Тоже мне, героизм. Хотя — она ж не знает, кто такой Дзыга. Что он порвал когда-то Фрицека Лесснера. Не знала, вот и вылезла. А так — убежал бы спокойненько, как убегал уже тыщу раз.
И не встретил бы Фаню.
Мда. Хорошо, что Агнешка никогда не прочитает этот дневник.
15 апреляНет, все-таки не зря я таскался весь день у озер и болот.
Во-первых, будем рассуждать здраво: к Фане я пойти не могу, не в наших обычаях надоедать. Хоть отец и надоел смертно со своими поучениями, но все-таки я — Слонецкий, и родовая плесень, со всеми ее представлениями о шляхетном поведении, осела и во мне. Ну что подумает Фаня, если я заявлюсь к ней?!!
В школу пойти — тоже не могу: как я буду там сидеть?
По городу слоняться осточертело (хоть я и Слон, хе-хе). Выход один: прочь, на край света, на болота!
Во-вторых… Болота понимают меня. А я их. И озеро. Они единственные, кто понимает меня. Весна, все оживает, выпрямляется, набухает влагой, как слезами — и радуется, радуется… А я тоскую. Но болото понимает мою тоску, с ним хорошо тосковать. И озеро…
Ни один дурак не пойдет туда, куда ходил я. Думал, что уже подзабыл свои тропочки, кочечки, гиблые дорожки… Нет, все помню, все по-прежнему — и пень, где живут ужи, и толстые кочки, где полтора метра прыжок, и вот тот самый тайный лаз в камыши, куда не полезет даже Дзыга… Как я там, у самой воды, под вербой сидел — и все ждал, когда всплывет ундина. Идиот был, шкет, а вспомнить приятно…
И сейчас… Хоть и попало за грязь и насморк, и за руку, что не перебинтовал — но на душе легко. Тоскливо и легко. Фаня, Фаня, Фаня.
18 апреляХоть и горло распухло, как мертвяк, а хорошо, что я побывал у Фани.
Даже не верится, что все это было.
20 апреля, утроЛежу в постели и честно, без жуликов болею. Пропитался весь чаем с малиной и стал влажный, как болото, так что из меня по ночам, наверно, малинник будет расти.
Ну и что, что она жидовка? Жиды тоже разные бывают. Вон отец обедает с паном Рубинштайном. А почему? Честный человек потому что, шляхетный. У них тоже свой гонор есть. Фаня — шляхетная, настоящая. Она могла бы быть мужчиной, рыцарем, хоть и тоненькая, и глаза у нее, как темные тюльпаны. В ней сила есть, она где-то внутри нее, глубоко… Голос нежный, как у птички, но и сила. Как она читала Словацкого, «с вами жил я, и плакал, и мучился с вами, равнодушным не помню себя ни к кому»!!..
Я сейчас тоже пробую читать, но у меня совсем не так получается, кисло. Фаня, Фаня, Фаня!!!!!
А Яцек дурак и попугай.
ДеньНа дворе весна, все дышит и сверкает, а я тут болею. Фаня, Фаня…
А хорошо, что Австрия теперь — часть Германии[6]. И все люди, которые говорят по-немецки, живут теперь в одной стране. Еще, правда, Швейцария, но пан Гитлер быстро ее прищучит, с ее «нейтралитетом». Настоящая сильная рука! Эх, если бы наша Родина снова стала Великой Речью Посполитой, как при Ягеллонах![7] и все земли, где звучит польская речь, стали бы одной Державой, одним единым. Пан учитель говорит, что скоро пан Гитлер поможет нам и все наши земли вернутся к нами, все наши Восточные Кресы[8] — от Минска до Прута.
Агнешка все время ходит ко мне… Фрукты носит, чтоб поправлялся.
Как надоело, и жалко ее.
ВечерБыла опять.
Я вот думаю: может, я зря тогда рассказал ей?.. Но не мог же я, в самом деле, не камень у меня в груди: она так плакала, и так улыбалась, что я живой… И Збышек рассказал мне, как она кричала тогда, и хотела прыгать в дырку, и на Збышека с Яцеком кричала, что они трусы; и как они ее держали, а она билась… Ну, она дурында, а они все правильно сделали: сразу побежали за взрослыми, чтоб веревка и все такое. Это был единственно правильный выход с их стороны — они ведь не знали про тоннель, и что я вылез в подвалах городского архива…
Любопытная статейка была тогда в «Курьере Мазурскем»: таинственный налет на городской архив, хе-хе! Взломана дверь в подвалы, и сторож видел злоумышленника, которому удалось скрыться, но ничего не пропало. Вот дураки-то!
Интересно: с ТОЙ стороны ход открывается?
Получается, что о нем знаем только мы: я и Агнешка. Во всем городе. Во всем мире. Другим-то я наплел, что вылез там же, пока ребята бегали за помощью.
Мы. Черт, как же хочется, чтобы это были другие «мы»… Рассказать Фане? или нет?
21 апреляБыла Фаня. Фаня, Фаня, Фаня, Фанця…
И как паскудно, что она… Ну конечно же!!! Встретилась с Агнешкой. Еще и в шляпке…
Дьявол, к черту всех девчонок. Ну почему так??!!!
Вроде бы не ссорились, ничего такого…
Но Фаня больше не придет. Я знаю.
И как я теперь к ней?
Дьявол, ерунда ведь, галиматья, ничего же нет, опутало невидимыми нитями какими-то, бери хоть подыхай………
4 июляСтранное нынче выдалось лето. Вроде и свобода, и ходи куда хочешь, а нет желания. Будто давит что-то. Даже болота мои замолкли, предали меня. Или я их предал? Как-то высох внутри.
Плавал сегодня на тот островок. Никто о нем не знает, кроме меня. И двух цапель, что живут там. Вообще там птицы!!! всякие, и такие, каких я нигде не видел. Как зоосад, диковины на каждом шагу. А в сердце сухо.
Что-то испортилось во мне. Перегорело.
Там древняя хата есть. Брошенная, не знаю, сколько ей столетий. Стоит в яме[9], сверху прикрыта зеленью, да так, что и не найдешь. Я такие видел только, когда на хутор ездил, и то они были живые, новенькие. Хата крепкая, бревна как бочки, но людей там ни следа. Еще до разделов[10], видно, ушли. Болота, лихоманка, зимой-то как там?..
А я бы остался в ней. С Фаней. Может, и сухость бы размягчилась внутри, и снова стал бы я такой, как раньше. Я бы охотился, Фаня бы (далее тщательно зачеркнуто).
Вот мечтал я все, пока была учеба, как мы с Фаней летом!.. и как она все поймет… А она уехала. К бабке на хутор. Приедет, а там — снова в школу, снова «je construis, j’aime, je suis»[11], снова по расписанию, как поезд — туда-сюда по рельсам. Ту-туууу!
4 январяВот и позади Миколай[12], Рождество, Новый год…
Все это время не брался за дневник. Не до монологов было: подарки, суета, мессы, школьный наш карнавал[13], буза наша… И гости, гости, гости. В голове такой фейерверк! а как его описать, не знаю. Надо быть Сенкевичем[14], чтобы такое описать. Раньше писал и черкал, а сейчас и пробовать не буду.
Вот интересно: весь я, вся душа моя забита огнями, танцами, снежками, всем, что недавно было — а голова занята другим, и писать хочется о другом. Странная штука — моя голова.
Вот интересно, Фаня знает?.. По Агнешке ведь видно за версту, что она втюрилась в меня — а по мне, интересно?
Странно и нелепо получилось тогда. Если б не застала ее Агнешка — кто знает, как сложилось бы… Пришла, мало того что нафуфыренная, так еще называет Подсолнухом:
— Здравствуй, Подсолнух! О, у тебя гости, Подсолнух?
— Подсолнух — это как? почему? спрашивает Фаня.
— Подсолнух — это потому что у него волосы такие, как желтый подсолнушек, и личико конопатое, и еще потому что он Слонецкий. Вообще его Слоном дразнят, но «Подсолнух» — это я его так прозвала. Это у меня для него такое особое имя, ЛИЧНОЕ, воркует моя добрая Агнешка.
А ведь она тоже хорошая…
Вот Збышек Рудзинський со своей Ядзей уже ходят под ручку. А мы с Фаней — странно так… Видимся часто, иной раз говорим подолгу, и все о сложном, о религии, да так, что я чувствую себя круглым дураком. Объясняю ей простые вещи — что жиды упорствуют в слепоте своей, что они распяли Христа, а она — «Бог в душе, а не в книгах». Она умнее меня, это ясно, только нельзя же показать ей… Никаких разговоров про(зачеркнуто), ничего — смотрим только друг на друга… Она — печально, и я печально.
Нет, надо сказать ей!!.. Но как?! И что?
1 апреляЧертовы немцы.
Какая наглость. Гданьск был и будет вольным городом!!![15]
Перейти границу (всего 5 километров от нас), взорвать им что-нибудь. Где бы достать гранату? У Возняка отец, кажется, работает в полиции.
ВечеромЛюбопытно вот что: учитель пан Свенцицкий. Сейчас он громит и проклинает их, а год назад молился на них, и мы вместе с ним.
Это, впрочем, не так любопытно, как другое: неужели никто не помнит? И так же точно, как восхваляли от души, так же от души теперь клянут. И тогда от души, и сейчас от души, и все от одной и той же души…
А на дворе весна. Вторая НАША весна. (Пусть хоть здесь, в моем дневнике будет НАША.) Фаня, что же, как же это…
Агнешку не узнать. Фигура, волосы и все такое… вот теперь уж точно — пани. А не шкет в юбке. Уххх! На Фаню, когда видит, победоносно смотрит. А Фаньця моя… Тонкая, стебелечек, и очки… Без очков она красивая, тоскливо красивая, к горлу подкатывает, когда вижу; а в очках милая, уютная такая. Славная.
