Ознакомительная версия.
Человек Без Тела крякнул и промолчал. Через минуту сказал:
- Подсчитал.
"Что получилось?"
- Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха на семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать два хороших поступка без учета тяжести содеянного. По количественному показателю с натяжкой проходишь, Колян. Поздравляю!
"А надо еще и по качественным показателям посчитать?"
- Нет. Это сложно. Приборов и инструментов необходимых нет. Да и не нужны качественные показатели для того, чтобы дать тебе шанс предстать перед другими должностными лицами. Они для другого подсчитываются.
"Для чего?"
- Для определения меры наказания.
"И что это за меры?"
- А вот это будет тебе сюрпризом, подлец.
"Ты же обещал!"
- Хорошо. Это будет тебе сюрпризом, Колян. Начнем?
"Ты будешь перечислять все мои грехи? Семьдесят восемь тысяч четыреста тридцать три греха? Если на описание каждого греха ты будешь тратить по одной минуте, то на это уйдет…", - я напряг извилины и выдал результат: - "около двух месяцев!".
- Я тоже считать умею, - сказал Человек Без Тела. - Можешь не переживать - времени у нас с тобой хватит. Помнишь, какое сегодня число?
"Двадцать девятое февраля"
- А завтра какое будет?
"Первое марта", - подумал я. - "Нынче у нас год високосный"
- Не угадал! Завтра тридцатое февраля. Потом тридцать первое, тридцать второе и так дальше, до бесконечности. А после бесконечности начнется март. Так что, времени у нас с тобой - вагон и маленькая тележка. Да ты не переживай, Колян, не буду я все твои грехи перечислять, мелочь всякую, наподобие детских "нежданчиков" и отказов есть манную кашу, опущу.
"Слава богу!"
- Не упоминай имя сие! Не достоин.
"Хорошо. Как скажешь"
- Начнем с пятилетнего возраста. М-м-м. М-м-м. Нет, пожалуй, до самой школы нет ничего интересного. Начну с первого класса.
"Ох!", - мысленно вздохнул я.
- Учительницу, Галину Лаврентьевну, называл про себя дурой.
"Было", - вспомнил и снова вздохнул я.
- Получал неудовлетворительные отметки. Кстати, за поведение тоже.
"Это что - грех?"
- А ты сомневался?
"Дальше"
- Дальше, хуже. Четырнадцать раз в первом классе ты дергал Светку
Балашову за хвост. Взял у Димки Захарова книжку почитать, "Волшебник
Изумрудного Города", и подрисовал Страшиле, соломенному чучеле, огромный член. В таком виде и вернул. А когда Димка отказался от нее, от такой извращенно изуродованной, ты выдрал страницу с половым гигантом Страшилой, сложил из странички голубка и запулил его через весь класс, а покалеченной книжкой стукнул Димку по голове. Димка тогда долго плакал. И не от боли, а от обиды. Две книжки ты, Колян, не вернул в школьную библиотеку. Сказал, что их у тебя украли, а сам забыл их на плитах, на пустыре, где вы с ребятами играли в трех мушкетеров. Вспомнил о книжках только дома, а возвращаться поленился. Ну и их, естественно, кто-то взял. Дальше…
Я ужаснулся тому, сколько всего было дальше. Сколько я совершил плохих, неблаговидных, поступков. Скольким взрослым я наврал.
Сколько обид нанес своим родителям. Сколько неприятностей доставил тем, кто заботился обо мне, кто по-настоящему хотел мне добра, кому я был дорог и интересен. Сколько же грехов я совершил в своей бесконечно длинной детской жизни! Некоторые мои плохие поступки казались мне тогда чем-то совершенно незначительным, во всяком случае - малозначительным. А теперь почему-то мне было стыдно.
Стыдно за оторванные лапки кузнечиков и за невыученные уроки, и, как следствие, плохие отметки в дневнике. Стыдно за свои порванные школьные штаны и чернильные кляксы на лице, и, кстати, не только на моем. Чернильница-непроливашка в моих руках была очень даже проливашкой, а потому - страшным оружием, которого опасались многие пай-мальчики и пай-девочки. Особых различий между полами я не делал.
Но больше всего мне стало стыдно, когда Человек Без Тела напомнил мне о математичкиной авторучке.
Она была ярко-малиновая, с золотым пером, золотой прищепкой и золотыми заглушками на колпачке и на другом кончике. Это был никакой не "Паркер", в те времена никто не знал, что "Паркер" существует, но авторучка была такой красивой, что, как только я ее увидел, сразу решил украсть.
Да, да, украсть.
Я тогда не знал, что такое грех, в лексиконе моих родителей такого слова не было, но они всегда говорили, что красть - это очень плохо. А я ничего не смог с собой поделать! Уж больно она была красивая.
Я готовился к этой краже с тщательностью, о которой позавидовали бы матерые преступники. Математичка никогда и нигде не оставляла свою авторучку, почти всегда держала ее в руках, но я верил, что рано или поздно Елена Аркадьевна, так звали нашу математичку, утратит бдительность и мне представится возможность завладеть вожделенной авторучкой. Верил и ждал своего часа.
Предполагая, что мне, возможно, не удастся сразу вынести малиновое чудо из школы, я облюбовал тайник - в мальчишечьем туалете, за смывным бачком. Там, за бачком, была небольшая узкая площадка, а на ней полно пыли, и мне было совершенно понятно, что низкорослая уборщица баба Клава дотянуться туда своей тряпкой не может. А я, пятиклашка-переросток дотягивался легко, даже на цыпочки не вставая.
В тот день к концу урока алгебры у Елены Аркадьевны дома случилась какая-то неприятность - то ли соседи ее затопили, то ли она соседей, в общем, что-то, связанное с сантехникой. Елене сообщили об аварии кто-то из учительской и она, не дождавшись трех минут до звонка, в панике помчалась домой, забыв на столе авторучку.
Думаю, что она бы ни за что ее не забыла, но на столе лежала стопка тетрадей с нашими контрольными, которые Елена Аркадьевна планировала раздать нам после урока, а авторучка лежала рядом со стопкой. Стопка съехала и накрыла авторучку. Когда математичка убежала, мы бросились разбирать тетради. Всем было интересно узнать - что он получил за контрольную. Я подбежал к столу первым. Меня не очень волновала оценка, выставленная мне в тетради, просто я видел, как Елена
Аркадьевна хлопнула кулачком по столу, сказав: "Черт подери!", когда ей сообщили о несчастье, видел, как стопка тетрадей накренилась и съехала вбок, закрыв ярко-малиновый цилиндрик.
Никто не заметил, как я сунул авторучку в карман.
А потом я вынес ее из класса и спрятал в тайник.
Алгебра была первым уроком. Елена Аркадьевна появилась в классе через час, к началу третьего урока. Она пристально посмотрела на пустую столешницу, заглянула под стол и спросила:
- Ребята, никто мою авторучку не брал?
- На фиг она нам нужна!? - возмутился с задней парты хулиган и двоечник Пашка Пупынин по прозвищу Пупок. - Мы, Лена Аркадьевна, уже два года, как шариковыми пользуемся.
И он был прав. Наливная чернильная авторучка была никому не нужна. Даже мне. Недавно, к первому сентября родители купили мне аж три шариковых авторучки - с синим стержнем, с красным и с черным.
Авторучки лежали в прозрачном пластиковом чехле-футляре. Не у каждого школьника были такие. Но я сказал, больше всему классу, чем
Елене Аркадьевне:
- Очень надо с чернилами возиться. Каменный век что ли?
- Ребята! Эта авторучка - память об одном человеке. Я ей очень дорожу. Отдайте, пожалуйста! Тем более что она никому из вас не нужна.
- Да не брали мы вышу авторучку, - завелся Пупок. - Вы че? Не поняли, что ли?
Пупок злился, наверное, потому, что он своей видавшей виды шкурой чувствовал - кто бы не скомуниздил эту проклятую авторучку, обвинят все равно его. А кого еще обвинять? Он ведь плохо учится, а родители у него - мать простая фельдшерица в ветлечебнице, к тому же пьющая, отец сидит. Неблагополучная семья.
- А почему ты грубишь? - тихо спросила Елена Аркадьевна, у нее побелел кончик красивого носа. - Почему, Павел, ты позволяешь себе разговаривать со мной в подобном тоне?
- Вы же себе позволяете! - очень убедительно заметил Пупок.
Прозвенел звонок, и в класс вошла русачка Софья Абрамовна, это был ее урок.
- Софья Абрамовна, - тоном приказа сказала математичка. - Будьте добры, проследите, чтобы никто не выходил из класса. Я сейчас вернусь. - И гордо вышла, прикрыв за собой дверь.
Русачка пожала литыми плечами и встала у двери, как скала. О том, что на улице во всю гуляет бабье лето и по причине тепла окна открыты, что класс находится на первом этаже, и что через открытые окна можно легко удрать, она не подумала, да и мы все даже не пытались этого сделать. Какое-никакое, но уважение к учителям и вообще к старшим, у нас пятиклассников, живших в эпоху развитого социализма, присутствовало. Той отмороженностью, которая царит в теперешней школе, дети еще не болели.
Софья Абрамовна Розенблюм была типичной еврейкой и национальность свою скрывать даже не пыталась, сложно было ее скрыть, имея такое имя, отчество, фамилию, а вместе с ними, широкие бедра, крупный нос с горбинкой, кудрявые черные волосы и смуглую кожу. Говорила она, сильно грассируя. Теперь я бы не смог понять, каким образом ей удалось работать учительницей русского языка. А тогда я об этом не задумывался. Еврейский вопрос прошел мимо меня. Я его не заметил. А про Софью я тогда думал, что она просто не совсем русская. И все.
Ознакомительная версия.
