Лента черной реки вьется, спускаясь к болоту.
Ветер морщинит воду, деревья скрипят и стонут.
Паутина дрожит, но жилец не выходит. Лунный свет стекает с тонких нитей расплавленным серебром; паутина провисает, странный шелковый остов, сотканный жизнью во времени, хрупкий, упругий, несмотря на прорехи, прекрасный, даже с высосанными трупиками недавних жертв и недоеденной лапкой любовника.
Трансляция бейсбольного матча закончилась. Старики убирают в карманы кисеты, собираются домой. Один с отвращением ударяет ладонью по радиоприемнику. Некоторые поднимаются с кресел лишь со второй или третьей попытки. У причала Джо Дилл, накачанный черноволосый мужчина в клетчатой рубашке, выходит из кабины рыболовного катера, в сердцах швыряет на палубу гаечный ключ, поднимает глаза к небесам и говорит: «Твою мать!» Парковка за зданием Дилла постепенно пустеет, автомобили направляются на восток, прочь из города, некоторые останавливаются у клуба «Верный шанс». Пеликаны вереницей пересекают мол, хлопают крыльями, потом плавно взлетают, хором произнося длинную фразу из загадочных зловещих звуков, обращенную к хмурым облакам. Журавль с осанкой древнего египтянина вышагивает по вспененной отмели. Кулики бросаются прочь по неровной полоске желто-коричневого песка к западу от причала. Упитанные, с закинутыми назад головками, они останавливаются и замирают на месте, похожие на крохотных профессоров. Красный «Камаро-Z28» с ревом проносится по Монро-стрит, и лысый мужчина, закрывающий магазинчик в одном из кирпичных зданий, неодобрительно хмурится и качает головой. Хилая, морщинистая старушка в платье с кружевным воротничком, постукивая палкой по тротуару, идет из винного магазина Дилла с тяжелой сумкой, полной недельного запаса водки. Девочки-подростки, тайком курящие травку в проулке между пассажем и банком, наблюдают за ней с серьезным выражением, а когда она скрывается из виду, переглядываются и начинают хихикать.
Где-то яростно лает цепной пес.
Годы текут и дробятся, распадаясь на дни. Дни дождевыми каплями бегут по оконному стеклу.
Время идет к закату.
Еще один душный вечер в конце еще одного бессмысленного дня. Стоя на крыльце своего домика, Вайда Дюмар смотрела на Великое Облако Бытия, плывущее со стороны Залива, чтобы накрыть тенью город. Она узнала его по Девяти Формам, которые вихрились, расплывались и рассеивались у краев. Когда оно появилось в прошлый раз, одиннадцать лет назад, восемнадцатилетняя Вайда убежала из Грааля, чтобы вести вольную жизнь в Новом Орлеане и жить с колдуном по имени Клиффорд Марш, а потому сейчас она увидела в Облаке предзнаменование скорых перемен в своей жизни. Вайда испугалась. Меньше всего на свете она хотела перемен, особенно если они сулили страдания, каких она натерпелась за время жизни с Маршем. Она хотела закрыть дверь и уверить себя, что Облако испарилось. Но так поступил бы человек несведущий, а Вайда, пусть очень даже помешанная, оставила в прошлом свое неведение, когда убежала из Нового Орлеана обратно в Грааль. Она напряженно всматривалась в Облако, пытаясь найти указание на характер грядущих перемен. Глухое ворчание над головой. Пятно желтоватого света, пробивающегося сквозь облачную пелену на западе. Но никаких знаков. Спустя почти час, снедаемая страхом и тоской, она устало вошла в дом, чтобы приготовить ужин.
В конце концов Облако уползло на северо-восток, скрылось за звездной завесой ночи. Вайда быстро шагала по утоптанной тропинке, которая вилась между чахлыми пальмами, акациями и зарослями бамбука, направляясь к пруду Талии с намерением поплавать. Пруд был затенен могучими виргинскими дубами, окружен густым кустарником; по берегам росли мелкие лесные цветы и дикая капуста. Между деревьями сгущалась тьма. Цикады и лягушки молчали; чуть слышно шептал ветер. Яркий свет звезд отражался в зеркале воды. Когда Вайда нырнула, ей показалось, будто она прорезала своим телом расплавленный черный кристалл, который беззвучно сомкнулся над ней, вновь обратившись в твердый черный камень. Она всякий раз удивлялась, что умудряется вынырнуть на поверхность. Она тряхнула длинными каштановыми волосами, и с кончиков мокрых прядей брызнули мелкие алмазные капли. В прохладной воде тонко вибрировали еще живые частицы демона, которого век назад растворила там одна колдунья-наниго. Вайда часто задавалась вопросом, чувствует ли он ее, получает ли наслаждение от близости. Порой темная вода обнимала ее тело плотнее и нежнее, чем вода Залива. Одна эта мысль доставляла ей чувственное наслаждение.
Она плавала под недавно взошедшей луной, похожей на треснувшее серебряное зеркало, подвешенное среди листвы. Мысли приходили в виде образов, и она парила среди них, вызывая в воображении старых друзей. Некогда они казались насущно необходимыми соучастниками ее радости. Теперь она видела в них простоту древних изваяний, забытые одинокие тайны, подобные надгробным мраморным статуям, опутанным лозой перегоревшей болезненной страсти. Но она все равно видела себя такой, какой была в юности. Ранимой и страшно растерянной, но чистой и желанной, из плоти и крови. Вайда почти верила, что время течет медленнее для нее, чем для всех остальных, выталкивая ее на затененную периферию и не подпуская к залитому ярким светом центру жизни, – и она не знала, хорошо это или плохо. Подобные мысли тянули ко дну свинцовым грузом, выводили из состояния равновесия. Чтобы удержаться на поверхности воды, ей приходилось плавать взад-вперед через пруд, делая ритмичные гребки с неутомимостью заводной игрушки. Укрепляя сердечную мышцу, гладкие мышцы рук и ног. Вайда словно прокладывала тоннель, загребая горстями и отбрасывая назад черную воду, рывком продвигаясь вперед с каждым взмахом руки. Вперед-назад. Касаясь берега и быстро разворачиваясь. Едва успевая разогнаться до разворота. Лунный свет дробился в глазах.
Выйдя из воды, Вайда растянулась на плоском валуне на южном берегу пруда, чтобы обсохнуть. Луна лизала тело прохладным языком, стебли травы колыхались и щекотали ляжку. Она была высокой и длинноногой, без малого шести футов ростом, с тонкой талией и широкими бедрами, с бледной веснушчатой кожей, наводившей на мысль о крапчатой яичной скорлупе, и густо обсыпанной веснушками грудью. На женщину с такими формами разинув рот таращатся парни из автомобилей, подрагивающих перед светофором, и говорят своим приятелям: «Гляньте, мне бы такую», а потом, прокричав какую-то глупость насчет киски, срываются с места и уносятся прочь. У нее были крупные черты лица, – слишком крупные, чтобы считаться красивыми, сказали бы недоброжелатели, – и радужные оболочки темно-карих глаз походили на четко очерченные мишени на фоне белков. Чудилось что-то пугающее в совершенстве ее статного тела, в суровой бесстрастности черт. Она казалась воплощением красоты, лишенной своеобразия и тепла. Марш называл ее Принцессой – и это было не ласковое прозвище, а продуманное определение, призванное выделить Вайду из круга его знакомых, подчеркнуть тот факт, что почти все видят в ней женщину властную и холодную. Конечно, Вайда занята самой собой, говорили люди; конечно, она самовлюбленная стерва. И тем не менее все они в глубине души подозревали, что она слишком хороша для них, что ей предназначена особая участь. Они могли одновременно любить и ненавидеть Вайду и, общаясь с нею, находились под таким неприятным впечатлением от ее невозмутимости и внутренней силы, что лишь задним числом понимали, насколько она красива. Но это было ложное впечатление. Вайда была куда более красива, чем сильна. Даже в лучшие времена ее постоянно одолевали беспричинные страхи, приступы безотчетной тревоги и каждую ночь мучили кошмары. Она считала, что кошмарные сны насылает Марш с целью причинить страдания, какие она знала в Нью-Орлеане, когда терпела издевательства любовника. Ее жизнь превратилась в бесконечное противостояние тяжелым видениям, и с каждым днем борьба становилась все труднее.
Обсохнув, Вайда собрала свои вещи и отправилась домой, не потрудившись одеться, наслаждаясь прикосновением теплого воздуха к коже. Пруд Талии имел дурную славу. Никто не бродил там после наступления тьмы… кроме детишек Гидри, которые сами все бегали голозадыми. Вайда решила, что они не особенно возбудятся, коли подсмотрят за ней. После купания она воспрянула духом; тихий стрекот кузнечиков и цикад радовал сердце. И легкий трепет пальмовых листьев, и тенистые заросли бамбука. Но за поворотом тропинки у Вайды возникло ощущение, будто луна, прыгающая над черными деревьями в такт ее шагам, следует за ней по пятам. Она рассмеялась, пытаясь отделаться от неприятного чувства, но нервный смех лишь вселил смятение в душу. Она пошла быстрее. Пальмы сердито ощетинились под внезапно налетевшим порывом ветра; акации наклонились к ней, а темно-синее звездное небо стало опускаться, тяжело и медленно, словно рушащийся цирковой шатер. Казалось, ночь внезапно рассердилась на Вайду за вторжение в заповедные места. У нее мучительно похолодело в животе. По спине побежали мурашки. Она пугливо осмотрелась по сторонам. На севере, на вершине холма словно из-под земли вырос сухой черный дуб с корявыми руками сучьев и растопыренными пальцами ветвей и запечатлел свой зловещий образ в сознании Вайды. Марш, сказала она себе, это Марш. Но потом подумала: нет, это просто ветер, просто нервы. Она прибавила шаг, стараясь не обращать внимания на таинственные шорохи и шепот. Кусты разговаривали о ней, рассказывали всякие небылицы. Слева раздался отчетливый шелест. Что-то двигалось параллельно тропинке. Вайда побежала, тяжело и прерывисто дыша. Она выронила одежду из рук. Ветки кустов хлестали по груди и плечам; корни выползали из-под земли, норовя ухватить за щиколотки. Что-то прожужжало у нее над ухом и запуталось в волосах, напугав больше всего остального. Вайда представила крохотного крылатого чертенка, который пробирается сквозь путаницу мокрых прядей с намерением прогрызть череп и отложить яйца. На бегу она яростно скребла ногтями голову, прочесывала дрожащими пальцами волосы в попытке вытряхнуть мерзкое существо. Она споткнулась, потеряла равновесие и упала ничком там, где тропинка плавно расширялась, образуя овальную песчаную площадку, обнесенную частоколом бамбуковых стволов.
