В ту ночь я, как говаривал мой агент, «обрабатывал корпоративную вечеринку». Моим агентом был Ричард Бэнкс, для друзей просто Рич. Кроме меня он опекал кучку комиков и пару ведущих дневных телевикторин. Рич начал свой бизнес еще в эпоху варьете. В пятидесятые способствовал развалу ЭНСА,[2] в шестидесятые занялся подростковой попсой, в семидесятые стал регулярным поставщиком так называемых талантов в порты от Брайтона до Блэкпула. Парочка его подопечных даже пробилась на «Субботний вечер в „Лондонском Палладиуме“». Потом бардак кончился, и Рич двинулся дальше, собирая новую армию комиков. Как реалист он легко приспосабливался и при этом оставался верен старым друзьям, ведь, как он однажды сказал: «Верность, Уильям, штука бесплатная».
Можете не сомневаться, если б это было не так, Рич включил бы ее в свой процент. В его верности я убедился довольно быстро. Как-то, оказавшись в Крауч-Эн-де рядом с его офисом, я заскочил, чтобы напомнить о своем существовании. Однажды я попытался разыграть сценку «Джеймс Бонд и Манипенни» с секретаршей Рича, но снежноволосая миссис Пирс с ледяным взглядом осталась равнодушной. Она взглянула на меня поверх монитора и сказала:
– У мистера Бэнкса посетитель, но вы можете пройти.
В кабинете Бэнкса сидел бодрячок лет семидесяти с мальчишеским лицом, вовсе не черно-белым, как можно подумать, а совсем даже румяным, с багровыми жилками и слезящимися глазами. Он откинулся в кресле, жидкие волосы зачесаны со лба – ходячая реклама париков, и натянуто улыбнулся. Мы оба понимали, что мое вторжение – грубый намек. Рич представил нас, и фамилия показалась мне знакомой, хоть я и не мог вспомнить, где его видел.
– Уилсон не очень звучное имя, – бросил он Ричарду, пожимая мне руку и стараясь покрепче стиснуть пальцы.
Я поморщился из вежливости, и его глаза заблестели.
– Времена меняются, – сказал Рич, вставая.
– Само собой, – кивнул лицедей, разглядывая черно-белые портреты вчерашних звезд вперемешку с новыми талантами. Возможно, искал свою фотографию, а может, в его возрасте привыкаешь смотреть на все, будто видишь в последний раз. – Что ж, Рич, приятно было увидеться, но я не могу болтать с тобой весь день. – Он поднял чашку, оттопырив мизинец, и, причмокивая, допил чай. – Ну и чем он занимается? Очередной комик?
– Фокусник.
Гость медленно поднялся и одел свое стройное, не подходящее старческой голове тело в безупречное пальто, которому я навскидку дал лет пятнадцать.
– Фокусник, да? Знавал я пару фокусников в свое время. Посредственности, но мальчики были милые.
Я посмотрел ему в глаза:
– Я не милый мальчик.
– Конечно. – Он оглядел меня с головы до ног. – Я и не думал. Милый ты или нет, я бы с удовольствием поменял последние десять лет своей жизни на полгода твоей. Наверняка у него нет отбоя от предложений, а, Рич?
Рич неопределенно улыбнулся. Старик рассмеялся и неожиданно быстро подхватил шляпу, шарф, перчатки, портфель и пакет с продуктами, бормоча извинения за то, что отнял слишком много времени. Направляясь к выходу, он подмигнул мне и сказал:
– Не расстраивайся, дорогой, у всех бывают простои.
Я широко улыбнулся и распахнул перед ним дверь. Он вышел в приемную и тут же принялся болтать с миссис Пирс тоном, который мне бы ни за что с рук не сошел. А я занял его кресло, поморщившись от неприятного тепла в подушках.
– Никто не любит фей, когда им сорок лет.[3]
Рич уставился на меня хмуро как никогда, а затем прочитал лекцию.
Из глубин своей картотеки он извлек досье специалистов по анекдотам про тешу и нацменьшинства, травести, чревовещателей, эстрадных певцов и жонглеров. Он бросил папки на стол, и я полистал их для проформы. В левом углу каждого досье приклеена фотография. Старомодные прически, костюмы из полиэстера, огромные галстуки-бабочки и улыбки, живые и яркие лет двадцать назад, а сегодня совершенно отчаянные.
– Я храню их, – сказал Рич, – почему бы и нет? Места занимают немного, а людям приятно. В конечном счете когда-то они принесли мне немало денег. Да и кто знает, может, какой-нибудь постмодерновый остряк объявит одного из них гением? Просто помни, сынок, как говорят в рекламе, ваши акции могут пойти и вверх и вниз. Так что, – он постучал по носу, будто раскрывал военную тайну, – верность – штука бесплатная.
Когда-то Рич верил, что я могу влиться в новую волну фокусников, так сказать, «наследников Пола Дэниэлса[4]». Мы давно похоронили эту мечту, но я по-прежнему оставлял ему сообщения на автоответчике. В тот вечер он впервые за долгое время перезвонил.
– Это вряд ли станет твоим звездным часом. – Я отодвинул трубку подальше от уха: не хватало еще оглохнуть для полного счастья. – Но там будут интересные люди. Никогда не знаешь, кого встретишь. – Я промычал что-то нечленораздельное, а Рич продолжал уговаривать, хотя и так знал, что я соглашусь: – Будет весело. Полицейские провожают коллегу на пенсию.
– Какая прелесть. Легавые пытаются расколоть фокусника.
– Полегче, это же верные слуги Ее Величества. Уверен, им понравится, Уильям. Эти парни всю жизнь имеют дело с обманом. – Я слышал, как он затягивается сигаретой. – Знаешь что: выбери какого-нибудь коротышку и поиграй с его наручниками.
Рич чуть задохнулся от смеха и несколько секунд переводил дыхание. Наверняка валялся с телефоном на диване.
– Отличный совет, Ричард. А потом выяснится, что у него комплекс Наполеона. Я непременно подумаю. Кого я разогреваю?
– Это же вечеринка, Уильям. Ничего особенного, никаких звезд.
– Я первый или второй?
– Я так понимаю, что первый.
– И кто идет после меня?
– Дуэт «Богини».
– Скажи, что они мысли читают, а не стриптиз танцуют.
– Они заявлены как эротическое шоу.
– Я горжусь собой, Ричард. Я дорос до разогрева у стриптизерш.
– Да брось, Уильям. Я видел этих девиц, сам бы их разогрел, если понимаешь, о чем я.
– Сколько?
– Двести пятьдесят. А может, и с девочками подружишься? Покажешь им фокус с раздеванием?
– Свежая шутка.
Рич снова затянулся.
– Брось ты свое шотландское нытье. Слушай, если ты переспишь с ними, я откажусь от процента.
– Ричард, ты просто душка.
Он закашлял от смеха, и я повесил трубку.
* * *
Вечер начался неудачно. Из-за угрозы взрыва закрыли некоторые станции метро; девушка, что вызвалась мне ассистировать, получила предложение поинтереснее и отказалась выступать. Я прикинул, смогу ли найти добровольца из публики, но подвыпившие копы в предвкушении стриптиза не внушали надежды. Я трясся в вагоне, зажатый между аборигенами с проездным в кармане, которые скорее рискнут жизнью, чем поедут на автобусе, и нервными туристами, готовыми взлететь на воздух в любую минуту, и очень хотел послать все к чертям. Но мои дела с Ричем и без того шли неважно, а утром домовладелец прислал мне открытку с предложением платить или убираться.
Мне предстояло выступать в закрытом клубе в Сохо. Я прошел почти целый квартал, прежде чем понял, что проглядел место назначения. Пришлось возвращаться. Вход прямо с улицы, зеленая дверь без опознавательных признаков – только номер и звонок сбоку. Я нажал кнопку, и где-то в здании гудение известило о моем прибытии.
Несколько секунд было тихо, затем послышалась возня, и в двери со скрипом открылось окошко. За кованой решеткой показалась пара зеленых глаз с накладными ресницами и изумрудным блеском на веках. Глаза не мигая уставились на меня, как на живого динозавра.
– Я от Джо, – сказал я, и окошко захлопнулось. Когда я понял, что дверь не откроется, я позвонил еще паз. На этот раз я представился и, не получив ответа, добавил: – Я иллюзионист.
– Чего?
Полный презрения голос с акцентом кокни оказался намного моложе, чем я ожидал. Я одарил даму фирменной улыбкой Уильяма Уилсона и пояснил:
– Фокусник.
Глаза посмотрели на меня сверху вниз и не нашли ничего интересного.
– Забавно, я приняла тебя за паршивого комика, – сказал голос, и дверь открылась. – Опаздываешь.
Дверь вела в крошечный коридор, разделенный стойкой на приемную и гардероб. Пол, стены и потолок укутаны черным ковролином. Под резким неоном видны ожоги от окурков и мелкий мусор, забившийся в ворс. Гуру дизайна, конечно, поморщится, но, если приглушить свет, для подобного заведения вполне сойдет.
Глаза принадлежали крупной бледной девице, затянутой в красно-черное платье с лифом на шнуровке, который с трудом сдерживал ее грудь. Таких девиц любят щипать старикашки – здоровая, спелая, упругая. Стоит преодолеть ее тяжелый взгляд, и лучшей подушки в мире не найти. Копна золотых кудряшек забрана на затылке, щеки слегка нарумянены – пышная, сладострастная, вся какая-то викторианская. Моя бабушка назвала бы ее проституткой, а по мне, она была слишком хороша для этого места.
Девушка подняла откидную доску и вновь опустила, зайдя за стойку.
