Прижимаюсь к стене, чтобы пропустить машины. Их тут полно.
Наконец Пантеон. Ну, значит, сейчас будет пьяцца Сан-Андреа.
Так и есть. Вот и "Борромини". Тот самый любимый отель отца, где его встречали как почетного гостя, оставляя для него всегда один и тот же номер. Номер, в котором и я спал на диванчике.
Перехожу на другую сторону площади. Закидываю голову. Вот и терраса, обросшая глицинией. Та самая, с которой я часами любовался Римом. Видны столики, и на столиках лампочки с цветными абажурами. Были эти абажуры в то время или их не было? Не помню. Быть может, десятилетний мальчик ужинал раньше, еще до того, как темнело. И уж наверное, не было неоновых ламп у входа в отель. Замечательных неоновых ламп салатного цвета.
Я свернул вправо. Снова в узкие улочки. Здесь было темнее и более душно. С моря уже тянуло вечерним понентино '[Западный ветер (итал.).], который нес прохладу и освежал воздух. Но до маленьких улочек ветерок не доходил. Воздух по-прежнему был насыщен запахами кухни и мочи. Я с трудом пробивал себе дорогу. Кругом было полно людей. Они болтали, стоя группками в воротах или сидя на низеньких плетеных стульчиках перед закрытыми лавочками.
Осторожно проскальзывали машины. Кроме того, множество автомашин стояло вплотную у стен, баррикадируя улочки. Под автомашинами пробегали худые, облезлые кошки. В воздухе тоже пахло кошками.
На углах я останавливался и читал таблички с названиями площадей и улиц. Вдруг я застыл на месте. Пьяцца ди СанАполлинаре! Да, это здесь, конечно же! На этой площади находился знаменитый "Аполлинаре", где учился мой отец. Я увидел церковь, носящую имя того же святого. А рядом здание лучшей юридической школы, переведенной теперь в Латеран^2[2 Дворец в Риме, до начала XIV века служивший резиденцией пап.], наверное, был здесь в детстве. Ничего не помню. Теперь я не отрывал глаз от этого здания, прижавшегося к церкви. Фасад у него красивый, величественный. Мне он показался холодноватым, даже мрачным, хотя отец уверял, что здание это принадлежит к числу красивейших в Риме. Я подошел ближе. Заглянул через решетку во двор. Там виднелись какие-то аркады, а в центреконтуры фонтана, бездействующего или просто бесшумного.
Теперь здесь помещается какая-то школа. Так говорил отец. Я поглядел в ту сторону. Так оно и есть. Но в темноте я разобрал на большой каменной доске только одно слово - Liceo3 [3 Лицеи (итал.)]. Стало быть. школа, как он и говорил.
Докторскую степень отец получил тоже в "Аполлинаре". Он провел в Риме семь лет. включая годы практики. Мне отлично знаком этот период его жизни. Отец столько о нем рассказывал!
Не только мне-гостям, знакомым, ксендзам из нашей курии. В Торуни было мало людей, окончивших этот атснеи', самое большее пять-шесть человек, но о его существовании знали все.
Мне было известно, что тот, кто хочет как можно лучше изучить церковное право, кончает "Аполлинаре". Ну и что там учились люди, которые впоследствии сделали большую юридическую карьеру в церкви. Зная, что всем это известно, отец любил пошутить даже с теми, кто понимал, что к чему. Он смеялся:
"Sari Apollmarc", "Sail Apollinarc".
Piu si studia, menu si irnpara'^ [2 "Сан-Аполлинаре". "Сан-Аполлинаре", чем больше учишься, тем меньше узнаешь! (итал.)]
Ксендзы возражали. Отец, впрочем, так же точно возражал бы, если бы кто-то посторонний сказал ему, что в "СанАполлинаре" "чем больше учатся, тем меньше узнают". Такую фразу он счел бы святотатством. Иное дело в своем кругу, когда он сам так говорил. С ним горячо спорили. А ему это нравилось.
И было приятно, что собеседники могли убедиться, до какой степени он овладел всеми премудростями в "Аполлинаре". Постиг не только их содержание, но и предел.
Я пошел дальше. Ноги несли меня и несли. Все медленней и медленней. Однако я никак не решался прервать прогулку. Все время я чувствовал, что нахожусь в Риме. Что никогда в столь полной мере не буду в Риме, как именно в этот первый вечер. Я был поглощен Римом. Он менялся у меня на глазах. Теперь он сверкал все сильней и сильней, так, что приходилось даже щуриться. Он просто ослеплял меня светом, брызжущим из неоновых ламп и витрин магазинов. Я вышел на огромную, широкую улицу. Обыкновенную улицу, с тротуарами. По ним шли толпы людей, словно на демонстрации. Это было мучительно.
После целого часа изнурительной работы ног и глаз я сообразил, где нахожусь. Еще одна площадь с фонтаном. Я присел на его ограде. Не я один. Несколько человек, подобно мне, искали прохлады. Фонтан я узнал. Сколько раз я разглядывал на фотографиях тритона, сделанного по рисунку Бернини! Я знал также, как называется площадь: Барберини. Справа от меня, где-то здесь, должен находиться дворец Барберини. Его не было видно. Меня отделяла от него большая световая завеса кинорекламы. Слева тянулся квартал Лудовизи, который так нравился моему отцу, - квартал, выросший в более поздний период, построенный после семидесятого года, уже после падения папского государства, красивый, со множеством роскошных ресторанов и отелей. Отец охотно проводил вечера в этом квартале. Но жил он в старом Риме. Поблизости от различных папских учреждений и трибуналов. В Лудовизи ему жить не подобало.
II
На следующий день я позвонил в пансионат "Ванда", просил к телефону пани Рогульскую. "La profcssorcssa e asseiile' [' Профессорши нет, профессора юже нет! (итал.)] Anche il pruk'ssore e assentc!"' []be не было дома. Ее брата, пана Шумовского, тоже, Я не мог разобрать, когда они вернутся.
Горничная, которая мне ответила, трещала как сорока. Она подозвала когого, не выпуская и-i рук телефонной iрубки. Таким образом я услышал. что звонит "uiio sir.micro" и невозможно понять, чего этот sti.imcro xoчет. Тогда к телефону подошла пани Козицкая.
Но час спустя, когда я добрался наконец, до виа Авеццано, меня приняла пани доктор Рогульская. Я намучился, пока доехал.
Разыскать эту улочку было нелегко. Все было гак. как мне говорили знакомые и Кракове. Пансиона! находился далеко, район малопривлекательный. Я совершенно зря пошел в сторону железной дороги. Взобрался на ниадук, не встретив ни живой души. И спросить не у кого, и самому не разоорагься. Жарко:
внизу, под мостом, грохочут поезда. Я повернул назад и, раз десять справившись, туда ли я иду. в конце концов нашел нужный мне адрес.
Зато самый пансионат произвел на меня приятное впечатление.
Знакомые в Кракове предупреждали меня, что там грязно. Я этого не заметил. Чистотой, правда, он не поражал, но мне показалось, чти и холл. и столовая, и комната, где мне предстояло жить, содержатся вполне прилично. Что касается цены, то в Риме, пожалуй, и в самом деле не удалось бы найти комнаты дешевле. По крайней мере мне, uno straniero в этом городе.
Я не мог судить, правильно ли мне советовали в Кракове не вести по телефону переговоров относительно комнаты. Но поступил я так, как мне рекомендовали: приехал, чтобы договориться.
Признаюсь, если бы свободной комнаты не оказалось, я бы рассердился. Зря пропало бы целое утро. Но все сошло хорошо.
Таким образом, я больше не раздумывал о том, действительно ли в пансионате с опаской принимают людей, приехавших из Польши. А если не с опаской, то с осторожностью и, прежде чем отважиться на это, предпочитают сперва поглядеть, с кем имеют дело.
Когда все было улажено, мы присели на минутку в столовой.
Комната была светлая, скромно обставленная. Все ее украшение составляли горшки с бегониями, стоявшие на плетеных круглых столиках. А на стенах висели виды довоенной Варшавы в черной тонкой окантовке.
- Стакан чаю - предложила пани Рогульская.
- С удовольствием.
- Здесь не умеют хорошо заваривать чай.
- И верно, - сказал я. - Сегодня утром я попросил в отеле чаю. Слабый и на вкус ужасный!
Пани Рогульская улыбнулась. Губы у нее были тонкие, бледные, но улыбка милая. Должно быть, когда-то пани Рогульская была красива-благородный профиль и большие голубые хмурые глаза. И очень стройна, узка в кости, с прекрасными, почти бескровными пальцами. Она держала стакан, грея руки, хотя день был жаркий.
- Ну и как там теперь в Польше? Лучше?
Я ответил в двух словах, подтвердив, что теперь действительно стало лучше. Она слушала, но я почувствовал, что, хоть ей не безразличен вопрос, который она задала, мой ответ ее не интересует.
Потом она сказала:
- Выпустили вас?
Слова ее прозвучали не как вопрос, требующий пояснений. И даже не как констатация факта. Просто слова иэ разряда тех, которыми некогда отмечали возвращение из путешествия, сопряженного с известными опасностями.
- Вы надолго?
Об этом мы уже говорили, когда я снимал комнату. На месяц.
На два. Все зависит от дела, ради которого я приехал. Что касается денег на расходы, то я рассчитывал на помощь адвоката Кампилли, помня о его обещании в письме к отцу. Об этом я, разумеется, ничего не сказал пани Рогульской.
