Курский вокзал и Центральная библиотека. Предпочтительнее библиотека — ее я и выбрал. Там можно было встретить кой-кого из знакомых. Пообщаться и поговорить.
И глядишь — совместно с ними (у них!) решить проблему ночлега.
Но мне не повезло. Я лишь почитал, посидел в тепле и выпил кофе. Впрочем, вскоре попался какой-то возбужденный малый. Сказал, что меня хорошо знает. Но тут же исчез.
— Выпьем лимонаду? — сказал он.
— Чего?
— Лимонаду.
Он сказал это очень торжественно и через минуту исчез. Я думал, он в буфете — там его не оказалось.
А жаль. Он мог оказаться студентом. И провести меня в свою общагу, а там и ночлег.
В одиннадцать ноль-ноль я уже был в текстильном НИИ.
Час я базарил в отделе кадров — в конце концов я им поклялся, что сумею временно прописаться у родичей. У таких-то. Такой-то адрес. Это были родичи, с которыми родственных связей мы не поддерживали. Я о них еле вспомнил.
Девчонка-кадровичка не верила. Она раскопала их телефон и позвонила им. А они даже не удивились. Сказали:
— Разумеется, мы его пропишем.
И еще сказали:
— А где Олег? Нельзя ли поговорить с ним?
Я замахал руками: нет, нельзя, скажи, что меня нет рядом. Я вдруг вспомнил черточку этих моих родичей. Они любили быть добрыми.
Кадровичка подытожила:
— Теперь идите к начальнику лаборатории. — И улыбнулась: — Теперь все в порядке. Теперь только от начальника и зависит.
Я уже взмок от разговоров, а еще пришлось носиться за начальником с этажа на этаж — искать. О лаборатории я за это время узнал вот что. Кое-какой наукой они, конечно, занимались, но, в общем, существовали благодаря побочным изделиям. Плетеные галстучки. Авоськи. Расшитые пояса для морских офицеров. И тому подобное. Что-то вроде подпольной фабрики вблизи Мцхеты. Но только все законно. На хозрасчете.
— Здравствуйте. Садитесь.
И когда я сел, он спросил в лоб:
— Ну и кто вы есть?
Начлабу было лет под сорок, матерый. Страшно важничал. Хрен лысый. Поглядывал с прищуром и расспрашивал. Но вся его спокойная и уравновешенная жизнь длилась до поры до времени, пока он не спросил, что же меня привело именно в эту лабораторию.
— Ваше имя, — сказал я. — Ваше научное имя.
Он слегка покраснел и улыбнулся этак насмешливо. Дескать, не проведешь. Он даже постучал карандашиком по столу. Сделал недоверчивую паузу. И тем не менее, клянусь, он поверил.
— Из Кукуевска?.. Я что-то такого города не знаю.
— Крохотный городишко. Бараки.
— И там слышали о моих работах?
