А потом я получаю «Navire Night», «Аурелию Штайнер» и «Снимки рук».
Синяя обложка издательства «Меркюр». То, что я читаю, сводит меня с ума. Это нравится мне до безумия. Я еду в Париж посмотреть «Night» в «Пагоде» на улице Бабилон. Я говорю себе, что увижу ее в зале. Я иду в театр посмотреть поставленный Клодом Режи спектакль с Бюль Ожье, Мишелем Лондаслем и Мари-Франс. Я смотрю фильм несколько раз. Любовники из Нейи. В первый раз я прохожу по улице Сен-Бенуа. Я вижу дом 5. Я боюсь встретить ее. Что мне тогда делать, что сказать ей?
Ничего. Я вновь сажусь в поезд на Кан.
И наконец я получаю от нее письмо: я болела, теперь мне лучше, это все из-за выпивки, сейчас все хорошо, я только что закончила для съемок «Аурелию Штайнер», думаю, один из текстов для вас. Она не говорит какой. Имеет ли она в виду «Аурелию Париж» или «Аурелию Ванкувер»?
Она пишет мне: я написала «Аурелию Штайнер» для вас. Я вас не знаю. Я читаю все ваши письма. Я храню их. Мне лучше. Я перестала пить. Я буду снимать фильм. Я буду не так одинока.
Я вновь начинаю писать ей, по нескольку писем в день, я снова схожу с ума, я пью много виски. Бенедикта больше не появляется. Патрик совсем несчастный, его я тоже почти не вижу. Когда он дома, мы пьем вместе. Я пишу стихи. Совсем короткие. На старой печатной машинке Бенедикты. Эта серая машинка меня притягивает. За долгие вечера всего несколько слов. Я придумываю потрясающий заголовок: «Изысканная боль». Мы пьем. Я принимаю «Мандракс», чтобы уснуть. Просыпаюсь после полудня. Слушаю «India Song». В квартире на улице Эжена Будена никого, кроме меня.
Однажды Бенедикта говорит мне, что я должен найти другую квартиру, скоро в Кан приедет ее брат, чтобы изучать медицину, и займет мою комнату.
Я съезжаю. Я нашел себе новую комнату. Беру с собой ящик с книгами.
А потом мне это удается. В один из июльских дней 1980 года я звоню в Трувиль. Я знаю, что она там. Каждую неделю я читаю очерки в «Либерасьон», она пишет в них о Польше, о Гданьске, о молодой воспитательнице и ребенке с серыми глазами, похожем на ожившую математическую задачу. Я уверен, что она пишет это, думая обо мне. Что все эти истории написаны для меня.
Я набираю номер. Я говорю: это Ян. Она отвечает. Мы разговариваем довольно долго. Я боюсь, что мне не хватит денег. Я звоню из канского почтамта. Я не могу сказать ей, что нужно уже заканчивать. Она забыла про время. Потом она говорит: приезжайте в Трувиль, это недалеко от Кана, сходим в какой-нибудь бар.
29 июля я сажусь в междугородный автобус, который едет в Трувиль. Он останавливается перед довильским вокзалом. Я иду по дощатой тропинке. Прохожу перед отелем «Рош Нуар», ни на что не смотрю, поднимаюсь по ступеням большой лестницы. Я не знаю, где искать ее номер. Я не решаюсь поднять голову, чтобы осмотреться. Держа зонтик под мышкой, когда на дождь нет и намека. Я не знаю, что со всем этим делать. Я иду в телефонную кабину и звоню ей. Она говорит: увидимся через два часа, я сейчас работаю, мне сложно, никак не получается. Через два часа я звоню ей еще раз. Уже конец второй половины дня. Она говорит: я еще не закончила, перезвоните мне в районе семи и купите бутылку красного вина на улице де Бэн. Она называет лавку, это лучшая в Трувиле. Спрашивает: вы все поняли, не ошибетесь? Я иду на улицу де Бэн, нахожу бакалею и покупаю обычное бордо, потом гуляю по холлу «Рош Нуар». Уже должно быть около семи. И все это время я таскаю дурацкий зонт.
Это на втором этаже, вы не потеряетесь, в самом конце, направо от большого зеркала.
Я стучу в дверь. Она открывает. Улыбается. Целует меня в щеку. Говорит: вы знаете, что существуют звонки? Когда стучат, ничего не слышно.
Я открываю бутылку. Вино очень плохое и, кажется, отдает пробкой. Мы разговариваем. Она говорит: эти еженедельные очерки никак не даются, каждый раз я думаю, что ничего не выйдет. Мы пьем вино. Я здесь, в номере «Рош Нуар». Она говорит: идите посмотреть, здесь очень красиво, две ванные комнаты, отличный люкс. В этом отеле останавливался Пруст со своей бабушкой до того, как переехал в «Гранд-отель» в Кабуре. Он снимал номер, выходящий на море. Я предпочитаю другую сторону. Море весь день и всю ночь — это невозможно.
Я ничего не отвечаю, я слушаю. Она говорит: давайте я покажу вам самое красивое, балкон. Напротив нефтепорта Гавра и ночных фонарей в нашу сторону направляется теплоход. Я обожаю этот балкон с его решетками и хрустальными огнями.
А потом вдруг оказывается уже десять часов. Она говорит: вы, наверное, проголодались, у меня ничего нет, сходите в «Сентраль», там хорошо, а я перечитаю пока рассказ для «Либе». Я не осмеливаюсь войти в «Сентраль», я кружу по Трувилю, у «Казино», по набережным, возле рыбного рынка. Я возвращаюсь к одиннадцати. Она спрашивает: ну как? Я говорю, что все было занято. Тогда она смеется: в таких местах в это время года всегда так, ладно, у меня найдется кусок холодной курицы. Я ем. Она говорит: вы ведь не будете платить за отель, к тому же везде все переполнено, комната моего сына свободна, вы можете спать здесь. Здесь две кровати. Она говорит: давайте проедемся в Онфлёр. Я покажу вам красоты Гавра. Его огни. Это самая красивая вещь на свете. Она за рулем. У нее «Пежо-104». Она все мне показывает. Уже ночь. На все, что она говорит, я отвечаю да.
Невозможно устать от этого городского спектакля, когда-нибудь я сниму об этом фильм.
А потом она начинает петь песню Пиаф, «Жизнь в розовом цвете», я тоже пою, она говорит: это же невозможно — фальшивить до такой степени, я научу вас, как надо. И мы вдвоем поем «Жизнь в розовом цвете». Возвращаемся в холл «Рош Нуар». Садимся в большие кресла напротив зеркал, напротив больших открытых окон, выходящих на Атлантику. Этот легендарный холл. Она хочет вина, я поднимаюсь за бутылкой в номер. Она говорит: здесь потрясающее место, эта тишина. Вы слышите? Я говорю да. Мы пьем. В холле отеля слышен шум волн. Мы возвращаемся в номер. Она дает мне постельное белье. И целует в щеку.
Я здесь. Вместе с ней. Я остаюсь. Я не оставляю вас. Я остаюсь. Мы заперлись вместе с вами в одном номере отеля над морем. Я сплю в комнате вашего сына. Вы спите в большой спальне, выходящей во двор. И очень скоро я оказываюсь в темной комнате вместе с вами. Мы не расстаемся. Мы пьем. Я остаюсь. Я печатаю очерки для «Либе». Вы диктуете. Я боюсь сбиться, я не умею хорошо печатать, только тремя пальцами, она смеется, она говорит: я никогда не видела никого, кто так быстро печатает тремя пальцами. Мы вместе с ребенком с серыми глазами, и молодой воспитательницей, и историями о Польше, и музыкой Моцарта, и припевом — я так давно тебя люблю, никогда, никогда я тебя не забуду, — и мы пьем вино, и едем в Онфлёр, смеемся и поем вместе с Пиаф. Она говорит: теперь уже лучше, вы меньше фальшивите, у вас получится.
Иногда вы закрываетесь в вашей спальне. Я жду в большой комнате, лежа на диване с подушками. Я смотрю на высокие окна, бледные розовые занавески, выгоревшие от солнца стольких лет. Я ничего не делаю. Я укрываюсь одеялом.
Я жду.
Невозможно же совсем ничем не заниматься, хотя это тоже неплохо, вы всегда были таким?
В сентябре 1980 года еженедельные очерки для «Либерасьон» вышли в издательстве «Минюи». Книга называется «Лето 80-го». Она посвящена мне. С этого времени я ношу имя Ян Андреа.
Мою настоящую фамилию она тут же забыла. Она оставила только имя Ян, то есть Иоанн, как Иоанн Креститель, чей день празднуют 24 июня. И добавила имя моей матери: Андреа. Это имя она добавила, конечно же, из-за повторения гласной «а», для ассонанса. Она сказала: с таким именем вы можете быть спокойны, его будут запоминать, это имя невозможно забыть.
То же самое она сделала когда-то и со своим именем. Она отказалась от отцовской фамилии Доннадьё и выбрала вместо нее Дюрас, название деревни в Ло-э-Гаронне, недалеко от отцовского дома в Пардаяне. У нас обоих псевдонимы, литературные, ненастоящие имена, которые стали потом настоящими, потому что мы сами их выбрали, потому что она их выбрала. Именно она их писала и, делая это, повелевала родством наших душ.
Теперь все может начаться, потому что она дала мне имя и затем написала его в своей книге «Лето 80-го».
Несколько месяцев спустя она начинает снимать «Агату», историю любви между братом и сестрой. Полное название фильма «Агата и безостановочное чтение». Так же называется и пьеса. Фильм снимают в Трувиле. Бюль Ожье играет сестру, я брата. Голос за кадром — голос Дюрас, она читает за сестру, я за брата.
Съемки ужасные. Я ничего не умею, ничего не понимаю, не умею даже ходить как надо, она заставляет меня целыми часами ходить по холлу «Рош Нуар», и я вообще перестаю понимать что-либо. Она кричит, хочет, чтобы я ходил так, как говорит она, она показывает мне, как надо, у меня не получается, в конце концов она заставляет меня сесть в кресло и снимает меня с очень близкого расстояния, одно только мое лицо. Я смотрю в камеру, а она говорит со мной и читает текст «Агаты», текст о любви между братом и сестрой. Эти планы она использует потом в фильме «Человек с Атлантики». Этот фильм продолжается пятьдесят минут, почти все время в полной темноте. Слышен ее голос, один только ее голос, голос Дюрас, и иногда появляется мое лицо, она говорит со мной, говорит, кто я, она пытается что-то понять во мне, в человеке, которого зовут Ян. Она находит меня в темноте, говорит со мной и оставляет меня одного, сидящим в кресле, в холле отеля «Рош Нуар» в Трувиле, одного против моря, против Атлантического океана. Кто вы, спрашивает она.
