И в самом деле. Двор был усеян от края до края. Медные гильзы — маленькие, в палец, и большие, на всю длину руки — валялись по всему двору, то блестящие, то позеленевшие, куски веревки, толстой и тонкой, куча зеленых деревянных ящиков с черными надписями высилась в углу двора, к стене хижины притулилась кипа белесых, выгоревших на солнце серых одеял, две заржавленные каски, груды окурков, топорик с расколотой зеленой ручкой, нож-штык с почерневшими гранями, железная бочка, обросшая травой, тряпки, пустые разноцветные консервные банки, ведро без дужки, вязанка сухого хвороста, стул с выдернутыми ножками, моток колючей проволоки, погнутая длинная металлическая лестница, строй огромных четырехугольных жестяных банок, обрывки бумаги, мешки, остатки истлевших газет.
Но не эти предметы, не мусор и свалку увидел сразу Яаков, а четыре жилистых, бугристых оливковых дерева, увешанных плодами, и виноградные лозы — шесть насчитал. Их стебли — в руку толщиной — тянулись вверх по скале, а ветви — длинные, отяжелевшие от ягод, гнулись к земле.
Спотыкаясь о жестянки, шагнул Яаков к ним, погладил огромную, влажную от росы гроздь — спелую-преспелую, уже осыпающуюся, и принялся щипать ягоду за ягодой, утоляя и голод, и жажду.
А подкрепившись, спустился Яаков в долину, потом извилистой тропкой поднялся на гору, потом снова шел под гору, покуда не пришел к Стене плача, и, глядя на величественные камни, воздал хвалу Господу в самом святом для иудея месте.
Вернулся Яаков в каменную хижину, в дом и сад, дарованные ему Богом. Был самый полдень, и солнце палило, и жажда иссушала, и Яаков, хоть и не хотел докучать Творцу, но подумал: хоть бы испить живительной водицы. Подумал так и склонил голову, опустил очи долу, сам себя устыдившись. Тряхнул Яаков головой, стыдя себя еще больше, дрогнул его подбородок, поросший редкой козлиной бородкой, задрожало лицо, и взор ненароком скользнул по скале, вдоль которой виноградная лоза тянулась, и увидел Яаков темную расщелину в скале, которой раньше не заметил, а из той расщелины сочилась серебряная струйка. Путаясь в длинной одежде, подбежал Яаков к скале, подставил горсть, и наполнила ее чистая родниковая вода.
Не спешил Яаков утолять жажду, только смочил лицо и стал озираться, искать, как не словом, но делом воздать хвалу Господу. Увидел он вдали, на вершине горы, куст, цветущий огненными цветами. И пошел, вскарабкался, поднялся на вершину горы, сорвал несколько соцветий, плотных спелых семян, а вернувшись, выкопал ямку у подножия скалы, возле родника, горстями наносил земли, заполнил ямку, рассыпал семена и полил водой.
Тогда только сам попил.
Уже следующейвесной поднялся на том месте кустик, расцвел огненными цветами, и не остался он одиноким, ибо всякое семя — травы и цветка или дерева и куста — всякое семя, залетевшее в этот двор, не утаилось от взора Яакова, и всему находил он местечко — и солнце, и тень, и глоток воды. И обросла некогда заброшенная каменная хижина цветущими вьюнками — фиолетовыми, розовыми, желтыми, синими и белыми, а двор — эта прежде разоренная, замусоренная каменная площадка на склоне горы — покрылся травами, и новыми плодоносящими деревьями, и цветами, и цветущими кустами. С того раза, как сказал себе Яаков: «хоть бы живительной водицы испить», а не успев сказать — увидел бьющий из скалы родник, с того раза больше так не говорил и не думал, ни вслух ни про себя — «хоть бы», потому чтознал: если так скажет — возьмет, да найдет, что надо. Теперь он говорил: «позабочусь, чтоб было», потому что того-сего еще не хватало Яакову, хотя и немного ему было нужно для поддержания жизни. А все же нужно. Чего и с избытком имел, а чего — нисколько.
Урожай маслин был богатый, ветки гнулись, надо было плоды снять и засолить, он уже и всяких травок в горах набрал, и дикого чеснока нашел — сколько-то насушил, а часть себе во двор пересадил. И посуда уже ждала, все эти громадные четырехгранные жестянки выскоблил, вычистил, — а соли не было.
И, боясь вымолвить «хоть бы», бормотал себе под нос Яаков: «позабочусь, постараюсь» и однажды решился: нагрузил деревянный ящик — выбрал такой потоньше, полегче — нагрузил виноградом, взвалил на плечо и поднялся по тропке в гору, на широкую улицу.
Шел да шел Яаков с ящиком на плече, пока не дошел до лавки. А подойдя, остановился и заглянул внутрь. Все там было, в лавке, и соль, наверное, была, только стеснялся Яаков спросить.
— Шалом, — только и сказал.
— Шалом, — отозвался хозяин, светлолицый еврей. Стоял так Яаков в проеме двери, покачиваясь, наклонившись, ящик на плече, стоял, не зная, что еще сказать.
— Чего-нибудь нужно? — спросил лавочник.
— Соли.
— Сколько?
— Много.
— Мешок? — улыбнулся тот.
— Мешок.
— Плати и уноси.
— Уплатил бы, да денег нет, — проговорил Яаков, опуская глаза.
— Задаром хочешь, или как?
— Нет, я милостыню не прошу.
— Так как?
— Угощу тебя удивительными ягодами.
— Чем они такие удивительные?
— Утоляют и голод, и жажду, — отвечал Яаков и поставил свойящик на прилавок. Бог мне их даровал.
Лавочник оглядел Яакова — темнокожего, низкорослого, иссохшего человека с седыми пейсами, редкой козлиной бородкой и серьезными, бесхитростными черными глазами, усмехнулся, отщипнул ягоду, попробовал.
— Очень вкусные у тебя ягоды, — сказал, — иди, там, за углом, базарчик, выручишь денег, купишь соли.
— Нельзя, — тихо промолвил Яаков. — Нельзя продавать одарение Божье. Им только делиться можно. Бери, сколько хочешь, если нравятся. У меня еще много есть.
И отвернулся Яаков, и уже выходил из двери, когда лавочник его остановил.
— Мешок, говоришь?
— Мешок.
— А для чего?
— Маслины солить.
— А маслины продашь?
— Не продам.
— А угостишь?
— Сколько твоя душа пожелает.
— У тебя есть осел?
— Нет.
— Сам-один не донесешь мешок соли. Надорвешься, свалишься.
— Донесу.
— Хорошо, — сказал лавочник, — поделюсь и я Божьим одарением.
Подняли они вдвоем мешок соли на прилавок, и Яаков уже готов был взвалить его себе на спину, когда услышал:
— А где хлеб покупаешь?
— Не покупаю.
— Чем же ты кормишься?
— Виноградом и виноградными листьями сыт. А теперь вскоре, даст Бог, и маслины есть буду.
— А по хлебу не соскучился?
— Тело соскучилось, — признался Яаков.
— Лепешкой угостишься, если предложу? — спросил светлолицый.
Яаков подумал и сказал:
— Если разломишь пополам и одну часть сам съешь, — и я съем вторую половину.
Они ели свежую лепешку, макая ее в соль, и лавочник снова спросил, сам не понимая, почему он это делает:
— А если я тебе предложу мешок муки — поделюсь одарением Божьим, у меня есть два мешка, — возьмешь?
— Возьму, — ответил Яаков.
Он забросил на спину мешок соли, согнулся в три погибели и вышел, — не рухнул, не надорвался, мелкими шажками спустился под гору, и вскоре снова появился в лавке с еще большим ящиком винограда — на этотраз выбрал круглые, синие ягоды, потом показал дорогу к своему дому и ушел, забросив на спину мешок муки.
Теперь у него всего было вдоволь, всем запасся Яаков, потому прежде всего выложил каменную печь под навесом, притулившимся под боком хижины, испек лепешек и принялся снимать богатый урожай. Сушил виноград, собирал, сортировал и засаливал маслины и стал даже подумывать о жернове — давильном камне — оливковое масло жать, чтобы было в чем сохранить засоленные плоды, да и чем сдобрить лепешку, — так думал Яаков, но, упаси Бог, не говорил он «хоть бы», а только «я позабочусь».
И так в заботах искал Яаков. Исходил все дорожки-тропки вокруг, сотни камней ощупал, но ни одного подходящего камня не нашел, покуда не набрел однажды на пещеру, обросшую кустами, темную и глубокую, может, до самой середины горы, и понял Яаков: нашел, что искал, хоть ещё ничего не видел и руками не трогал.
Солнце уже было по ту сторону горы, а у Яакова — ни фонарика никакого, ни свечки, так он и вернулся домой, но на другой день поднялсяеще затемно, до рассвета, спустился по узенькой тропке вприпрыжку, как горный козел, подпоясавшись в несколько рядов веревками, потому что знал — они пригодятся. Можно было, конечно, захватить топорик и вырубить кусты вокруг пещеры, чтобы было светлее, но, известно, не поднялась бы рука Яакова против творения Божьего, потому сгреб он кусты веревкой, собрал потеснее, протянул веревку и петлей обвязал за ствол близстоящего дерева, потом и с другой стороны так же отогнул кусты, и открылась широкая пещера, теперь осталось только подождать, пока солнце встанет, хоть на палец поднимется над землей — и уже опустит лучи в пещеру.
С первыми розовыми проблесками сотворил Яаков утреннюю молитву, а когда кончил молиться — заглянул в пещеру, и вся она была освещена, какбелым днем. Открывшееся зрелище могло бы удивить Яакова, если бы он умел чему-нибудь удивляться, но он никогда не удивлялся, зная, как безгранична сила Господня, и что нет конца и края созданиям, по воле Его появившимся или по воле Его созданным человеческими руками. И он промолвил:
