Наступили тяжелые времена. Стоимость жизни в Гонолулу так возросла, что обычному человеку она стала не по карману. Почти все друзья Джозефа вынуждены были устроиться на две, а то и три работы, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Тем, кому не повезло найти постоянное место, нередко приходилось рыбачить, чтобы прокормиться. Если рыбаки возвращались домой с пустыми руками, их дети оставались голодными, в то время как ожиревшие розовощекие туристы наедались до отвала, не выходя из своих номеров в гостинице, и попивали «май-тай» на пляже.
Остров оккупировали хаоле — так называли здесь жителей материка, — которые ни в чем себе не отказывали. Они выжимали последние соки из этой земли и ее людей, для которых острова были единственным домом. Хаоле извратили сам дух алохи, сделали из него потребительский слоган, зазывающий покупателей поглазеть на полуобнаженных гавайских девушек, исполняющих танец хула, и залить в себя спиртное из кружек, выполненных искусными резчиками по дереву. Чужестранцы ни черта не смыслили в местных традициях, культуре и в мировоззрении гавайцев. Их интересовали только деньги. Они хотели лишь набить карманы за счет аборигенов.
Джозефу уже не раз приходилось сталкиваться с подобным отношением иностранцев, но никогда это не касалось его самого, всегда происходило с кем-то другим. А теперь вот пришла пора и ему, и его семье — его охана — лицом к лицу встретиться с жестокой реальностью. Поэтому-то он и копал сейчас иму. Ничего другого ему просто в голову не приходило.
Джозеф только что закончил копать. Он встал во весь рост в яме, глубина которой теперь достигала почти полутора метров, и прислушался. Со стороны дороги донеслись воющий шум мотора, шорох шин, приглушенный звук выхлопной трубы. Джозеф выбрался на поверхность как раз в тот момент, когда на поляну задним ходом въезжал неприметный белый фургон. Фургон резко затормозил, после чего дернулся вперед, словно его ужалила пчела.
Джозеф подбежал к водителю и махнул рукой, указав на место возле своего грузовика. Теперь он наблюдал, как оседает пыль и как его двоюродный брат Уилсон выбирается из кабины. Оказавшись на земле, тот выпрямился во весь рост и потянулся, прищурившись от бьющего в глаза солнечного света. Он был гораздо крупнее Джозефа: сильный, с мощной широкой грудью и огромными рельефными бицепсами, разрисованными племенными татуировками. Бритая голова Уилсона, казалось, вросла прямо в плечи, шея совершенно скрылась из виду в переплетениях вздутых мышц, выпирающих наподобие контрфорсных арок. Он был в шортах и шлепанцах, открывающих на всеобщее обозрение ноги, похожие на гладкие древесные стволы, испещренные толстыми голубыми венами.
Уилсон мог поступить в Вашингтонский университет и играть в футбольной команде в качестве крайнего игрока защиты. Но предпочел вместо этого пойти учиться в полицейскую академию. Однако вскоре работа в полиции показалась Уиллу скучной, так что он бросил учебу в академии и стал зарабатывать на жизнь, устроившись в компанию отца. Время от времени Уилсон подрабатывал вышибалой на местной дискотеке. Эта работа ему нравилась, он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от оглушительной музыки, большого количества девушек и бесплатной выпивки. Уилсон установил рекорд по количеству выдворенных туристов, а однажды перекинул чересчур разбуянившегося японца через припаркованную машину аж до середины Калакауа-авеню. На следующий день после столь знаменательного события он собственноручно измерил расстояние между входом в клуб и кровавым пятном на дороге. Семь метров сорок девять сантиметров. Непревзойденно.
Джозеф, с блестящим от пота телом, шагнул вперед и обнял двоюродного брата.
— Кузен.
— Как у нас дела?
— Скоро закончу.
Уилсон высвободился от объятий и заглянул в яму.
— Ух ты, братишка! Да ты почти все сделал!
— Нам могут понадобиться еще булыжники.
Уилсон придирчиво осмотрел кучу.
— По мне так и этих хватит.
— Ты принес чего-нибудь перекусить? Я просто умираю с голода.
Кузен кивнул:
— Не боись. Бабуля приготовила нам жареную рыбу и рис.
Джозеф перевел взгляд на огонь.
— Что ж, давай тогда положим в костер камни и поедим.
Пока камни нагревались и постепенно раскалялись в огне, Джозеф и Уилсон устроились в тени большого бананового дерева, поглощая разложенную по пластиковым контейнерам жареную рыбу и рис.
Уилсон заговорил с набитым ртом:
— Сколько времени, по-твоему, это может занять?
— Всю ночь.
Уилсону ответ явно пришелся не по вкусу. Он переспросил:
— Всю ночь?
— Лучше уж не торопиться, чтобы не напортачить, ты как считаешь?
— Это ж просто уйма времени.
Джозеф со злостью ответил:
— Не имею ни малейшего желания после возвращения начинать все сначала только потому, что мы не выкроили для них чуть больше времени. У меня и так эта история в печенках сидит.
Уилсон не нашелся, что сказать. Он вообще редко спорил с Джозефом. Ведь тот был самым умным в их семье, самым честолюбивым, он даже учился в университете. Сам Уилсон уступал двоюродному брату практически во всем, если только дело не касалось одной заветной области, в которой он разбирался намного лучше Джозефа. А лучше всего он знал толк в футболе.
— Ладно, тебе решать, ты здесь главный.
Джозеф зацепил палочкой еду, запихал ее в рот, после чего вздохнул.
— Прости. Я просто совсем вымотался.
— Не парься. Ты же самый лучший повар в нашенском роду.
Джозеф взглянул на фургон, стоявший рядом с его пикапом у края зарослей.
— Они внутри?
Уилсон пожал плечами.
— Для энтих-то все закончилось.
Джозеф задумчиво кивнул. Потом зачем-то задрал голову и принялся изучать небо. Над ним раскинулась сплошная невозмутимая голубизна. Больше ничего: ни облачка, ни случайной птицы — просто купол вибрирующего, прозрачного света. Он не знал, что именно ожидал увидеть. Может быть, глаза Бога, взирающего на них с укором из своего поднебесья? Ни Джозеф, ни члены его семьи вообще-то не отличались особой религиозностью. Конечно, время от времени его бабушка готовила какуай — подношение богам. Но обычно это совпадало с чьей-либо свадьбой или рождением очередного правнука. Она никогда не делала из этого события, один раз просто выбросила из окна кухни перезрелый банан и сказала, что это какуай, потому что им не помешал бы дождь. Остальные члены семьи не утруждались делать даже это. Разве стоит попусту тратить время и мысли на древние мифы и легенды, когда приходится вкалывать до седьмого пота? Впрочем, что касается Джозефа, то он всегда уважал местные верования. Почему бы и нет? Насколько он знал, в этом мире обитало множество акуас. Кто знает наверняка, являются ли выдумками богиня вулкана, акулий бог или божество водопада? Вокруг гавайцев тьма-тьмущая всевозможных богов и богинь. Это один лишь христианский Бог мог причинять столько страданий, беспощадно разделив мир на хорошее и плохое, правильное и неправильное. Да христианскому Богу просто невдомек, что иногда человек оказывается в таком положении, когда добро и зло меняются местами. А местные боги поймут, почему Джозеф и Уилсон вынуждены были поступить именно так. Они на стороне братьев. По неизвестной причине единственный Бог христиан всегда заодно с жителями материка — с хаоле — и с их угодливыми прислужниками.
Уилсон доел и прервал размышления Джозефа словами:
— Нашенские камни, кажись, готовы.
Дно ямы они утрамбовали десятисантиметровым слоем морского песка. Песок не давал попасть земле в печь и удерживал внутри тепло. Джозеф разрубил пополам банановые стебли, подержал их немного в воде из колодца, обнаруженного рядом с заброшенной постройкой. Потом выстелил песок слоем банановых стеблей, в то время как Уилсон начал перекатывать раскаленные добела булыжники из костра к яме. Вместе они столкнули камни вниз, прямо на банановые стебли, от которых взвился клубами пар в тот же момент, как только горячая поверхность камней соприкоснулась с влажными листьями. Сверху они набросали еще один слой банановых стеблей.
Теперь следовало заняться мясом.
Джозеф пошел вслед за братом к фургону. Уилсон открыл дверцы: в задней части кузова лежали тела двух крупных, обнаженных и мертвых белых. На груди у каждого виднелись следы от выстрелов, кожа вокруг неровных пулевых отверстий почернела и обуглилась.
Джозеф непроизвольно отшатнулся.
— Черт!
— Да ладно тебе, не так-то уж все и страшно.
— Их что, обязательно надо было раздевать?
— Да теперь-то какая разница?
Джозеф помедлил, обдумывая замечание Уилсона. Верно, разницы никакой. И так уже влипли по самые уши, ничего не изменишь.
— Тащи за ноги.
Они вынесли первое тело: тощего, щуплого парня с пышными усами и рыжеватыми волосами — прическа в духе семидесятых, когда пряди наполовину закрывают уши. Джозефу вдруг пришло в голову, что этот белый, должно быть, считал себя похожим на крутого техасского рейнджера, но на самом деле больше смахивал на торговца машинами. Они опустили труп прямо на раскаленные камни; тотчас же кожа стала шипеть и издавать характерный при жарке мяса треск. Воздух наполнился смешанным неприятным запахом жареного мяса и чего-то еще, неопределенного. Братья зажали носы.
