«О Башир, ты, у которого горб спереди и сзади, расскажи своим друзьям о себе, дабы отвлеклись они от повседневных забот, распахни перед ними огромный мир и поведай о судьбах людских. Но только не поступай, о Башир, так, как поступают те, кто читает вслух истории по книгам, или беспрестанно пережевывает прошлое, или довольствуется вымыслом. Нет, расскажи о том, что ты видел своими глазами. И вложи в свои рассказы правду, которой учила тебя жизнь, день за днем и ночь за ночью. Тогда друзья твои познают безрассудство и благоразумие, изведают тяготы и чаяния своего времени. И еще приобщатся они жизни многих народов, поскольку ты, нищий горбун, ты — дитя Танжера, где скрестились дороги всех земель».
И в то мгновение, когда шепот, выдающий смятенное любопытство, пробежал по стоглавой толпе, Башир внезапно хлопнул себя по переднему горбу и воскликнул:
— В самом деле, кто лучше меня знает этот город, старый и новый, его улицы и дома, его тайны и живущих в нем людей, правоверных и иноверцев? И разве Аллах не наделил меня способностью к чужим языкам и наречиям? Испанский и французский — да я выучил их вместе с арабским, ведь французы и испанцы хозяйничают в нашей стране. Когда европейские народы воевали и немцы пришли сюда, я, еще совсем малолетка, чистил сапоги их офицерам. А когда война закончилась и стали ждать новую, ту, которой они теперь друг другу угрожают, я делал такую же работу для американцев. А еще я разносил кофе по садам, которыми окружены роскошные особняки. И ухаживал за ослами на постоялых дворах, где останавливаются караваны. Я был подмастерьем у ткача и попрошайничал. Доводилось мне петь в самых богатых домах. А кто станет стесняться нищего ребенка, горбуна? Никто. И я наблюдал жизнь, и узнавал души людей, и проникал в их мысли. Вот о чем я сейчас вам поведаю, братья мои…
И тогда люди, обступившие маленького Башира, неторопливо расселись полукругом — кто на корточках, кто скрестив ноги. Так хорошо были видны лица людей разных национальностей и разных профессий, лица людей, приехавших и пришедших в Танжер со всех концов света.
В первом ряду оказались — случайно или пробились силой либо хитростью — Мухаммед, уличный писец, Абд ар-Рахман, богатый бездельник, и старец Хусейн, торговавший сурьмой, а также Ибрагим, молодой и красивый продавец цветов, Сейид, читавший вслух старинные истории, Абдалла, слепой рыбак, и Зельма-бедуинка, бесстыдница с разукрашенным татуировкой лбом.
Из вежливости обращаясь сначала к ним, Башир начал.
— Однажды ночью, — сказал Башир, — вернее, на исходе ночи, поскольку уже близился час рассвета, я забрел туда, где крепостная стена спускается до самой дороги, ведущей в порт. Там есть довольно большая площадка, где можно ставить машины. Иностранцы, большие любители ночных увеселений в злачных местах старого города, обычно оставляют свои роскошные автомобили прямо у крепостных стен.
Присматривая за машинами и открывая дверцы, можно подзаработать несколько песет. Дело известное. И вот каждую ночь десятка два-три мальчишек, из тех, что не богаче меня, и таких же сирот, ловят там удачу. Среди них есть и совсем маленькие, и подростки, но все они работают на одного-двух хозяев — взрослых людей, которым приносят весь свой заработок. Отчасти их побуждает к этому страх, но не только. Им просто необходимо, чтобы ими кто-нибудь повелевал; у них нет своей головы на плечах.
Что до меня, то мне не нужны покровители. Я сам покровитель для своих друзей. Вначале кое-кто пытался нагнать на меня страху. Но у меня есть зубы, чтобы кусаться, ногти, чтобы выцарапать глаза, ноги, чтобы задать стрекача, и кое-что в черепушке. Очень скоро они оставили меня в покое, и я стал работать на свой лад с Омаром и Айшей.
Тут из первого ряда раздался монотонный назойливый голос — это был голос Сейида, который зарабатывал на жизнь тем, что читал простакам стихи, басни и старинные хроники.
— Вот, вот, я так и думал, — гнусавил он. — Этот маленький двугорбый враль приманил нас неслыханными обещаниями, а на самом деле о чем нам рассказывает? Морочит голову россказнями о приключениях уличных шалопаев.
— О Сейид, прошу тебя, успокойся, — отозвался вкрадчиво Башир. — Как я могу соперничать с тобой? Я не посягаю ни на твои очки, ни на потрепанные книжки, которые ты находишь у разносчиков. А герои моих рассказов, ты увидишь, — люди разных возрастов.
— Во всяком случае, голос у этого мальчишки приятный, — сказал Абдалла, старый слепой рыбак. — Послушаем же его.
— Послушаем, послушаем! — подхватил Абд ар-Рахман, богатый бездельник с отвислым брюшком и крашенной хной бородою.
— Послушаем, — сказали остальные.
И Башир заговорил вновь:
— Итак, в тот вечер Аллах был к нам милостив, мы раздобыли немного денег, и я повел Омара и Айшу в старый город поесть шашлычков из печенки и пирожных. Когда мы в свое удовольствие наполнили желудки, истратив все до последней песеты, мы вернулись к автомобильной стоянке. Но все уже разъехались. Близилось утро. Мальчишки отправились спать кто куда: под какой-нибудь трухлявый навес или на пляж. Однако ни у меня, ни у Омара, ни у Айши не было ни малейшего желания спать. Когда сыт, жаль засыпать.
И тут мне очень захотелось увидеть, как на рассвете уходят в море рыбацкие баркасы, и мы отправились в порт. А дорога туда ведет мимо «Маршико».
Едва речь зашла о «Маршико», к Баширу протянулась короткая широкая ладонь в чернильных пятнах, и Мухаммед, уличный писец, попросил:
— Объясни-ка подробнее, о рассказчик. Я и слыхом не слыхивал об этом «Маршико».
— И я! И я! Я тоже! — раздались голоса слушателей.
— Да и я, — вставил Абд ар-Рахман, богатый бездельник, озадаченно покачивая окладистой крашеной бородой.
— Я понимаю вас, о друзья мои, — ответил Башир. — У каждого из вас есть постоянное занятие, есть крыша над головой, семья. К исходу дня вы разбредаетесь по своим дуарам, к домашним очагам или на постоялые дворы. Вам нужно хорошенько выспаться, чтобы утром снова приняться за свое дело. Где уж вам знать «Маршико» — таверну, где жизнь кипит как раз глубокой ночью!
Если идти к порту, «Маршико» будет по левую руку, в нескольких шагах от портовой ограды напротив таможенной кофейни. Но решетчатые ворота и кофейня уже давно заперты, и улицы пустынны в новом и даже в старом городе, и женщины дурного поведения спят в своих притихших домах, когда жизнь в «Маршико» только пробуждается.
Там собираются люди, которым ночные духи не дают сомкнуть глаз до самого утра, те, у кого достаточно денег, чтобы не тревожиться о грядущем дне, или те, у кого осталось не так уж и много этих грядущих дней, чтобы тревожиться о деньгах. Туда приходят также музыканты и певцы из дешевых увеселительных заведений, чтобы выпить, закусить и послушать других певцов и музыкантов, еще более убогих, чем они сами.
— Поистине странен этот мир, — мягко заметил старец Хусейн, торговавший сурьмой.
— Поистине переменчив этот мир, — вздохнул Абдалла, слепой рыбак. — Когда глаза у меня были зрячие, я каждое утро приходил в порт, но ни разу не видел этой таверны. — Он повернул голову к Баширу и попросил: — Продолжай, сын мой.
И маленький горбун продолжил свой рассказ:
— Итак, мы шли мимо «Маршико». Окно таверны, как всегда, было открыто. Хозяин, которого я хорошо знаю (да и есть ли кто-нибудь, кого я не знаю в ночном Танжере?), выводил мелком цифры на грязной деревянной стойке. В таверне, как обычно, торчали испанцы, арабы, мальтийцы и евреи, все очень бедные, и одна толстушка испанка, всегда веселая и пьяная, известная своей беспутной жизнью. И еще была там другая испанка, худенькая, грустная и тоже очень пьяная. Время от времени какой-то испанец танцевал с одной из них, а другая в этот момент хрипло распевала; ее горло было обожжено огненными напитками, которые Аллах в своей мудрости запрещает нам пить.
Все было так, как всегда на исходе ночи; я, стало быть, намеревался продолжить путь с Омаром и Айшей. Но вдруг я услыхал голос Маноло, запевшего фламенко. И тогда я, словно завороженный, переступил порог таверны.
Будь люди справедливы, Маноло скорей, чем кто-либо иной, должен был бы купаться в славе и богатстве. Потому что никому не дано вкладывать в свой голос столько души и грусти. Но он очень некрасив и к тому же болен. Шея у него давно обезображена опухолью, глаза навыкате, приступы часто валят его с ног. Он не может работать каждый вечер. Поэтому его никто не нанимает. Он вечно голоден и, хоть еще вполне молод, выглядит стариком. Когда он поет на улицах или в «Маршико», люди забывают обо всем на свете. Потом они качают головой и говорят: «Бедняжка! Как он болен!» А мне так и хочется им крикнуть: «Если б он не был так болен, он бы не пел так прекрасно!»
Хорошо я знал и гитариста, который обычно подыгрывает Маноло. Этот негр, приземистый и толстый, всегда носит рваное пальто, грязную шляпу и большие черные очки. Не такой уж он хороший гитарист, однако понимает, что Маноло — замечательный певец, и, когда играет для него, старается изо всех сил. И еще он ему прислуживает и заботится о нем.
