Мама с дочерью долго шли к морю, а потом еще дольше вдоль стен. Стало очень тепло. Автомобили с шумом пролетали мимо, останавливаясь иногда то у почты, то у калитки домов. И внезапно им открылось узкое пространство между стенами, коридор, который вел вниз, к рыбачьим лодкам. Две гребные лодки были пришвартованы у небольшого дощатого причала.
— Мама, — спросила Лидия, — как насчет sightseeing[6] в Жуан-ле-Пен и Монако?
— Подожди немного, — сказала мама, — у меня есть идея.
— Опять иррациональная?
— Увидишь. И кончай со своей иронией.
Ночью мама разбудила дочь и сказала:
— Нынче полнолуние. Сейчас мы совершим морскую прогулку. Но прежде, чем отправиться на берег, я хочу спросить тебя: случалось ли с тобой такое, чтобы люди о тебе беспокоились?
— Нет. А почему они должны беспокоиться о том, как я себя чувствую?
— Скажу тебе, что ощущение это очень неприятное, словно испытываешь какое-то унижение. Звучит это так: ну мол, дадим ей отдохнуть, пусть почувствует себя хорошо… Иными словами… тогда нас оставят в покое, и мы будем делать что хотим! Понимаешь, мои знакомые так боялись за меня, право… Нет, ни слова… Как было в тот раз, когда мы вышли в море на веслах, в лунную ночь, тайком? Ты помнишь?
— Нет, мама.
— Тогда вы устроили праздник лунного света на море, но потом все сказали, что мне надо отдохнуть и не плыть вместе с ними… А теперь пойдем. Я найду этот коридор между стенами и совершу небольшую прогулку по Средиземному морю.
Лодки по-прежнему лежали на берегу.
— Возьмем меньшую, — сказала мама.
Они влезли в лодку. Лидия поработала немного веслами, а затем позволила ветру с суши нести их дальше, все дальше и дальше в море. Отсюда видны были светящиеся фасады больших отелей вдоль побережья и слышалась, совсем слабо, музыка. Море было черным, со сверкающей лунной дорожкой. Было совсем холодно.
— Ты мерзнешь? — спросила Лидия.
— Конечно мерзну. На море всегда холодно.
— Мы не знали… — начала было Лидия, но мама прервала ее:
— Вы очень хорошо знали. Да, да, вы выказали мне уважение, но совершенно не так, как надо. И неужели так уж необходимо вспомнить о своем преклонном возрасте поздним вечером и только потому, что вы ничего не поняли? Ну да это к делу не относится. Можешь грести обратно!
Миньон, истошно лая, встретила их у калитки. Тогда мама разбежалась, подпрыгнула и крикнула на собаку изо всех сил — та тут же смолкла. Насколько Лидия знала, мама никогда не позволяла себе ничего столь банального, как крик. Но кто знает, был ли это крик разочарования или триумфа!
После той ночи возникла своеобразная, очень сдержанная вражда между Миньон и мамой. Собака больше не лаяла. Она лишь ворчала, скаля свои маленькие острые зубки. Она никогда не спускала с мамы глаз. Стоило ей вздремнуть в саду, как Миньон прокрадывалась под ее стул и не позволяла Лидии подходить близко. Каждый раз, когда мама просыпалась, они скалили зубы друг на друга — мама и собачка.
Мама объяснила:
— Может, это ей только на пользу? Может, нужно время от времени ненавидеть, как ты думаешь?
— Да, — сказала Лидия, — ты, пожалуй, права.
— Несомненно!
Мало-помалу они нашли нужный им берег, каменистый и захламленный, находился он довольно далеко, но, во всяком случае, это был берег. Большое объявление возвещало, что это частное владение и что пляж предназначен для застройки.
Они шли туда каждое утро, расстилали купальные простыни на камнях и смотрели, как мимо проплывают лодки с алыми парусами. Однажды мама, сунув ноги в воду, сказала:
— Никаких ракушек здесь нет!
— Нет, — согласилась с ней Лидия, — я читала, что ракушки привозят только к началу сезона и рассыпают на пляжах, чтобы приезжие находили их.
— Почему ты не плаваешь? — спросила мама. — Ты ведь здесь для того, чтобы плавать?
— Мне не хочется.
Вблизи от берега лениво скользила маленькая парусная лодка, она везла целую ораву молодежи, ничуть не скрывавшей своего веселья.
— Плыви к ним, — сказала мама. — Сделай же что-нибудь самостоятельно.
И она стала махать веселому обществу своей шляпой, как у тореадора.
— Милая мама, не будь так легкомысленна! В Барселоне…
— Да, да, знаю: в Барселоне я вела себя очень сдержанно и строго. Но это было тогда!
— А что ты изображаешь сейчас? — спросила Лидия.
Но ответа даже не последовало, и лодка проскользнула мимо.
Хозяин накрывал обед в галерее, увитой зелеными растениями, и дамам всегда ставили свежие розы. Он охотно оставался в их обществе, иногда облокотившись на большой белый холодильник, занимавший почетное место у шпалеры[7]. Он вслушивался в чужеземную речь и спешил выказать малейшие знаки внимания: что-то поправлял, что-то менял или шепотом осведомлялся, хороший ли соус или вино. Ради мамы и Лидии он перенес традиционное французское время обеда на более поздний час. И пребывал в постоянном беспокойстве оттого, что у них, возможно, нет средств есть досыта. Поэтому он время от времени подходил к их калитке с какими-либо лакомствами в корзинке, прикрытой белой салфеткой, и говорил, что эти лакомства, мол, остались после еды — их в конце концов все равно придется выбросить. Корзинка, словно бы в рассеянности, ставилась возле калитки, прежде чем он возвращался к себе.
Однажды после обеда он отвел Лидию чуть в сторону и попросил зайти в комнату, где принимали гостей; речь шла о сущей безделице. Он дал ей маленькую коробку, полную ракушек, и наспех объяснил, что одни туристы оставили ее в пансионате, они побывали до этого в Греции.
— Но, мадемуазель, вы понимаете… не все сразу?
— Естественно, не все, — отвечала Лидия. — Лучше если она найдет лишь две-три ракушки за один раз.
— А в остальном все хорошо?
— Спасибо, cher monsieur, все хорошо.
Лидия сунула коробку в свою сумку, а потом вытащила оттуда ракушку с надписью «Память о Микенах».
Они продолжали ходить к морю, они были на Ривьере уже десять дней. Каждый день выстраивался по одному неизменному шаблону: ссора с собачонкой, завтрак месье Бонеля, пляж, сиеста в саду у англичанина, обед и долгий вечер.
Но однажды утром пришла телеграмма, хозяин положил ее возле маминой кофейной чашки. Прочитав ее, она сказала:
— Ужасно. Они хотят, чтоб я вернулась домой.
Он прошептал:
— Кто-то умер?..
— Вовсе нет. Мне присудили премию. Я должна ее получить.
— Деньги? — с надеждой спросил он.
— Нет, — ответила Лидия, — только слава. — Она перевела текст телеграммы: — «Премия присуждена за огромный вклад в искусство, сделавший нашу страну известной далеко за ее пределами».
— Я не поеду, — заявила мама. — Но надо послать красиво составленную телеграмму!
Хозяин повез их в Жуан-ле-Пен в почтовом автомобиле и остановился у телеграфа.
— Спасибо, мой друг, — сказала мама, — не ждите нас, мы вернемся теперь поздно, приедем, когда приедем.
Зайдя на телеграф, они взяли бланки.
Лидия предложила:
— По состоянию здоровья?
— Абсолютно нет. С Ривьеры не дают телеграмму о том, что плохо себя чувствуют, такие посылают только из дома.
— Ты уверена? В одной из новелл Сомерсета Моэма некто заболевает и умирает в роскошном отеле на Капри, а гроб…
— Да, но это ведь всего-навсего литература. Возьми новый бланк. Сначала поблагодари: мол, горда, рада, удивлена и так далее. Но на что мне сослаться? Что кто-то другой был бы более достоин получить эту премию?
— Нет, это невежливо. И могут подумать, что ты кокетничаешь.
— Но ведь это я как раз и делаю, — сказала мама, — да и вообще нет никого другого, кто был бы более достоин. Быть может, причина — длительный круиз?
— Нет, нет!
Мама воскликнула:
— Но не могу же я сказать, что хочу: пусть меня оставят в покое! Здесь слишком жарко! Я устала от всей этой истории, а от тебя никакой помощи нет.
И как раз в эту минуту к ним подошел весьма элегантный седовласый господин и спросил, не может ли он хоть как-то им помочь.
— Вы здесь совсем недавно, — сказал он, — а я живу в этой маленькой колонии уже целый год; я знаю все, что только стоит знать в Жуан-ле-Пен, и мне доставило бы удовольствие дать небольшие советы вновь прибывшим. Моя фамилия — Андерссон.
— Как любезно с вашей стороны, — сказала мама, — один момент… Лидия, напиши все самое прекрасное, что ты только знаешь, и что я рассчитываю на веселый праздник, когда вернусь домой. Вот это и называется — индивидуальность.
— Хорошо, — сказала Лидия.
Мистер Андерссон эскортировал их в бар и сказал, что бар этот в настоящее время почти все время открыт. Здесь можно, разумеется только во время сезона, увидеть интересных людей: кинозвезд и миллионеров, не говоря уж о тех, кто годами экономит ради того, чтобы провести неделю на Ривьере. Это тоже очень интересные господа, захватывающе интересные. Быть может, стаканчик шерри?
