Когда он сказал Софии о своем решении, она заплакала.
— Что же ты, — упрекнул он, — ведь это твоя новая жизнь.
— Я никогда раньше не уезжала из Греции, Генрих. Ты должен позволить мне несколько слезинок.
— Это совершенно естественно для женщины, признаю. Но фрау Оберманн не проливает слез.
Она взглянула на него, затем вытерла глаза.
— Ты больше не увидишь меня в слезах.
— Отлично. Теперь к делу. Мы уезжаем в понедельник утром на "Зевсе". Я взял дополнительную каюту для нашего багажа.
— Надолго мы уезжаем?
— На несколько месяцев. До декабря дожди не начнутся.
Оберманн уже рассказывал Софии о своих раскопках на Гиссарлыке. Он оставил их на попечение ассистента, русского, и с первых дней ухаживания за Софией жаждал вернуться.
— Ты спрашиваешь, почему это стало моей страстью? — сказал он ей как-то вечером. — Почему? Почему Троя считалась первым из городов? Почему она была мечтой поэтов? Почему она волнует человечество в течение трех тысячелетий? Я не знаю ответов на эти вопросы.
София довольно скоро поняла, что он не любит, когда его расспрашивают, тем не менее после нескольких бокалов вина он неизменно снабжал ее всей информацией, которая ей требовалась.
— Знаешь кипрскую поговорку, София? — спросил он ее за неделю до свадьбы. — Сын священника — внук дьявола. — Он засмеялся. — Мой отец был лютеранским священником.
— Я слышала эту поговорку.
— Это правда! Но он был не простым священником. Он рассказывал мне о троллях и эльфах. О привидениях и демонах. О сокровищах, погребенных в недрах земли.
— Ты поэтому начал раскопки?
— Нет. Я копаю ради науки, а не ради награды. Когда мне было лет шесть, он начал читать мне Гомера. Разумеется, я не понимал греческого, но полюбил музыку стиха. Я стал осознавать звучание и начертание. Таким же образом я выучил арабский язык. И французский, греческий, русский, английский.
— Ты говорил, что твой отец не получил образования.
— А как бы он мог стать священником? Это чепуха, моя милая София. Он сам выучил греческий. — Она молчала. — Поэтому я обещал ему изучать Гомера. Мне это было нетрудно. Гомер — образец чистоты. Первоисточник.
Письмо Оберманна было совершенной неожиданностью для семейства Хрисантис. Как-то раз он попросил своего афинского друга, хирурга Стефаноса, прислать фотографии знакомых молодых женщин, которые могли бы оказаться подходящими невестами. "Прошу тебя, посмотри, может быть, ты найдешь мне молодую женщину, — писал он Стефаносу, — с греческим именем и душой, в которой горит страсть к учению. Я умею судить по лицам, и первое впечатление меня никогда не обманывает".
Среди присланных Стефаносом фотографий была фотография Софии, дочери его друга-полковника, и Оберманн тут же написал ответное письмо. "София Хрисантис прекрасная женщина, с которой легко говорить, она добра и отзывчива, хорошая хозяйка, она жизнерадостна и хорошо воспитана. Я вижу в ее глазах склонность к учению и уверен, что она будет любить и уважать меня". В этом же письме он задал ряд вопросов. Каким имуществом владеет полковник Хрисантис? Сколько ему лет и сколько у него детей? Сколько мальчиков и сколько девочек? Сколько лет Софий? Какого цвета у нее волосы? Играет ли она на фортепьяно? Разговаривает ли она на каких-нибудь иностранных языках, и если да, то на каких? Знает ли она Гомера и других античных писателей? Ответы Стефаноса его вполне устроили. София владеет английским и, что еще важнее, запоем читает Гомера. Я несказанно рад, — писал Оберманн другу. — Я всегда мечтал о такой спутнице жизни. Мы поженимся не позже, чем через три месяца". Он тут же наметил поездку в Афины, чтобы встретиться с предполагаемой невестой.
В письме к ее родителям, отправленном из Константинополя, он подчеркивал, как его растрогала ее склонность к ученью. Он описывал свои раскопки в Трое и более ранние раскопки на Итаке, "известные всему цивилизованному миру". Он обещал заплатить за Софию выкуп в пятнадцать тысяч франков.
Полковнику и его жене не понадобилось много времени, чтобы согласиться, но они предусмотрительно посоветовались с Софией.
— Странное сватовство, — сказала ей мать, — но у него добрые намерения.
— Мне придется жить за границей?
— Он упоминает Париж и Лондон. У него есть дома и в том, и в другом городе. — Мать ничего не сказала о раскопках, которые в тот момент велись в Анатолии, греки считали их беззаконием и варварством. — Он влиятельный человек, София.
— Что ж, я могу научиться любить его.
— Ты должна попробовать.
В первый приезд в Афины он привез с собой маленький терракотовый арибалл для благовоний — сосуд с головой совы и золотую статуэтку.
— Вот сувениры из Трои, — сказал Оберманн Софии по-английски, прежде чем поздороваться с ее родителями, стоявшими позади нее, словно преграждая путь к отступлению. — Привет от ваших предков! — Он вытащил подарки из карманов пальто. — Я ношу их с собой. Турки обыскивают багаж, когда я сплю. Значит, вы София. — Он низко поклонился и поцеловал ей руку. — Видите это маленькое божество? Вот эти черточки обозначают волосы. Это богиня плодородия. Она ваша. Мы можем продолжать говорить по-английски? — Софию удивило его многословие и несомненное самообладание. — Я несказанно рад приветствовать вас. Я дарю вам этот арибалл как символ чистоты. Я дарю вам этот сосуд как символ верности. Берегите их. Они бесценны.
Они возвращались по улицам Афин в закрытом экипаже, но Оберманн посматривал в окно на город.
— Это термы Геры, — сказал он. — Не очень хорошо сохранились. А там я вижу руины библиотеки Перикла. Там, где сидят нищие.
София украдкой бросала на него взгляды. Пыталась понять, что он за человек, но составить четкое представление не удавалось. Он выпрыгнул из экипажа, когда остальные трое уже вышли, и захлопал в ладоши при виде дома Хрисантисов, стоявшего неподалеку от дороги в саду, где росли персиковые деревья, миндаль и груши.
— Это маленький дом, герр Оберманн, — сказала мадам Хрисантис. — Мы перестали быть важными людьми.
— Он очарователен, мадам! Прелестен! Похож на дворец Эвпейта, отца Антиноя.
В этот вечер после ужина Оберманн сидел в гостиной и курил турецкую сигарету. Он продолжал разговор с отцом Софии.
Выбирайте товар, который всегда востребован. Оливковое масло. Чай. Каждый вечер молитесь на коленях, подобно гомеровским воинам, чтобы случилась война. Будет война, будет и дефицит. Когда в Америке началась гражданская война, я скупил весь хлопок, какой сумел найти.
— У той войны был несчастливый исход.
— Ни плохой, ни хороший, полковник Война лишь благоприятная возможность. Особая благоприятная возможность. А вам известно мое полное имя, дорогая София?
— Я знаю, что должна называть вас Генрихом.
— Иоганн Людвиг Генрих Юлий Оберманн. Людвиг в честь Бетховена. Юлий в честь Цезаря. А знаете, почему Иоганн? — Она покачала головой. — В честь Иоанна Крестителя! Я предвижу будущее! Поэтому я был прекрасным коммерсантом. — Он встал и подошел к окну рядом с верандой. — И как вы представляете себе жизнь с таким человеком, моя дорогая София? Я спрашиваю вас при родителях, чтобы не было никаких недоразумений.
— Я не думаю, что вы корыстолюбивы, Генрих, если вы это имеете в виду.
— Нет. Я к этому не склонен. Какое дивное небо у вас в Афинах! Я полон решимости.
Она ощутила волну восторга. Вместе с этим человеком она пойдет вперед. Вместе с ним она будет праздновать победу.
София со странной улыбкой повернулась к матери. Мадам Хрисантис пристально посмотрела на нее и отвела взгляд.
— Вы не ответили на мой вопрос, дорогая София.
— Разве вы не видите, что я улыбаюсь? Это мой ответ.
— Очаровательный ответ. — Он быстро подошел к ней, взял ее руку и поцеловал. — Если мы продолжим в том же духе, то не разочаруем друг друга.
Оберманны отплыли из Пирея ночным рейсом, капитан "Зевса" предоставил им на краткое путешествие до Дарданелл своего слугу, но к тому времени, как молодой человек принес им кофе, Оберманн уже расхаживал по палубе, поглядывая на восток
Где моя жена? Она должна увидеть рассвет.
— Я здесь, Генрих, — раздался голос из полумрака. — И тоже хочу посмотреть рассвет.
— Я не знала раньше, что такое море. Посмотри. Посмотри сюда. — На границе моря и неба появился свет, по горизонту разлилось алое сияние. — Этот свет великолепен. А когда покажется солнечный диск, впечатление будет совсем другое. Это откровение. — Оберманн прикрыл глаза рукой от ветра. — Вот где наше будущее, София. Мы плывем к Трое.
— Мы уплываем от дома.
— Дом здесь. Со мной. Я — твой дом. Видела ли ты раньше такой цвет? Восходящее солнце на троне, утопающем в крови. — Он обернулся к слуге. — Принесите завтрак на палубу. Мы должны это отпраздновать. Какое величие]
