Он вдруг перехотел брать меня на работу, говоря, что отец, наверное, и не знает, на какую паршивую должность я устраиваюсь. «Ты сначала у отца разрешения спроси! — кричал он. — Пусть он мне позвонит, что не возражает. Хотя, конечно, не позвонит, он выдерет тебя как Сидорову козу, небось, деньги понадобились, наверное, по ресторанам уже ходишь, вот и устраиваешься тайком от отца!»
Но я стал клясться, что отец возражать не будет, что он придерживается передовых взглядов и считает, что любая работа почетна. Постепенно директор успокоился. «Ну, гляди, — сказал он. — Тебе виднее. Я тоже с малого начинал, а теперь, видишь, где сижу? Отец твой тоже, небось, с малого? Так уж жизнь устроена. Мы, брат, из кожи вон лезем, добиваемся, а дети наши все равно с малого. Обидно получается, но ничего, как говорится, не попишешь — закон природы. Ты завтра паспорт приноси и приступай».
Я ушел от него и долго бродил по городу. Жара спадала, и наступал вечер. Настроение у меня было хорошим. Я уже почти забыл о провале на экзамене. Я уже опять был кем-то. И на душе было спокойно.
Но когда я вернулся домой, в гостиной сидел Кирилл Васильевич. И мама. И бабушка.
Они уже знали о моем провале. И обсуждали это событие. Увидев меня, они умолкли. «Я теперь знаете кто? Я режиссер, — сказал я в наступившей тишине. — Устроился. Поздравьте». «Может, ты еще и вице-король Индии?» — спросил Кирилл Васильевич холодно. Он решил, что я шучу. Не поверил.
Зато поверила бабушка. Она сказала: «Боже мой! Сережа — режиссер! Это прелестно! Какое счастье, что я дожила до такого дня!» И закатила глаза к потолку. А мама долгое время молчала Только когда я рассказал, в чем будет заключаться моя работа и что вечерами должен буду следить за порядком на танцплощадке и успокаивать хулиганов, она закричала: «Завтра же позвонишь в этот Дом культуры и скажешь, что передумал! Иначе я дам телеграмму папе! Представляешь, что с тобой будет, если он приедет, бросив гастроли?»
А бабушка закатила глаза к потолку и произнесла: «Сережа работает вышибалой! Какой ужас!»
Я знал, что со мной будет, если приедет папа. Тем более, бросив гастроли. И все же оставался непоколебимым. Работать в Доме культуры я решил твердо. Я вообще решил отныне действовать самостоятельно.
Они убеждали меня наперебой. Мама кричала. Кирилл Васильевич ей поддакивал. Бабушка тоже вставляла какие-то слова. Но я не стал долго слушать. Я оставил их разговаривать обо мне и вышел во двор.
Вечер был темный. Настолько темный, что по земле тянулись лунные тени. У кустов сирени стоял голый по пояс Стасик и играл мышцами. Лунные блики лежали на его бицепсах и трицепсах.
«А, это ты! — сказал он. — Подходи», — и больно схватил меня за руку. Вокруг пахло водкой. Казалось, этот запах исходит от кустов сирени, не верилось, что так сильно может пахнуть человек. «Хочешь, скажу новость? — спросил Стасик. — Тебе скажу. Я завязываю».
«Ты завязываешь каждый день, — возразил я. — Как напьешься, так и завязываешь». «Ха! — закричал Стасик и сжал мою руку так, что в ней хрустнуло. — Фома неверующий! Ты не веришь? А директор цирка верит! Он сказал: бросишь пить — включу в программу. И я ответил: брошу… Хочешь, покажу афишу?»
«Новую?» — спросил я. «Нет, старую, — ответил Стасик грустно и отпустил мою руку. — Но я все равно покажу. Я хочу, чтоб ты увидел, кем Стасик был и кем он опять скоро станет». «Но ты уже показывал, — возразил я. — Много раз». «Все равно», — сказал Стасик и ушел в дом.
Когда-то в раннем детстве меня водили в цирк, и я смутно помню Стасика воздушным гимнастом. Но потом он стал пить, и его выгнали. Совсем уйти из цирка он не захотел и работает там распространителем билетов. Уже много лет работает он распространителем билетов, но при каждой встрече говорит мне, что вот сегодня бросает пить и его снова включат в программу.
Он вернулся быстро, слишком быстро, и повесил афишу на гвоздь, который торчал из стены дома. «Я и спички принес», — пробормотал он и стал их зажигать одну за другой, освещая афишу. Но я и так знал ее содержание почти наизусть. «Сегодня в городе выступает знаменитый воздушный гимнаст Станислав Андро, — писалось в афише. Что-то в этом роде. — Он исполнит уникальное сальто». «Единственный в мире», — кажется, и такие еще слова были в афише. «Андро — мой артистический псевдоним, — пробормотал Стасик. — Весь мир знает Станислава Андро, а он распространяет билеты. Он ходит по разным мелким организациям и продает билеты на представления, но этому уже приходит конец, потому что Станислав Андро завязал и директор обещал включить его в программу».
Он поднес спичку к афише, и она сгорела. Стало совсем темно. Даже лунные тени исчезли. «Стань визави», — сказал Стасик. «Как это — визави?» — спросил я. «Визави — это визави», — сказал Стасик и поднял меня вверх, держа за локти. «Только не как в прошлый раз», — попросил я, потому что в прошлый раз он не просто поднял, а еще и высоко подбросил меня, но поймать не смог, и я упал в середину сиреневого куста. «Если б у меня было время, я сделал бы из тебя отличного циркового гимнаста, — сказал Стасик. — А теперь выходи в стойку».
Но я не сумел. «Ничтожество, — произнес Стасик. — Полнейшее ничтожество. Я на твоем месте сделал бы силовую стойку в прогибе. На что ты годишься? Мне противно на тебя смотреть».
И он бросил меня на землю, — а сам ушел в дом.
А я остался. Мне домой не хотелось. Там продолжали говорить о моей судьбе, а здесь было тихо. Светила луна. Сверкали звезды. Водочный запах постепенно рассеялся, и тогда запахло отцветшей черемухой.
Я стал работать в Доме культуры. Каждое утро я приходил в кабинет директора, и он говорил мне: «Давай, давай, осваивайся», — и посылал в парк. Я гулял по нему с утра до вечера, и это считалось работой. Все статуи были целыми, стенды висели на своих местах. Делать мне было нечего.
Парк состоял из аллей. В каждой аллее висели портреты: в одной — передовиков сельского хозяйства и производства нашего города, в другой — космонавтов. Была аллея со статуями физкультурников и портретами известных спортсменов.
Днем эти аллеи пустовали. Только голуби окружали меня со всех сторон. Они гонялись друг за другом и, перелетая с места на место, издавали противный стон при каждом взмахе крыльями.
Они не любили летать. Им вообще не нравилось, что они птицы. Они с удовольствием стали бы пешеходами, но время от времени им приходилось от кого-нибудь удирать, а удирать пешком — это медленно. Поэтому они все-таки летали — от трусости. И стонали в полете.
На третий день я пошел к директору и признался, что мне совершенно нечего делать. «Ну и отлично, — сказал он. — Значит, у тебя во всем порядок».
И рассказал мне басню. Или, может быть, это действительная история. Как некий царь на Востоке платил своим врачам зарплату только тогда, когда бывал здоров. А если заболевал, то выдачу зарплаты прекращал, и поэтому врачи старались, чтоб он не болел. «Вот и ты старайся, — сказал директор — Чтоб во всем был идеальный порядок».
Получалось, что работаю я хорошо. Хотя делать мне все же было нечего.
Однажды он увидел, что я ношу с собой фотоаппарат, и похвалил. «Фотографируй в свободное время, — сказал мне. — Может, какой снимок хороший получится, мы его на стенд повесим».
А вечером спросил: «Ну, как? Сфотографировал?» Я ответил, что нет. Тогда он махнул на меня рукой: «Да ты, я вижу, с этим делом еще не освоился. Вот сын у меня фотографией увлекался, так он в день по полсотни снимков делал, всю квартиру завалил продукцией. А ты, видно, еще только начинающий».
Я не стал с ним спорить, хотя он неправ. Это его сын начинающий, а не я. Только начинающие снимают все что попадется и заваливают квартиры фотографиями. А у меня большой опыт. И высокая требовательность к себе. Конечно, начинающий сфотографировал бы и голубей, и статуи, и случайную старушку, пришедшую посидеть на скамейке. А я искал интересные фотосюжеты. Но не находил.
Вечером парк оживлялся. Гремела музыка, начинал работать игровой павильон. Я надевал красную повязку и шел на танцплощадку.
Моя обязанность — наблюдать, как танцуют. Если кто-нибудь затеял бы драку, я должен был позвать милиционера. Вот и все. Но драки случались редко.
С молодым милиционером, который обслуживал парк вечером, я был уже хорошо знаком. И знал, где его можно найти в любой момент. Он или играл с директором в шахматы, или стоял в игровом павильоне и смотрел, как играют в шахматы другие. Он бы и здесь играл, но ему не разрешалось. Он находился при исполнении служебных обязанностей.
Поэтому он только смотрел на игру других и молча переживал.
Однажды я видел, как он не выдержал и сказал одному игроку: «Ходите конем на седьмую горизонталь». Но тот окинул взглядом его милицейскую форму и мрачно ответил: «Вот когда я напьюсь, тогда ты будешь мной командовать». Милиционер промолчал. И через минуту ушел, расстроенный. А я сказал игроку: «Сейчас вы проиграете». Тот удивился: «Это еще почему?» «Вы пренебрегли советом милиционера, — сказал я. — А он кандидат в мастера по шахматам». Игрок не поверил: «Не может такого быть». Я ответил: «А вот и может». Он проиграл и убедился.
