Но я-то занимался по-настоящему. Я хотел доказать Эстебану (о нем речь впереди), что каратэ лучше бокса.
Занимался в старом манеже у одного еще более старого японца по имени Кога. Обычно он сидел на пятках на приподнятой над полом эстраде, неподвижный, как мумия, и еле слышным голосом давал указания. Нас, учеников, было немного, но все энтузиасты. Так что освоили мы премудрости каратэ довольно прочно.
И вот однажды прихожу в зал и вижу: стоит девица уже в кимоно. Ноги длинные торчат из штанов, волосы завязаны узлом, смотрит на всех волком. Ну, пришла так пришла, у нас уже бывали на занятиях женщины. Но долго не задерживались. Началась тренировка. Сразу видно, девица уже занималась каратэ. За тридцать пять ей, а реакция, гибкость, быстрота будь здоров. Как ударит своей длинной ногой, что кнутом хлестнет, и кулаки прямо железные.
Ну, как обычно, здоровались, перебрасывались парой слов. Но как-то после вечерней тренировки вышли вместе, и она спрашивает:
— Вы куда?
— Не знаю еще, — говорю.
— Тогда пошли ко мне, у меня муж уехал.
Вот так начался наш роман. Не то дружба, не то постель, не то любовь, не то общность интересов. И явно — ее гипноз.
Моя тогдашняя покровительница-художница не протестовала, мы даже встречались у нее на квартире все вместе — я, Гудрун, Эстебан, наши друзья. Да и муж Гудрун, какой-то писателишка завалящий, приходил.
А вот Эстебан, мой лучший друг, вскоре приходить перестал. Тогда и начались наши с ним размолвки. Эх, эсли б знать все наперед…
Вообще моя дружба с Эстебаном еще более загадочна, чем с Гудрун. Потому что общего с ним у нас вроде бы тоже нет ничего. Эстебан работяга. И семья у него такая же. Отец рабочий, дед рабочий, прадед тоже, наверное, был рабочий — все металлисты, разные там профсоюзные деятели, далее коммунисты. Натерпелись, находились без работы, насиделись в тюрьмах.
И вдруг Эстебан вместо молота и наковальни выбирает мантию и шапочку — идет на юридический факультет. Когда я туда явился, он уже на втором курсе был. Познакомились-то мы с ним, как уже говорилось, на почве спорта.
— Каратэ дерьмо! — утверждает Эстебан. У него вообще язык небогат изящными выражениями. — Бокс — это дело! Пока ты будешь прыгать как козел и вопить
истошным голосом, я тебе так апперкотом врежу — до потолка взлетишь без всякой тренировки.
— Этот твой бокс ни черта не стоит, — отвечаю вяло. — И зачем он тебе? Деньги зарабатывать?
— Мог бы и зарабатывать. По крайней мере, лучше, чем с богатыми старушками романы крутить, как некоторые. Но мне-то бокс нужен для самозащиты.
— От кого? — спрашиваю. — Что-то я на тебе бриллиантовых перстней и собольих шуб не видел.
— Тем, кто бриллианты носит, полиции бояться нечего. У нее на них времени нет, а вот таким, как мы, наши доблестные стражи порядка спуску не дают. Так что этим сволочам не грех и по морде дать иной раз.
— Это кто же такие «мы»?
— Это честные люди. Ты еще новичок в университете, приглядись. Сам поймешь.
Стал приглядываться. Очень интересная картина открылась, я бы даже сказал, поучительная. Я вам немного расскажу. Да не бойтесь, потом вернусь к главному. Но без этой картины вы многого не поймете.
Значит, так. Город у нас большой, более миллиона жителей. С шумными улицами, где летом дышать нечем, потоками машин, ресторанами, барами, кафе, магазинами, с ночными огнями реклам, смогом, с банками, а следовательно, грабежами, с богатыми и бедными, а значит, воровством, с пушерами, что торгуют наркотиками в подворотнях, а значит, убийствами, с безработными, а следовательно, демонстрациями и драками с полицией (о которых говорил Эстебан), и другими демонстрациями тех, кто, видите ли, не хочет воины, им, видите ли, жизнь дорога.
Словом, город как город в нашей благословенной богом стране. Кстати, о боге — в городе много церквей, в них много священников, и один из них отец Гудрун.
Город большой, и в нем университет, тоже один из крупнейших в стране. Собственно, это город в городе. Чтоб добраться с одного конца университетской территории до другого на велосипеде — полчаса как минимум. Восемнадцать факультетов, и у каждого свой дом в окружении столетних дубов и каштанов. Университету тоже, между прочим, за двести перевалило. Так вот, здания факультетов — красный кирпич, три этажа, черепичная крыша. Но тут и там торчат ни к селу ни к городу стеклянные коробки этажей по десять-пятнадцать — библиотека, обсерватория, анатомический театр, дискотека, актовый зал, спортивный центр, некоторые новые факультеты — электротехнический, вычислительный со своим центром и т. д. и т. п. Это все уже современной постройки. На окраине стадион, площадки для баскетбола, футбольные поля, бассейн… Между всеми этими бесчисленными сооружениями петляют асфальтовые дороги, песчаные или плиточные дорожки, тропинки.
По утрам садовники (прирабатывающие студенты) поливают из шлангов лужайки и цветники. Тогда здесь пахнет свежестью и зеленью, а не бензином, запах которого сопровождает вас в городе с утра до вечера.
Занятия начинаются в восемь утра и с перерывом на обед идут до четырех. В обед заполняется столовая самообслуживания и кафетерии. Сервис там обеспечивают тоже прирабатывающие студенты.
А что вы хотите — учиться в университете, между прочим, стоит денег. Это только Эстебан завирает, что есть страны, где в университетах ничего не платят. Сомневаюсь, чтоб были такие. У нас, во всяком случае, за то, что профессора несколько лет засоряют тебе мозги, надо платить. Но наш университет сравнительно недорогой, а есть такие, что ой-ой-ой! Зато и берут с дипломами тех университетов в первую очередь и на лучшие места.
У нас такой гарантии нет. Помню, как однажды утром пришли и ахнули: вся стена ректората — большее панно метров тридцать длины, вся жизнь студента рассказана перечнем зданий, в которых он побывал, — яркими красками нарисованы дома с надписями: «Poдильный дом», «Детский сад», «Школа», «Университет»… А на последней — «Биржа труда» и «Ночлежка». Действительно, многие, кто наш университет закончил, получают профессию безработного. Довольно распространенная, между прочим, в наше время профессия.
А мой друг Эстебан утром встретил меня и подмигивает:
— Ты видел, смутьяны какую роспись учинили. Нет для них ничего святого!
А сам руки за спину прячет, они у него все в краске…
На время лекций мы с Эстебаном расставались. Во-первых, мы на разных курсах, а во-вторых, я не баловал своим присутствием профессоров, Эстебан же ходил буквально на все лекции, Если б мог, он, наверное, сидел бы сразу в двух аудиториях. Я его понимаю: когда ночью грузишь вагоны, вечером собираешь банки на стадионе, а по утрам подметаешь университетские лужайки и все собранные деньги отдаешь за право ходить на лекции, в читальню, то право это начинаешь ценить на вес золота.
Впрочем, Эстебан успевал всюду: и на работу, и на занятия, и в спортзал, и на свои митинги, и даже в дискотеку.
Дискотека — жуткая штука, чтобы выдержать ее, надо обладать железным здоровьем, стальными мышцами и быть глухонемым, потому что слов твоих все равно не слышно, а чудовищный шум оглушает.
В дискотеке нет окон, потолок не виден, его закрывают клубы табачного дыма, глаза слепят полосующие зал лучи прожекторов, на площадке топчутся танцующие, каждый сам по себе, десятки ребят и девчат, кто в джинсах, кто в шортах, кто в нормальных платьях и брюках, а кто в тренировочном костюме.
Вокруг площадки наклонный пол приподнят и покрыт мягкой тканью черного цвета. Там лежа и сидя отдыхают замучившиеся, из горлышка пьют «пепси», пиво и кое-что покрепче, целуются, милуются, а иные и засыпают, даже храпят. Воздух такой тяжелый, что, кажется, на нем можно улечься. Пахнет пылью, потом, пивом, марихуаной…
На эстраде беснуется оркестр — полдюжины бородатых, здоровенных парней в джинсах и джинсовых жилетках, надетых на голое тело. Обвешанные цепочками, браслетами, амулетами. Они извиваются, падают на колени, запрокидывают голову, протягивают к потолку руки с гитарами, орут, воют, визжат, хрипят, плачут, хохочут — словом, все, что желаешь, — только не поют. Как они выдерживают все это, непонятно. Завидую! Из них футбольную команду создать, ручаюсь, всех бы задавили.
Выйдешь из этой дискотеки, и тренировка в зале каратэ кажется легкой гигиенической прогулкой. Ух!
В университете у нас разные люди. И разные увлечения. И политикой увлекаются, и религией, и модой, и знаменитостями, и всякими новыми идеями, и борьбой за что-то и против чего-то. И бездельников хватает, и дураков тоже.
Например, хиппи. Одеваются чуть не в шкуры доисторических людей — им только мамонта не хватает. Отпускают бороды, баки, усищи, волосы, что у ребят, что у девок, аж до середины спины — одинаково грязные и нечесаные. Воняют. Бегают босиком. Мастерят какие-то украшения, бусы, браслеты, торгуют ими у входа в большие магазины. Летом уматывают куда-нибудь за границу. Иной раз в Индию, Пакистан. И здорово колются. Здорово. Для них любой наркотик хорош. И в любой дозе. Но вообще-то сейчас хиппи действительно какие-то доисторические существа.
