В полной растерянности Степан принялся мерить комнату шагами.
Неприятные, леденящие душу предположения полезли ему в голову одно за другим. Предположения ни во что конкретное не формировались, лишь щекотали сознание.
Степан пнул китайскую люстру, остановился у двери, заколотил в нее кулаками, прислушался. Тишина.
Самой страшной из всех мыслей была самая простая: почему ему не страшно? Нет, конечно, ему неприятно и очень неуютно в том странном положении, в которое он попал, но не больше того. Как будто существовала некая, глубоко спрятанная в подсознании уверенность, что все, что происходит с ним в это необыкновенное утро, должно происходить. Откуда у нормального человека может взяться уверенность, что бред вокруг — это нормально? Вот в чем вопрос. Или это не бред? Или — у ненормального человека?
Размышляя таким образом, Степан задержал взгляд на обоях, которыми были обклеены стены детской. Приблизительно на уровне плеч по всему периметру шла складка, как будто в нижней своей части стена была на полсантиметра толще, чем в верхней.
Степан провел по бумаге ладонью. Та показалась подозрительно влажной. Пальцы пленника сами собой уцепились за стык, и, хотя он и не собирался этого делать, Степан содрал целую полосу, как будто открыл огромную страницу. Запахло клеем.
Раздевать стены было очень приятно, и в пять минут Степан оголил их все. Обои, перекрученные и склизкие от клея, устлали пол.
Нижняя половина стены оказалась покрытой тем же дешевым белым кафелем, что и пол. На самом видном месте красовалась дыра в виде рыжей воронки, след от мощного удара чем-то острым.
Верхняя часть стены была выкрашена невзрачной краской цвета крем-брюле. Краска отсырела изнутри и пошла болезненными волдырями. Некоторые из них лопнули и осыпались, оставив острые, как зубцы, края, а внутри угадывался старый слой краски цвета заветревшейся кабачковой икры.
Степан встал посереди детской, облокотившись о спинку кровати, и окинул комнату удивленным взглядом.
Глупая люстра как в пионерлагере, кровать с панцирной решеткой, облупившиеся стены и потолок, решетка в проеме сероватых занавесок… В обстановке угадывалась омерзительная смесь больничной палаты и тюремной камеры, но никак не детской! Никакая это не комната сына. И как только он мог купиться на такой дешевый трюк! Как вообще он мог подумать, что это странное место…
В это самое мгновение на двери загремела наружная цепочка.
На двери загремела наружная цепочка. Степан вдруг ясно осознал, что знает, что надо делать.
Цепочка перестала греметь, щелкнул замок. Не раздумывая ни секунды, подобно тени пленник метнулся к двери — в это мгновение у него еще и появилась уверенность, что он проделывает это в тысячный раз, — и с силой толкнул ее плечом как раз в тот момент, когда в проеме показалась женская голова.
— Ой, — раздавленно вырвалось у входящей.
Грохнулся поднос, загремела тарелка, по кафелю расплескался похожий на блевотину суп. Степан, организованно, как будто и правда проделывал это тысячи раз, втащил в палату грузное тело, прислонил к стене и бесшумно прикрыл дверь. Затем замер, прислушиваясь к шумам в коридоре. Все было тихо, только сердце колотилось да цепочка с внешней стороны долго елозила маятником, пока не успокоилась.
Степан оглянулся на гостью. Та полусидела, расставив ноги и уронив подбородок на грудь. На женщине был несвежий больничный халат с оттопыренными карманами — по-видимому, она часто помещала в них руки, сжатые в кулаки, или просто использовала по прямому назначению — набивала различной медицинской дрянью. Выбеленные перекисью волосы — недавно из-под бигуди, дешевая золотая цепочка, стекающая в ложбинку между грудей…
Из разбитого уха санитарки на халат быстро капала кровь и расплывалась, впитываясь в ткань. Одна из капель угодила в лужу супа на полу.
Степан, пыхтя, протащил гостью по кафелю и взвалил на кровать. Халат затрещал в его руках, укатилась под шкаф оторвавшаяся пуговица.
Под распахнувшимся халатом женщина имела полупрозрачную блузку с рюшками. Под блузкой грузно перекатывались толстые груди, до половины втиснутые в кремовый бюстгальтер.
Увидев их, Степан прикусил губу и посмотрел на дверь.
— Извините, тетя Зина, — пробормотал пленник и натужно перевернул безжизненное тело задом кверху.
Почему я называю ее «тетя Зина»?
Поспешно, но все так же складно Степан задрал белый халат, стянул с женщины колготы, а затем с силой потянул на себя огромные трусы, забившиеся между ягодиц. Жопа тети Зины нехотя отпустила хлопок, и Степан едва не повалился на пол.
Повесив трусы на набалдашник кровати, Степан отступил на шаг, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Крупный молочно-белый зад выглядел довольно-таки уныло. Целлюлит и мужское внимание не пожалели местность. Снизу, как из дупла, неаппетитно топорщились кустики волос.
Степан закусил губу и еще раз посмотрел на дверь. Затем схватил подушку, с трудом подсунул под тетю Зину. Зад теперь выпячивался более соблазнительно, хотя все равно недостаточно. Тетя Зина застонала в матрас.
— Я не из этих… — донеслось мычание. — Ты же этих… плохих… А я хорошая.
— Никакая ты не хорошая, — твердо процедил Степан и взялся за резинку своих треников, намереваясь спустить их до колен.
Но в этот момент в коридоре раздались шаги. Идущих было двое. Степан замер. Внутренним чутьем он безошибочно определил, что шаги остановятся именно перед его палатой. Так оно и получилось.
Чутье не обманывало его никогда, так же, впрочем, как никогда не обманывал и кольт «Анаконда» с удлиненным дулом, подаренный покойным Гошей Беспалым. Почему «Анаконда» и кто такой этот Беспалый, Степан не имел ни малейшего представления, но в самом факте был твердо уверен.
Степан затравленно оглянулся. Можно было попытаться нырнуть под кровать, но вряд ли удастся надежно спрятаться. Кровать находилась посередине комнаты и прекрасно просматривалась. И потом, это довольно-таки унизительно, если его там найдут. Оставался шкаф, но в него вряд ли удастся втиснуть даже собственную тень.
Шаги замерли. За дверью кто-то стоял и дышал. Сейчас этот кто-то ворвется внутрь. Если у него в руках автомат, то шансов на спасение у Степана не будет.
Если у него в руках автомат, то шансов на спасение у Степана не будет. Единственное, что оставалось делать, так это броситься к двери и распластаться за косяком. Возможно, удастся застать визитеров врасплох!
Степан так и поступил. Он сделал быстрый шаг в сторону двери, но ему не повезло. Ступня скользнула в луже разлитого супа, он замахал руками, цепляясь за воздух, и упал прямо на тетю Зину.
В тот же самый миг дверь приоткрылась. Несколько мгновений проем оставался пуст, затем показалась лысая голова Цезаря на любопытно вытянутой шее.
Степан, рядом с обнаженной женской задницей, произвел на него гораздо меньше впечатления, чем обезьяна в алюминиевом костюме в предыдущей комнате или, скажем, тот же новехонький «москвич» с табличкой «Победа» на улице.
Цезарь покрутил головой, увидел шкаф, содранные обои, трусы на спинке кровати, как грустный флаг. Он задержал взгляд на голом заде, одобрительно улыбнулся Степану и вежливо прикрыл за собой дверь.
— Какой вы все-таки любопытный, Дмитрий Сергеевич! — воскликнул Серебристый.
Дмитрий Сергеевич смущенно пожал плечами. Пройдя еще несколько шагов, он остановился перед дверью с надписью «Комары и другие кровососущие».
— Извините… А можно я еще сюда загляну? И всё.
— А давайте не будем, а? — тоном как будто соглашался ответил Серебристый.
— До начала эксперимента осталось два часа и тридцать минут, — все тем же воодушевленным тоном провозгласил отовсюду мужской голос.
— Вот видите? — Серебристый даже поднял палец, чтобы его слова прозвучали весомее. — А вы: можно загляну да можно загляну… Пойдемте скорее!
И он увлек Дмитрия Сергеевича Лазарева (Цезаря) дальше по коридору.
Степан же перевел дух.
Тетя Зина, которая на самом деле была ни больше ни меньше чем заведующей отделением Любовью Васильевной Тарантюк, простонала еще раз и подняла на Степана мутный взгляд.
Надо было немедленно уходить.
Степан перевернул санитарку на спину, вставил ей в рот соску, погрозил пальцем и осторожно выглянул из палаты.
Слева коридор почти сразу упирался в окно с подоконником, изрезанным перочинным ножом. На подоконнике стояла банка из-под зеленого горошка, наполненная слежавшимся пеплом и ощетинившаяся холодными бычками. Решетка, хотя и в виде лучей солнца, прикрывала путь к спасению.
Направо коридор тянулся довольно далеко. Солнце как раз было с той стороны, и свет из дальнего окна, почему-то с синевой, высвечивал середины стен и центр пола, придавая коридору таинственный вид туннеля. В конце туннеля, перед самым окном, угадывались два силуэта.
