Некоторые считали, что это страсть, которую нельзя подавить. Но он не мог согласиться с этим. Ему нередко удавалось по нескольку месяцев удерживать Свейнбьёрг от спиртного, а однажды – даже целых полгода. В организме ее уже не оставалось ни капли алкоголя. И все-таки она снова начинала пить. Почему? Неужели стремление к самообману было настолько сильно и состояние алкогольного опьянения так прекрасно, что они перевешивали все неприятности, сопровождающие пьянство, и для нее самой, и для ее близких?
Он надеялся, что с рождением Дисы Свейнбьёрг бросит пить. Но она не бросила. Конечно, как все матери, она любила дочку. Хотя иногда он сомневался в этом.
Ведь она должна была понимать, что пьянство отдаляет ее от ребенка. Не его вина, что ребенок все больше Тянулся к нему. Они оба одинаково любили дочку. Но в нем девочка нуждалась больше. И если Свейнбьёрг, как мать, была этим недовольна, ей некого было винить, кроме себя. Ей следовало перестать пить. Что бы там ни говорили, он объяснял все тем, что пьющие люди не могут вырваться из ада самообмана, не могут избавиться от вечной страсти обманывать самих себя. Страсть эта непреодолима.
– Ты все врешь! Врешь! – кричала она.
– Тише, тише, успокойся, пожалуйста, – сказал он. – Не волнуйся, а то тебе станет хуже.
– Ты убил ее! – продолжала она тем же тоном.
От негодования он чуть не выгнал ее из дому. Но смирил гнев, заставил себя успокоиться и сказал как можно хладнокровнее:
– Сейчас я не намерен говорить с тобой об этом. Лучше подождем, пока ты протрезвеешь. Не знаю только, когда это будет.
– Где она? – крикнула Свейнбьёрг, распахнув двери комнаты.
– Ты все узнаешь, когда успокоишься, тогда ты поймешь, что случилось, – сказал он.
Не ответив, она захлопнула дверь, он не успел ей помешать. Ее крик был исполнен звериной ярости и боли; Потом она упала, ведь она была мертвецки пьяна. Пьяная, эгоистичная, равнодушная женщина! Но крик ее забыть невозможно.
Неужели, несмотря ни на что, она страдала так же, как он?
Приподнявшись на полу, она сквозь душераздирающие рыдания призывала Иисуса Христа и, вдруг умолкнув, начала колотить кулаками об пол. Между приступами рыданий она то разражалась бранью, то начинала взывать к господу богу.
Он решил, что самое лучшее – не слушать ее и не смотреть в ее сторону. Но не мог удержаться, ему вдруг вспомнилось, как маленькая Диса сказала однажды, что некоторые люди вовсе не рождаются. Может, Свейнбьёрг так и не родилась?
Позже, уже успокоившись, он подумал, что ее горе все-таки должно быть не так остро, как его. Но что он знал об этом? Кто измерил глубину человеческого горя и духовных страданий? Бытует мнение, будто порочные люди горюют не так сильно, как добродетельные. Это было бы справедливо. А все должно быть справедливо. Не зря религия взывает к равенству и справедливости. Порочные люди понесут наказание в другой жизни за то, что были равнодушными и причиняли горе близким, за то, что по своей глупости не желали страдать. А люди добродетельные будут вознаграждены за свое горе и страдания. Так уравновешиваются чаши весов, но, может, все это только пустые слова? Что, если порочные люди страдают не меньше всех остальных?…
Когда он вошел в гостиную, она лежала на диване и ее рвало. Пытаясь не запачкать платье и диван, она подложила полотенце, но оно не помогло. И она сама, и диван были в блевотине. Раньше ее никогда не тошнило от вина. Он почти не помнил, чтобы ее рвало в первые годы их совместной жизни, но теперь она спилась окончательно.
Он вздрогнул при мысли, что чистить диван придется ему. Грязное платье и полотенце могут подождать, пока она сама будет в состоянии выстирать их.
Она застонала, но стон тут же перешел в громкий храп: она была мертвецки пьяна.
Повязавшись грязным фартуком, он перенес ее на кровать. Она даже не проснулась. Не пытаясь снять с нее платье, он укрыл ее одеялом и поставил у изголовья бак для стирки белья. Теперь их постели стояли у противоположных стен, далеко друг от друга, а не рядом, как в первые годы супружеской жизни, но из-за запаха перегара он часто спал на диване в гостиной.
Он был поглощен уборкой, когда раздался стук в дверь. Неужели ему не дадут спокойно убрать эту мерзость, подумал он и решил не отзываться. Но гости сами открыли дверь, это была его сестра и одна дальняя родственница.
– Здравствуй… здравствуй, – Сказали они.
Он тоскливо ответил на их приветствия, ему было не по себе.
– Что это ты делаешь? – спросила сестра и, не дожидаясь ответа, прибавила, оглядев комнату: – Ее вырвало?
Он промолчал.
– Где она? – спросила сестра.
– Спит.
– Мы с Петриной хотели поговорить с тобой, можно?
– Конечно, пожалуйста.
– Мне надо кое-что сказать тебе… посоветовать. Надеюсь, ты на меня не обидишься, – сказала сестра.
Что тут возразишь? Он перестал чистить диван, вынес грязные вещи в уборную и вымыл руки. Когда он вернулся, они курили. Сестра откашлялась.
– Мы уже говорили об этом с братом Кадли, нам, как, впрочем, и всем остальным, кажется, что дальше так продолжаться не может.
– Что не может продолжаться? – тихо спросил он, догадываясь, о чем пойдет речь.
– Я считаю, ты должен порвать со Свейнбьёрг… раз уж все так сложилось.
– Угу.
– Это бессмысленно, – продолжала сестра, – ничего из этого не получится. Слишком она погрязла в своем пьянстве. Ее уже не спасти.
Он ответил после некоторого раздумья:
– Я знаю, что она алкоголичка. Это ни для кого не секрет. Но что изменится, если она исчезнет из моей жизни?
– Для нее, конечно, ничего не изменится, – ответила сестра с ноткой нетерпения в голосе. – Ее уже не спасти. Но сейчас речь идет о тебе. Больно смотреть, как ты возишься с тряпьем этой несчастной.
– Но разве это не мое дело? – спросил он.
– Твое дело? – повторила сестра, стараясь говорить спокойно. Вспыльчивость была ее слабым местом, оставалось только удивляться, как она работает учительницей в начальной школе. – Ты не в состоянии помочь ей, это очевидно. Но, может, ты все еще любишь ее? – В последних словах звучала насмешка.
Любишь! Любовь! Этим словом в нашем языке злоупотребляют больше всего, подумал он и сказал вслух:
– Я поэт, у меня вошло в привычку говорить о любви. Наверно, я не имею права произносить это слово. – Он слегка улыбнулся. – Но ведь, кроме любви, есть еще и ответственность, и чувство долга.
– Ты считаешь своим долгом жертвовать собой ради нее? – В голосе сестры по-прежнему звучала насмешка.
– А разве это так уж нелепо?
– Во всяком случае, совершенно бесполезно, как я тебе уже говорила. Ты ничего не добьешься, тебя затянет вместе с ней в эту трясину, вот и все.
– Почему же непременно затянет?
– Так всегда бывает. Во-первых, общаясь с порочной личностью, человек лишается уважения окружающих. Во-вторых, он невольно и сам духовно деградирует, заражается. Едва ли найдется такой сильный человек – скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, – который не потерпел бы духовного ущерба от общения с подонками. Точно так же, как общение с порядочными, культурными людьми духовно обогащает человека. – Сестра заговорила спокойным, назидательным тоном учительницы. Словно стояла за кафедрой перед целым классом.
– Ну, если меня духовно обогатит общение с порядочными, культурными людьми, то, может, и такую испорченную, по твоему мнению, женщину, как Свейнбьёрг, духовно обогатит общение с порядочным человеком, то есть со мной?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что сказал.
– Рассуждать так – чистое безумие. Ведь ты ни в чем не виноват, и теперь, когда умерла Диса, ваш единственный ребенок…
– А кто виноват? Ты можешь взять на себя смелость и сказать, кто виноват?
– Этого я не знаю, – ответила сестра. – Но в вашем случае, о котором мы говорим, виноват не ты, это точно. Ведь вы с ней даже не женаты. И главное, повторяю, все это совершенно бесполезно, все, кроме тебя, это понимают.
Что он мог поделать? Присутствие сестры вдруг стало ему неприятно, и он не сдержался.
– Если я больше ничем не могу вам помочь, – сказал он, – то простите, у меня нет времени. Мне надо сходить в магазин, пока его не закрыли.
Несколько мгновений царило полное молчание. Потом гостьи поднялись. Сестра, побледнев, сказала:
– Ну, если ты так относишься к добрым советам… то действительно лучше не докучать тебе. Нам тоже пора. До свидания.
Ему показалось, что Петрина, выходя, бросила на него грустный взгляд.
Когда-то говорили, что они с ней любят друг друга, и юна действительно до сих пор так ни с кем и не обручилась. Может, у сестры были свои намерения, если она взяла Петрину с собой? И, несмотря ни на что, он улыбнулся…
Господи!
