Нам случалось углубиться в кружевной лес и поднять серну. Животное вдруг выскакивало из-за какой-нибудь заваленной снегом колоды, где оно лежало, на сухом месте. Уносясь на своих длинных, быстрых ногах, серна пересекала какую-нибудь солнечную поляну, сверкнув на мгновение медно-красной, искристой спиной, и со стремительной грацией исчезала в белом лесу, а мы с капитаном стояли, замерев, и долго глядели в ту сторону, где она исчезла. Словно там осталось что-то от ее быстрых, пленительных движений, что-то от плавности и изящного ритма ее скачущего тела, и это «что-то» еще стоит в воздухе. Мы ахали от восхищения, оживленно выражая свой восторг. Долго после этого не могли мы освободиться от впечатления, что мы не в лесу, а среди каких-то невиданно красивых декораций, на какой-то огромной сцене, и нам казалось, что в чистом морозном воздухе звучит тихая, нежная музыка.
— Как хорошо! — восклицал капитан.
— Даже слишком, — говорил я.
И мы, умолкнув, грустно возвращались в свою убогую хижину. В такие дни этот лес был так невероятно прекрасен, что мы оба старались не глядеть на него и уходили в свои мысли.
По вечерам мы здорово топили. Капитан Негро очень любил спать в тепле. Печка раскалялась докрасна от громадных поленьев, горевших с буйным треском, в комнате становилось жарче, чем в бане, и капитану приходилось открывать дверь или окно. Но, несмотря на это, он спал на своей продавленной кровати с шапкой на голове.
— Я привык к теплу, — говорил он и заводил рассказ о жаре на экваторе.
В конце марта мы начали каждый день глядеть на висевший у нас на окошке барометр и ждать весны. Но весна наступала медленно. Внизу, на равнине, уже сияло теплое апрельское солнце, а возле нас леса еще спали, темно-бурые, косматые; снег лежал покрытый наледью и хрустел у нас под ногами. Когда внизу шел летний дождь, здесь проносились метели с крупными хлопьями снега. Гора опять становилась белой, словно зиме нет конца. Печи наши все топились, дрова приходили к концу, и мы, взяв топоры, шли колоть какую-нибудь сухую колоду, всю обросшую твердыми, как камни, трутовиками.
Уже токовали глухари. На ранней заре, только-только из-за ломаной линии кряжа встанет в алом сиянии день, мы слышали их клохтанье.
«Тце-тце! Кло-кло!» — доносилось с противоположного гребня, покрытого ельником.
Время от времени возле сторожки кружили стаи диких голубей, со свистом пролетали утки или ровно, тяжело махали крыльями дикие гуси, необыкновенно красивые и пестрые на коричневом фоне горы.
У ее подножия появились первые листья. Сначала они напоминали лоскутья зеленого шелкового платья, разорванные ветром и развешанные по голым черным сучьям. Но лоскутья эти не по дням, а по часам увеличивались, каждую ночь разрастались и ползли все выше в стороны и вниз, пока в один прекрасный день теплый весенний ветер не раскрыл все почки на буках. Тут леса предстали в новом золотисто-атласном наряде, весело зашумели, и воздух наполнился запахом молодости и весны. Зажужжали дикие пчелы, неизвестно откуда появились первые мотыльки. Столь любимые сернами белые и желтые крокусы, из которых капитан Негро приготовлял вкусные салаты, уже стали отцветать, уступая место своему собрату — синему крокусу. Дикий чеснок пустил острые, как ножи, сочно-зеленые перья. Из-под сухой коричневой листвы пробились тысячи нежных стебельков травы: тут и там, в согревшихся уголках, где фиалки разливали свой упоительный аромат, в сладостно затихшем, струящемся от тепла воздухе слышалось басовитое гудение большого желто-черного, косматого, как дикарь, шмеля, насиловавшего каждый цветок, сгибая его своей тяжестью. Пели горные зяблики трепещущими от восторга горлышками, с утра до вечера напоминали о себе кукушки, дрозды, витютни. Лесом сразу овладела весна.
Мы распахнули окна сторожки, комнаты наполнились солнцем; весело заблестели стекла входной двери, которую мы тоже открыли.
Красная дичь, оставив лесосеки, где она провела зиму, возвращалась на высокие пастбища и мы с капитаном пошли посмотреть, как теперь выглядят оленьи стада.
Возле источника, где мы брали воду, в пятистах шагах от сторожки, каждый вечер паслась большая красивая серна. Капитан Негро назвал ее Мирка. Придя на закате по воду, мы прятали кувшины и часами простаивали за каким-нибудь буком, поджидая серну.
Наступал тихий весенний вечер, гора затаивалась в ожидании, когда вечерний ветерок зашепчет, зашевелит макушки леса. На западе, где-то далеко-далеко, словно в какой-то совсем незнакомой стране, догорал закат, и там-сям на белых стволах буков виднелись алые пятна. Кусты ежевики казались маслянисто-зелеными, поваленные деревья чернели, как сраженные мором великаны, ручей бежал вниз от источника с тихим ропотом. На гладком зеркале небосклона молодая луна становилась все белей.
Серна появлялась вдруг. Огсрва мы слышали треск и шорох сухой листвы под ее легкими прыжками, потом видели, как она приближалась к густому кудрявому ежевичнику. Ощипывала верхушки, легко переступая своими длинными ногами, останавливалась, слушала, перестав жевать. Иногда поворачивала морду к спине, и мы дивились гибкости ее шеи, легким прыжкам ее, когда она перескакивала какую-нибудь колоду, ее осторожности, ее трепещущему тревогой телу… Дождавшись ее ухода, мы возвращались в сторожку, бодрые, веселые. После этих встреч с серной капитан Негро долго рассматривал себя в зеркало и решал побриться.
В середине мая я сказал ему:
— Мирка скоро отелится. Ты обратил внимание, как у нее выросло брюхо? Давай подстережем ее и возьмем детеныша.
— Как возьмем? Зачем? — встревожился капитан, строго взглянув на меня своими круглыми глазами.
— Да просто так, чтобы приручить. Чтоб не быть одним.
Он подумал и с восторгом согласился.
Мы стали выслеживать серну. Она имела обыкновение проводить день на небольшой по размерам, но очень густой лесосеке возле самого источника. Ранней весной мы били там бекасов. Обширные заросли ежевики и лишь узкие, протоптанные дичью тропинки делали доступ туда очень затруднительным. Мы подумали, что Мирка отелится именно здесь. И так оно и вышло…
Однажды вечером она появилась около источника еще более встревоженная, чем всегда. Брюхо подтянуто, белое зеркало испачкано.
— Отелилась, — тихонько шепнул мне на ухо капитан.
Он лежал на животе и наблюдал серну в полуметровую морскую подзорную трубу, а я смотрел на животное в свой охотничий бинокль.
— Теперь надо не упускать ее из виду, чтобы узнать, куда она пойдет. И потом еще неизвестно: двух сернят она родила или одного, — заметил я.
— Двух, — убежденно промолвил капитан.
— А если одного? Ведь бывает». Тогда тоже возьмем?
— Говорю тебе, двух! — стоял на своем мой товарищ растягивая и сокращая трубу, чтоб серна попала в фокус.
— Почему ты так думаешь?
— Брюхо было очень большое.
— Это еще ничего не доказывает.
— Готов побиться об заклад смотри, она опять на лесосеку. Значит, детеныши там…
В самом деле, на этот раз серна скоро пошла обратно на лесосеку и пропала в вечерних сумерках.
— Послезавтра начнем осмотр, — сказал я. — Дадим ей немножко порадоваться своими отпрысками. И сернята пускай пососут побольше, прежде чем мы возьмем одного из них. Как мы его будем кормить: через соску — козьим молоком?
— Какую соску? Где мы возьмем соску? У нас молока нет, а ты о соске толкуешь, — возмутился мой товарищ.
— Я завтра поеду в город на нашем Алчо. Куплю в аптеке соску. И приведу козу с козленком. Все равно надо в город ехать — за картошкой.
— Ты поедешь? — задумчиво промолвил капитан Негро.
— Почему бы нет? — сказал я.
— Что ж, поезжай, — чуть не с сердцем ответил он, подымая большой желтый муравленый кувшин, который мы спрятали поблизости.
— Может, тебе хочется поехать? — предложил я.
— Не имею ни малейшего желания. В город я ни ногой!
Мы пошли домой по извилистой тропинке, проступавшей светлой полоской в устилавшей землю коричневой листве. Впереди, немного выше, на другом конце посеревшей в вечерних сумерках поляны одиноко белела наша сторожка. Вечерний ветер шумел молодой листвой векового леса у нас над головами.
— Ты знаешь толк в козах? — спросил капитан.
— Да не особенно.
— Так тебя непременно надуют. Всучат какую-нибудь больную. Торговцы скотом — страшные мошенники. Я их хорошо знаю, по горькому опыту.
— Буду смотреть в оба.
— Как ни смотри, все равно! Надуют непременно!
— Ну так поезжай ты, — ответил я.
— Придется, — промолвил со вздохом капитан. — Не хочется, а придется.
— Неплохо бы купить несколько кроликов, — заметил я.
— На что они нам? Чтоб под сторожкой все разрыли?
— Они плодятся быстро, у нас будет мясо.
