— Хорошая, — произнес казах и ткнул в сторону богомола, о котором все позабыли сейчас, не пальцем, а целой щепотью.
— Ты его — как девку, — хмыкнул пожилой, но казах не обратил внимания.
— Хорошая, — повторил он упрямо. — Кошара — хорошо.
— Это почему? — вмешался тот, знаток богомолов. Гость поводил блестящими глазами, будто на потолке был ответ.
— Мухи ест, — загнул он палец, — все ест. — И загнул второй.
— А я что говорил!
— Змея ест, — закончил казах, загнул третий палец, удовлетворенно вздохнул и вновь обратился к чаю.
— Змеи их едят, наверное, — предположил пожилой, недоверчиво на казаха глядя. — А то ни хрена не понятно, змеи-то здесь при чем?
— Все понятно, — оборвала пожилого женщина, — бывает, птицы поднимают богомолов и бросают сверху на гнездо, если змея подбирается. Может, и неправда, конечно, но я, кажется, читала где-то.
Все снова обернулись к богомолу.
Трудно было поверить, что богомол, такой, видимо, беззащитный, способен на подобную доблесть.
— Так где ж ты живешь? — повторила свой вопрос женщина.
— Там юрта, — указал казах подбородком прямо перед собой, — близко, да.
— Один?
— Жена есть, дети есть.
— Странно. Раньше не видели тебя. Ни у колодца, ни так… Овец пасешь?
— Чабан, да.
Чай остыл.
Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая.
Всем хотелось услышать, наверное, зачем, собственно, казах пожаловал. Но прямо не спрашивали, дожидались, видно, пока сам скажет.
— А отара где? — спросил пожилой.
— Там отара, — ответил без задержки казах, но на этот раз окончательно неопределенно.
У него была манера долго и отчетливо смотреть на собеседника, потом вдруг отводить глаза. Будто он сперва проверял какую-то свою догадку и, убедившись, что не ошибся, тут же принимался думать о другом.
— Овец пасешь, — заметил пожилой, — это хорошо. В совхозе работаешь?
— Совхозе.
— А сам откуда? — спросила женщина. — Где зимой живешь?
— Беш-Булак, — ответил казах кратко.
— А к нам на днях овца забрела, — вдруг вставил тот, кто во всем разбирался и говорил зачастую насмешливо. — Может, твоя?
Все насторожились.
Казалось, казах отметил это. Он коротко взглянул на собеседника, а тот уставился на него, хитро посмеиваясь.
— Баран, баран приходил, — показывая руками, пришел на помощь пожилой.
— Баран?
— Ну да. Только дурной какой-то, больной, что ли.
— Из твоей отары, может? — добавил насмешливый.
И пожилой:
— Знали бы, где ты живешь, мы б тебе сказали, что отбилась, мол, овечка…
— Там отара, — беспокойно стрельнул глазами казах.
— Тогда порядок. — И насмешливый иронически подмигнул пожилому. — Мы ее сперва хотели на шашлык пустить, но очень уж худа была. Так и пошла мимо нас и дальше — своей дорогой.
— Она дом знает, так найдет.
— А если не твоя, тем лучше. Пусть гуляет. — Они словно дразнили казаха.
Женщина же слушала разговор с неудовольствием. Едва насмешливый замолчал, она вернулась к прежней теме.
— А я твой кишлак знаю, — повернулась она к казаху, но бросив на пожилого, который еще что-то хотел добавить, резкий взгляд. — Беш-Булак — это Пять Ключей, так переводится? Странное название…
— Куда пошел? — спросил казах, переводя глаза с одного на другого.
— Слушай ты их больше! — вмешалась женщина. — Смеются они. Шутят, понятно? А ты и купился. А вы тоже: овцу придумали. Какая овца? Человек в гости пришел, а вы…
— Шу-тят, — повторил казах довольно угрюмо и качнул головой. Но облачко недоверия так и осталось в его больших глазах.
— Вот и я говорю: странно вы поселки называете. — Женщина сейчас повысила голос и говорила громко, но так, словно втолковывала что-то пьяному или иностранцу. — Пять Ключей, например. А какие же у вас там ключи, скажи на милость? Там даже горького колодца нет, а вы — Ключи На привозной воде сидите.
Лицо казаха напряглось. Он слушал ее.
— Беш-Булак, — повторил он и показал растопыренную пятерню.
— Одного нет, — показала женщина ему единственный палец в ответ, — а вы пять. Для красоты, что ли, называете?
Она двумя руками откинула волосы с лица, заправила две прямые пряди за уши. Пока она делала это, было четко видно, как неровно загорели у нее руки. Кисти были совсем смуглые, вторая граница лежала чуть ниже локтей. По предплечью шла светло-желтая полоса, а из-под коротких рукавчиков на миг мелькнули две молочно-белые скобки.
— Или, может, была вода когда-нибудь, — добавила она задумчиво, — но ушла давно. Название с давних пор осталось.
— Название, — улыбнулся гость, кивая и следя за ее голыми руками.
Остальные слушали.
— Ты снова меня не понял. Су йок, су киты.
— Киты? — переспросил гость и поставил на стол кружку, которая остыла давно в его руке. — Нет ушла, есть су.
— Вот в нашем колодце есть вода. Для овец, верно? А Пресной воды вообще во всей округе нет. Чуть не на пятьсот километров.
— Нет овец, — несуразно возразил казах. — Я есть, ты есть.
— Мы-то с тобой есть, верно, — терпеливо вдалбливала ему женщина. — Только мы с тобой горькую воду пить не будем, верно? Так что для нас с тобой — нету. Для нас водовоз возит. Так ведь?
— Нет так.
— Ладно, рассказывай сказки. Может, скажешь, как раз в вашем Беш-Булаке оазис открылся? Потайной такой, для своих? — Она оглянулась, но засмеялся только ироничный. — Иль ты шутишь?
Не слушал разговор лишь тот, полный, возле которого сидел богомол, — или только казалось так. Четвертый же из мужчин, самый младший, почти мальчик, напротив, вытянув длинную шею, подслеповато моргая, вслушивался в каждое слово.
— У меня и карта есть, — постучала женщина ладонью по столу, — подробней не бывает. И сама я здесь все изъездила. И в Беш-Булаке вашем сто раз была. Во как все здесь знаю! — по-мужски провела она длинной ладонью по горлу. — Наш колодец — единственный, если не считать засыпанных, конечно. А так даже других соленых колодцев нет.
— Есть, — упрямился казах. В его глазах роились хвостики пламени, многократно уменьшенные.
— Послушай, Людка, — вмешался вдруг ироничный. — Вспомни, в прошлом году нам что-то такое похожее рассказывали. Кто — не помню, но говорили вроде. Где-то севернее Беш-Булака, так, кажется…
— Ерунду мелете! — отрезала женщина. Под ней скрипнул стул, она подалась вперед, вытянула двумя пальцами сигарету из пачки. Мимо ламп метнулось несколько ночных бабочек, заиграло пламя. — Вы никто этих мест не знаете, а я здесь — шестой сезон. На север еще километров сто пятьдесят — двести — и начнутся соленые болота до самого Арала. Места гиблые, гнилая вода…
Ей протянули зажженную спичку, она прикурила и, закинув голову, кругло выпятив губы, пустила к потолку веревочку дыма.
— А здесь везде только песок да камни, сами видели. Хорошо, хоть этот колодец есть, а то и не жил бы здесь никто. Верблюд бы не забрел. Да что говорить! — Словно с досады она помахала над собой рукой, разгоняя дым, и пламя встрепенулось, испуганное. — Весной пара капель дождя упадет — и на том спасибо. А потом все пересыхает. Иногда такая жара, такое пекло, что боишься, как бы земля надвое не раскололась… А то, что местные придумывают, друг другу рассказывают — дед внуку, внук своему внуку, — так это, наверное, чтоб жить было веселее. Вроде легенды, что ли. Правильно я говорю?
Казах не ответил.
И женщина замолчала, снова уставилась на огонь.
Возле лампы теперь билась большая, гладкая, кажущаяся в пляшущем свете тигровой, с крупной выпуклой головой бабочка, и было слышно в тишине, как трепещут ее крылья, потрескивают у горячего стекла.
Женщина взглянула на часы.
— Ладно, поболтали. Завтра подъем ранний, а то к обеду не обернемся. — Она посмотрела на юношу: — Сам встанешь или будильник дать?
— Встану.
— С-скажите, — вдруг обратился к казаху, который понял жест женщины и было зашевелился, тот, полный, кто молчал целый вечер. — В-вы говорите, источник этот недалеко отсюда?
— Заинтриговал он вас? — бросила женщина. Она качнула головой, вздохнула, отвернулась к лампе и прищурилась.
— Отчего вы не позволяете р-рассказать?
Голос у мужчины, как и он сам, был мягкий и полный. К тому же он едва заметно запинался, когда говорил, — не заикался даже, а запинался именно, — и сильно картавил. Это делало его речь еще медленнее и мягче. — М-может, будем проезжать, так заглянем.
Женщина только усмехнулась презрительно и пожала плечами. Ей было, видно, не до подобных глупостей.
— Ну если будем, — выдавила она насмешливо, — тогда конечно…
Казах взял со стола нагайку и крутил в руке.
— Не хочет говорить, — откомментировал молчание гостя насмешливый. — Боится, наверное, что приедем воду мутить. Слышь, — обратился он к казаху, повысив голос, точно тот и впрямь плохо слышал, — ты б в юрту пригласил, чайком бы угостил, а?
