— С Джорджтауном.
— Неужели тебе не хватит физического насилия на поле хотя бы на неделю?
— Не-а, — спокойно ответил Чарли. — Вначале я позабочусь о Джорджтауне, а потом уже о Лугере.
— Вы не забыли про меня? — осведомился зубной врач. — Я сделаю все. Все, что в моих силах. К вашим услугам!
— Твой тренер вряд ли будет доволен, — охладил его пыл Эрнест, — если ты явишься к нему избитый, весь в синяках и кровоподтеках.
— Пошел он к черту, этот тренер! А ты, Эрнест, заткнись, по-хорошему прошу. Сыт по горло вашей коммунистической тактикой, с меня довольно. И вбей себе это в башку, Эрнест, пожалуйста! — И Чарли, встав со стула, грохнул пудовым кулаком по столу. — Мне наплевать на классовую борьбу, на воспитание пролетариата в нужном духе; мне наплевать на то, что ты — коммунист! Я действую исключительно в роли твоего брата, не больше. Будь у тебя побольше мозгов, и ты держался бы подальше от этого вшивого судна… Ты ведь художник, человек искусства, рисуешь милые акварельки. Какое тебе, черт подери, дело до того, что сейчас сумасшедшие управляют Германией? Ну да ладно! У тебя мозгов нет. Ты пробираешься на судно, и вот тебе результат — тебе выбивают глаз! О'кей! Теперь я вмешиваюсь в эту склоку, это мое личное дело. И вам нечего совать свой нос в мои личные дела. Захлопни варежку! Я поступлю как найду нужным. А ты ступай в спальню, приляг. Мне еще кое-что нужно сделать.
Эрнест встал, закрывая ладонью дергающийся нервно рот, и покорно пошел в спальню. Закрыв за собой дверь, лег в темноте на кровать и долго лежал с открытыми глазами.
На следующий день за час до отплытия Чарли, доктор Страйкер и Сэлли отправились на «Бремен». На судно поднялись по разным трапам; стояли в разных местах на палубе А, ожидая прихода Премингера. Он пришел; казался очень молодым — ну совсем мальчиком, в своей хрустящей голубой форме. Не глядя на друзей, подошел к черноволосому, смазливому молодому стюарду, коснулся его руки, что-то ему сказал и отправился на корму. Чарли с доктором Страйкером внимательно изучали этого парня, чтобы через две недели, когда встретятся на темной улице, не произошло досадной ошибки. Вскоре они ушли; на палубе осталась одна Сэлли — она мило улыбалась стюарду.
— О чем тут говорить, все предельно ясно, — заявила Сэлли две недели спустя. — Я с ним обедаю, потом мы идем в кино, я заставляю его пропустить хотя бы пару стаканчиков и потом говорю, что живу на Западной Двенадцатой улице, возле Вестр-стрит, — там целый квартал жилых домов. Приведу его на Западную Двенадцатую улицу около часу ночи, а вы уже будете там нас ожидать, ты и Страйкер, под знаком поворота на Девятую авеню. Подойдете к нам, спросите: «Извините, не скажете, как пройти на площадь Шеридана?» И тут я брошусь бежать.
— Правильно! — одобрил ее план Чарли. — Все отлично! — И о чем-то раздумывая, поплевал на свои громадные ладони, с мозолями, трещинами и ссадинами — следы воскресной игры. — Ну вот и вся легенда для мистера Лугера. Ты с этим справишься? Ты в этом уверена? Не подведешь?
— Справлюсь, не волнуйся! — храбро уверила его Сэлли. — Когда сегодня прибыло судно, у нас с ним состоялся долгий разговор. Видимо, ему… не терпится. Очень нравятся, так он сказал, миниатюрные брюнетки, как я. Я намекнула, что живу одна, в нижней части города. Он многозначительно так на меня посмотрел. Теперь я понимаю, почему он спит с двумя женщинами в каждом рейсе, как утверждает Премингер. В общем, я с ним справлюсь.
— А чем будет заниматься сегодня… вечером… Эрнест? — У доктора Страйкера за эти две недели напряженного, тревожного ожидания во рту стало еще суше, и он с трудом сглатывал слюну после каждых нескольких произнесенных слов. — Кто-то должен сегодня позаботиться об Эрнесте.
— Сегодня вечером он идет в Карнеги-холл, — объяснила Сэлли, — там играют Брамса и Дебюсси.
— Неплохое развлечение на вечер, — похвалил Чарли. Рассеянно расстегнул пуговку на воротнике, опустил узелок галстука пониже. — Теперь я с ним хожу только в кино — там, в темноте, хоть не вижу его изуродованной физиономи.
— Ничего, все обойдется, — попытался успокоить их, как профессионал, доктор Страйкер. — Я вставлю ему новые зубы, и он уже не будет так стесняться, постепенно привыкнет.
— Он теперь почти ничего не рисует, — сообщила Сэлли. — Просто сидит дома в комнатах и рассматривает свои старые картины.
— Теперь об этом Лугере, — перебил ее Чарли, — об этом парне Лугере. Расскажи нам о нем.
— На часах он носит маленький портретик Гитлера, — начала Сэлли, — сам мне показал. Говорит, что ему одиноко.
— Он в самом деле здоровый мужик? — нервно спросил доктор Страйкер.
— Да, он крупный, сильный мужчина, — признала Сэлли.
— Может, Чарли, стоит захватить с собой какую-нибудь железку? — Страйкер от сухости во рту еле ворочал языком.
Чарли засмеялся и протянул к нему обе руки, ладонями вперед, — широкие, мускулистые. Правда, сломанные пальцы чуть согнуты.
— Я все сделаю вот этими руками, — пообещал он. — Отделаю мистера Лугера вот этими двумя кулаками. Это мое личное дело, вот и все.
— Но кто может поручиться… — начал было Страйкер.
— Не волнуйся, Страйкер, не волнуйся! — успокоил его Чарли. — Зачем лишние волнения?
В двенадцать ночи Сэлли с Лугером, выйдя из метро на Четырнадцатой улице, пошли вниз по Восьмой авеню. Лугер держал Сэлли под руку, а его пальцы скользили по ее руке вверх и вниз, крепко сжимая ее упругую плоть над локтем.
— Ах, — вскрикнула Сэлли, — не надо! Мне больно!
Лугер только засмеялся.
— Ну уж не так больно! — оправдывался он, игриво пощипывая ее. — Но если даже немного больно, ты ведь не против? — Он говорил на каком-то усложненном английском, с сильным немецким акцентом.
— Нет, я против, — ответила Сэлли, — честно — против.
— Ты мне так нравишься! — На ходу он тесно прижимался к ней. — Ты очень хорошая девчонка. Какая отличная у тебя фигура, как ты сложена! Счастлив, что мне выпала возможность проводить тебя домой. Ты точно живешь одна, не обманываешь?
— Конечно, — успокоила его Сэлли. — Не волнуйся. Мне хочется чего-нибудь выпить.
— А-а-а… — протянул Лугер. — Зря терять время?
— За мой счет, — уточнила Сэлли — она много узнала о нем за один вечер. — У меня есть деньги. По стаканчику — тебе и мне, идет?
— Ну, если ты настаиваешь… — Лугер толкнул дверь бара. — Но только один стаканчик — сегодня ночью мы займемся кое-чем другим. — Больно ущипнул ее и засмеялся, глядя искоса ей в глаза с многозначительностью опытного сердцееда — так он глядел на своих двух избранниц в каждом рейсе «Бремена».
Под знаком поворота на Девятую авеню, на Двенадцатой улице, у столба, на постаменте, ждали в темноте Чарли с доктором Страйкером.
— Я… я… — начал Страйкер; ему пришлось снова сглотнуть слюну, чтобы сказать несколько слов. — Интересно, придут ли они, — наконец с трудом вымолвил он шепотом, на одной ноте.
— Придут, куда они денутся, — откликнулся Чарли, не отрывая глаз от небольшого треугольника парка вверх по Двенадцатой улице, где она соединяется с Девятой авеню. — Сэлли — женщина мужественная, ей отваги не занимать. К тому же любит моего чокнутого братца, будто он не художник, а президент Соединенных Штатов и в нем соединились черты Ленина и Микеланджело. И вот он пошел на судно и ему выбили глаз.
— Он очень хороший человек — твой брат Эрнест. У него есть свои истинные идеалы. Мне очень жаль, что сейчас все это происходит вот с такими людьми, как он, — просто смотреть противно… Это не они?
— Нет, две девчушки из Христианского союза молодежи, он на углу.
— Каким он всегда был веселым человеком, — продолжал Страйкер, не переставая торопливо сглатывать слюну. — Всегда так заразительно смеялся; всегда знал, о чем говорит. До его женитьбы мы часто выходили вдвоем, и всегда наши девушки, и его и моя, кто бы они ни были, непременно все свое внимание уделяли только ему, все время. Я не возражал. Я люблю твоего брата Эрнеста, словно он мой младший брат. Прямо плакать хочется, когда вижу, как отрешенно сидит он за столом, прикрывая выбитый глаз и зубы, молча, не принимает никакого участия в разговоре, а лишь слушает, что говорят другие.
— Да, — согласился Чарли, — да. Послушай, Страйкер, почему бы тебе немного не помолчать, а?
— Прости, — заговорил еще быстрее врач, преодолевая сухость во рту, — я не хочу тебе мешать, беспокоить. Но я должен выговориться. В противном случае, если я буду долго стоять молча, — то могу вдруг от страха убежать отсюда и бежать не останавливаясь аж до Сорок второй улицы. Я не могу молчать в такой ответственный момент, извини.
— Черт с тобой, болтай! — великодушно разрешил Чарли, похлопывая друга по плечу. — Выкладывай немедленно все — все, что накипело на сердце.
