Но это она скромничала: от тарелок, мисок и полумисков рябило в глазах. Из кастрюль на кухне так и жгло паром. Латки дышали кроликами и свиным гуляшом, а бутылям и бутылочкам с наливками и горилкой вообще не было счета.
– Да, у нас без выдумок, – подхватывал батько, – без салатов этих из морских пауков и какого-нибудь там китайского бурьяну. У нас борщ, так борщ. Я вот его со сметаной люблю, с цыбулькой зеленой, и чесночку мелко посечь, и укропом покрошить. Правда, Павло Андриевич? Его даже москали «первое» называют. То, Венера Тарасовна, его первым и следует есть, потому что среди прочих блюд борщ – блюдо первое.
Венера Тарасовна внимательно слушала, хотя ей конечно предпочтительнее сейчас было бы наминать какую-нибудь «мимозу» или «селедку под шубой», да и от «морского паука», искусно приготовленного она бы не отказалась.
– Ну, – продолжал батько, плюхнув горилки свату и себе в чарки, – давайте по второй за Павлов. За Петров мы пили, а у Павлов ведь сегодня также именины. – И выливал отчаянно под усы горилку. – Павло Андриевич, не стесняйтесь, съели тарелку, просите следующую, у нас борщу наварено на целую роту, всем хватит.
– Нет, Петро Михайлович, – отвечал сват, – я, с вашего позволения, за кролика возьмусь.
– А когда так, то пожалуйста. Там выберите пожирней кусочек. – Ванько, помоги Павлу Андриевичу! – И подливой, подливой его накройте.
Батько необыкновенно тепло ухаживал за сватом. Чуть заметив, что у того в тарелке образовывается просвет, командовал, что бы просвет немедленно засыпали чем-нибудь новым. Это у него повелось со свадьбы, с самого их знакомства.
– Вы какую горилку предпочитаете, Павло Андриевич? – спрашивал между прочим батько.
– Я, чтобы строгая была.
– Это как?
– Ну, когда вдруг. А потом, чтоб обволакивала и как малыша в люльке баюкала.
– Поэтически выразился, – усмехнулась сватья. – Гадость такая, что и в рот не взять.
– Нет, красиво, красиво.
– А я свою, – отрезал батько.
Что еще прекрасней придумаешь? – застолье, родственные души, горилка, закуска удачная и неторопливая беседа. Можно рассуждать на многие темы. Сваты виделись не часто, но очень трепетно относились друг к другу, делились переживаниями, пересказывали новости. Мама всегда находила поддержку в Венере Тарасовне и дельный совет, а батько вообще не представлял праздника без Павла Андриевича. Ему без него неуютно как-то было, как-то неинтересно. Голубцы казались пресными, горилка горькой, на вареники и смотреть не хотелось. То ли дело с Павлом Андриевичем.
– Павло Андриевич? – интересовался, запуская в рот кусок копченой грудинки, батько.
– Да.
– Вы уже приобрели мобильный телефон?
– Который?
– Мобильный.
– Обязательно, – отвечал сват, высасывая мозги из костей. – Без этого теперь никоим образом не проживешь.
– Так необходим? – удивился батько.
– Жизненно важен.
– Вот я вам бутерброд с грудинкой приготовил, попробуйте, это мой кум коптил.
– Ага.
– А не покажите ли? – попросил деликатно батько, – Столько слышал, а потрогать не удавалось.
Но сват пожал плечами:
– Забыл дома, как нарочно. Всегда при мне, а сегодня позабыл.
– Ну, ничего, – утешал свата батько. – Выпейте тогда вот этого, изумитесь, какая мягкость и аромат.
Для батька будто не столь важен был предмет разговора, как сама возможность пообщаться с Павлом Андриевичем. А Павло Андриевич ценил и тоже, как говорится, способствовал. Мама видела, что батько доволен, и, улыбаясь, со спокойной душой слушала, что рассказывает ей о всяких тонких предметах Венера Тарасовна. У Венеры Тарасовны в запасе много было интересных тем. Так отмечание у них приятно проистекало, без каких-либо эксцессов и огорчений.
Но не долго счастье длилось. Вскоре подъехал сын Николай, оставив свой грузовик за воротами, и позабыл затворить калитку. Батько подметил это, но уж решил про себя, что, может быть, сегодня пронесет. Но ничего не пронесло. Тотчас в калитке вырисовалась соседка Перелазиха и, болтая всякую оправдательную ересь, стала подвигаться вглубь двора, а через минуту уже трескала карасей в сметане за столом. Потом в калитку, якобы непреднамеренно, занесло Репьячиху, мамину приятельницу, которая, впрочем, и косому столбу на ромодановской дороге была приятельницей. Она показывалась на одну секунду, с тем, чтобы тут же бежать за Березкой, своей кумой, которая, дескать, ничего о сегодняшних именинах не знает и даже не подозревает. Батько позволял ей подобное поведение, после некоторых рассуждений, раз уж праздник. «Пускай уж приходят», – думал он и поворачивался к Павлу Андриевичу. Брались за рюмочки и пили, и чудно это было, как в них, маленьких, поигрывали и преображались цветным стеклом мягкие солнечные лучи, проникавшие сквозь яблоневые заросли. Те лучи бродили наугад по праздничным рубашкам и платьям, по стенам сараев и заборам, по редкой траве за хатой, куда нападало спелой шелковицы, по цементным дорожкам, крошащимся по краям.
Через час – полтора двор у Гарбузов был полон народу. Не хватало мест для сидения. Все проходящие улицей неминуемо попадали на праздник и чувствовали себя совершенно как дома. Сбивались в отдельные компании и даже позабывали, что за причина веселья и кого чествуют. Шумели, не стесняясь, курили, доедали угощения. Соседи за заборами говорили: «Именины у Гарбузов хорошо празднуют». Перелазиха, окруженная жадными до сплетен слушателями, рассказывала о бесчинствах цыган в округе, то есть, что у них нет ни капли совести и что одурачить и обокрасть кого-нибудь для них, как для нас выпить квасу. Вот, дескать, вчера, как раз и обманули несчастную женщину на краю села, возле старого магазина. Запудрили ей мозги каким-то непостижимым образом, какой только они знают, и та сама, собственными руками, вынесла им последние сбережения. И еще благодарила вдогонку, за то, что, мол, освободили ее от груза, камень с души сняли. Репьячиха подтверждала, и заверяла, что все так и было, будто кто-то спрашивал ее подтверждения. А Березка, смеясь в лицо Перелазихе, объявляла, что это просто сказки для малышей, а ей известны случаи, от которых волосы на голове шевелятся, но она не станет их пересказывать из сострадания к гостям, чтобы гостям, когда разойдутся по домам, спокойнее спалось ночью. Чего стоят только истории о бандах, орудующих в электричках и склоняющих слабохарактерных к игре в карты. И мужчин, и женщин, и даже тех, кто эти распроклятые карты и в руках за всю жизнь ни разу не держал. Для начала несчастному позволят выиграть, чтобы вызвать азарт и жажду денег, а после, будьте спокойны, отделают так, что и родная мама не узнает. Обберут дочиста, разденут и выкинут на неизвестном полустанке, откуда добраться до приличного места не на чем. Где автобусы не ходят, а жители, попрятавшиеся в свои хаты, не открывают ни за что, боясь воров и охотников за цветными металлами.
Батько слушал, кисло скривившись, и хотел было поспорить, но передумывал.
– Вы не игнорируйте холодец, – обратился он к свату, – его беспрепятственно можно и после кролика с картошкой и после голубцов. Его куда угодно можно добавлять.
– Спасибо, Петро Михайлович, я непременно воспользуюсь.
– И что у вас там в городе, – интересовался вдруг батько, – лучше жизнь, чем у нас на селе?
– Да такое же безобразие.
– Ну, уж хуже быть не может.
– А вот вообразите, – оживился Павло Андриевич, – может. Теперь не сразу и придумаешь, кому сносно живется.
– Ворью, вот кому.
– Это безоговорочно. Ну, а среди хороших людей?
– Да таких и не осталось.
– Остались, – уверял Павло Андриевич, – есть еще. Теперь главное, чтоб работа была, хоть какая, хоть свиньям рыла вытирать, но чтоб с жалованьем.
– Вот чертовщина, – расстроился батько, – Как жили! И нужно было развалить. И нужно было разрушить. Вот компотом запейте, Венера Тарасовна. Сашко, налей-ка в кувшин еще компоту, а ягоды высыпь утятам. Скоро газ к нам будут рыть. Так вот, посчитать, – сумасшедшие деньги требуют за установку. Трубы протянут, а газ могут и не пустить. Могут перекрывать краник, когда им того будет нужно. Заходи, заходи, Иван Петрович, – обратился батько к старичку, заглядывавшему во двор, – Выпьем за твоего батька покойного. Ты же Петрович. Не стесняйся.
– А до вас можно, – робко спрашивал старичок.
– Можно, можно, только калитку закрывай.
Старичок входил, и робость его как рукой снимало. Усаживался уверенно он за стол, будто с пеленок его знал, будто детство он провел в этом дворе, и каждая травинка ему была знакома.
– А какие у вас хлопцы молодцы, – решала сменить тему Венера Тарасовна, потому что батько уж как-то не по-праздничному хмурился, и усы его стали раскручиваться, а еще потому, что любила молодежь и в особенности хорошо сложенных загорелых хлопцев. – Посмотреть, одно загляденье: высокие, осанистые. Были бы у нас с Павлом Андриевичем еще девчата, всех бы за ваших хлопцев поотдавали.
