Кроме старшины, в каптёрке находились рядовые Шевченко и Ремизов. Сидя на корточках, они разбирали мешки с химзащитой. Проверяли наличие противогазов.
Старшина молча, взглядом, указал Дробышеву на стул, стоявший возле его стола, достал из сейфа бутылку самогона, набухал себе и Дробышеву по полстакана. Вывалил на столешницу кусок копчёного сала, буханку хлеба, банку солёных огурцов и несколько луковиц.
– Давай, – сказал он, указав взглядом на стакан, и поднял свой.
Здоровенный, спортивного телосложения, рядовой Шевченко равнодушко глянул на самогон и продолжил свое дело. У Ремизова при виде самогона и закуски масленно и жадно заблестели глаза.
С сомнением глядя на мутное содержимое стакана, Сергей замялся. Он чувствовал себя неловко. Дробышев никогда ещё не пил со старшиной, хотя знал, что сержанты с ним иногда выпивали. Старшина в этих вопросах был очень суров и жестоко пресекал солдатскую пьянку.
– Товарищ прапорщик, как-то неудобно…
– Неудобно спать на потолке, потому как одеяло падает, – рявкнул старшина. – Неудобно лежать с бабой в лесу, на сосновых шишках. Потому как колется… и комары на задницу садятся. Давай, бери! – приказал он.
Дробышев покорно поднял стакан. Они чокнулись.
Старшина одним махом опрокинул стакан в пасть. Не стал закусывать, только вытер рукавом рубахи губы. Достал из пачки сигарету без фильтра, размяв, закурил.
Дробышев выпил свой и робко взял кусок хлеба с салом.
– Давай, жри! И не ломайся, как нецелованная девка! Раз я тебя позвал пить, значит можно. Со мной – можно, без меня – нельзя. Потому как здесь, в армии, я для вас отец родной, мать, брат, сват и кум в одном лице.
Дробышев вспомнил напутствие своего отца, когда тот полгода назад провожал сына в армию: «В части держись старшины. Не командира роты, не взводного, а старшины, – наставлял Виктор Петрович, стоя на перроне Львовского ж/д вокзала. – Если со старшиной сдружишься, будешь, как у Христа за пазухой!»
Отец Дробышева был майор в запасе. Он отдал Армии 28 лет своей жизни, лучших лет. Два года назад Виктора Петровича уволили на пенсию по достижении предельного возраста.
Дробышев поделился своими мыслями со старшиной.
Старший прапорщик Климчук усмехнулся:
– Правильно твой отец говорит: «Старшина в казарме – царь и Бог». Только почему он летом, когда к тебе приезжал, мне даже пол-литра не поставил? Что… раз он майор, то голубых кровей? Так сказать, белая кость?.. Побрезговал с простым старшиной выпить. С прапором… Ну да ладно… это его дело. Впрочем, передай ему, что я на него держу обиду. Я уже десять лет тарабаню старшиной. И мне всегда все родители несли магар. Даже подполковники. А твой отец пузыря мне зажал. Нехорошо. Так и передай ему.
В разговор вмешался молчаший до этого Ремизов.
– Товарищ праворщик, может, вы мне тоже нальете?
Старшина, сурово взглянув на него, спросил:
– А рожу маслом не намазать?
Ремизов понял, что спорол чушь. Но, решив играть до конца, спросил с вызовом:
– А почему вы с Дробышевым пьете? Он что… других кровей?
– Потому что его я вижу последний раз, а твоя нагла морда мне ещё полтора года глаза мозолить будет.
Шевченко усмехнулся.
Старшина угостил солдат бутербродами с салом. Выпив ещё немного, Климчук пристально глянул Дробышеву в глаза:
– Может, останешься? Я тебя своим каптёрой сделаю. Приказ недолго переделать.
– Нет.
– Да ты, пойми, – уговаривал старшина, – в учебке служба легче. Ты для молодых все полтора года стариком будешь. А в части тебе ещё полгода вешаться предстоит.
– Не… не обижайтесь, старшина, не хочу. Здесь у вас Устав.
– А там Дедовщина. Ты думаешь, там легче?
– Не знаю. Во всяком случае, есть пословица: «При дедовщине первые полгода летаешь, вторые – живёшь, третие – духов гоняешь, четвёртые – дембеля ждёшь»! А в учебке чем больше служишь, те больше тебя дерут.
– Есть такое. Но это ладно… Ты мне скажи… Тут что… вас сержанты или я хоть раз пальцем тронули? Тронули? Ну да, я, был грех, некоторых подлецов иногда воспитывал. Но так я ж за дело. Разве я когда-нибудь кого-нибудь хоть раз за просто так ударил?
– Не было такого, товарищ прапорщик.
Дробышев соврал. Ему не хотелось вступать в спор с подывыпившим старшиной. Он хорошо помнил, как старшина месяцев пять назад чуть не врезал ему по лицу.
Дело было так…
Сергей отслужил всего недели три. Еще не принял присяги. У него, как и многих молодых солдат, появился специальный блокнот, куда он записывал нехитрый армейский фольклор.
«Подъем – И зачем я только на свет родился?»
«Отбой – Я люблю тебя Жизнь!»
«Вечерняя проверка – Деревья умирают стоя».
«Марш бросок 20 киллометов – Их знали только в лицо».
«Посудомойка – Дискотека».
«ФИЗО – Физическое изнасилование здорового организма».
«Кто не был, тот будет, кто был – не забудет… 730 дней в сапогах…»
«Дембель неизбежен, как крах капитализма!» – сказал дух, вытирая слезы половой тряпкой».
Эти и подобные записи перекочевывали из блокнота в блокнот, передаваясь от призыва к призыву. Неизвестно, когда они впервые проявились в советской армии. Ясно только, что в Царской Армии подобных записей не было.
Сергею очень понравилось четверостишье, впервые прочитанное им в блокноте у рядового Скоропада.
Как говорили в старину,
Собака воет на Луну.
Наверное, для старшины…
Солдат – кусочек той Луны…
Дробшев, тот час же переписав стишок к себе в блокнот, нарисовал к нему шариковой ручкой иллюстрацию: жирного, с отвисшим пузом, с красным пропитым лицом старшину и тоскливого глядящего на него худенького солдата.
На вечерней проверке сержанты проводили осмотр. Заместитель комадира третьего взвода старший сержант Тимур Гейбатов, обнаружив у Дробышева блокнот, строго взглянув, спросил:
– Это что такое?
В этот миг в центральном проходе казармы появился старшина. Он неторопливо подошёл, держа руки за спиной, заинтересованно заглянул через плечо Гейбатову и увидел рисунок.
Умиротворенная улыбка медленно сползла с красного лица старшины. Он помрачнел. Взглянув на Дробышева, спросил:
– Твое художество?
Сергей, шмыгнув носом, потупил глаза и тихо признался:
– Моё!
– Чей солдат? – рявкнул старшина.
– Мой товарищ прапорщик! – подбегая, сказал старший сержант Мищенко, заместитель командира первого взвода.
– Пошли.
Старшина завел Володю Мищенко в каптёрку, закрыл дверь. О чем они там говорили, неизвестно. Но вся рота, построенная в две шеренги вдоль центрального прохода, видела, как Володя уже через минуту вылетел из каптёрки с разбитым носом и убежал в умывальник.
Старшина тем временем позвал Дробышева к себе в каптёрку.
– Слышь ты, Рубенс! – схватив Дробышева за грудки, старшина, как следует, встряхнул. – Тебе с какой руки врезать – с левой или правой?
Сергей молчал.
– Сука, как дал бы! – со злостью сказал старшина, замахнувшись.
Сергей боязливо прикрыл голову руками.
– Два наряда в не очереди!
– Есть два наряда вне очереди!
– Пшёл вон!
Дробышев вылетел пулей.
А на другой день старшина вызвал Сергея к себе в каптёрку. Накануне Климчук изучил его личное дело, решил провести воспитательно-профилактическую беседу.
– Слышь, Репин? У тебя отец в каком звании?
– Майор.
– Служит?
– Нет, в запасе.
Задав еще несколько уточняющих вопросов, старшина предложил Дробышеву работу полкового художника.
Сергей согласился. Но о его художественных способностях вспомнили только через три месяца.
– Разве я когда-нибудь кого-нибудь хоть раз за просто так ударил?
– Не было такого, товарищ прапорщик.
– То-то, – подняв палец, с гордостью сказал хмельной старшина. – А почему? А потому что я больше всего на свете люблю справедливость. Именно за это качество меня до сих пор все мои приятели, зеки, любят. Потому как я справедлив. По крайней мере, стараюсь им быть, – старшина налил по стаканам ещё.
Дробышев с опаской покосился на стакан. Его – с непривычки – уже развезло.
Через час Сергей, попрощавшись со старшиной и сослуживцами, шагал с вещмешком за спиной по тихим улицам Нижнеподольска.
Это был маленький районный городок Винницкой области. Основанный в 1545 году, город входил в состав Брацлавского воеводства. В 1744 году Нижнеподольск принял магдебургское право. В 1795 году в результате раздела Польшы отошёл к Российской Империи, к Подольской губернии.
Дробышев давно заметил, что Нижнеподольск удивительным образом похож на Вельяминовск, провинциальный городок Центрально-Черноземной России, где Сергей родился.
Несмотря на то, что Сергей уже несколько раз бывал в увольнении, он не помнил, где находилась железнодорожная станция. Спрашивая у прохожих, он дошёл до неё, взял билет до Винницы и, дождавшись поезда, поднялся в вагон.
