Ознакомительная версия.
«Вера! Я пишу это еще дома, а не впопыхах на коленке. Значит, это не рефлексия, а четкий план. Я не знала, как мне отблагодарить тебя за гостеприимство. Наслышана, что эмигранты сделали из твоей квартиры постоялый двор. Поверь, я понимаю, как это может достать. И я придумала, как тебя отблагодарить. Прочти до конца, а потом иди к шкафу…»
Она задрожала от необъяснимого ужаса и, бросив письмо, просто ринулась к шкафу. Открыла, но ничего не увидела. Немного пахло нафталином, видимо, от бывших здесь вещей ее гостей. Странно, что они ездят в нафталиненной одежде. Она провела рукой по верхней полке, но ничего, кроме старых шапок и беретов, там не было, не считая пыли. «Боже, когда я до нее доберусь», – подумала она и вдруг разозлилась на этот свой необъяснимый испуг. А что может быть в шкафу? Бомбы испугалась? Или чего еще? Она совсем идиотка? При этом слове пальцы стали неметь и скручиваться. О господи, спаси!
И она вернулась к письму.
«…Прочти до конца, а потом иди к шкафу. Ты там увидишь коротенькую шубку, она висит у задней стенки. Я дарю ее тебе. Она почти новая, но жмет меня под мышкой. У меня нет дочери, нет сестры. У меня есть ты, которая любезно нас приняла. Видишь, я в этом не сомневалась. Мне она не нужна еще и потому, что мы едем в теплую часть Германии. Я рисовала себе мысленно, какая ты, и обрадовалась, увидев, что она будет тебе в самый раз. Я была уверена, что, дай я тебе ее в руки, упрешься рогами и не примешь ее. Такой я тебя помню по истории с цигейкой. Помнишь, как ты категорически не разрешала своей маме перекупить ее у нас? Вот еще, сказала ты, буду я чужое (в смысле мое) донашивать. Поэтому, пользуясь суетой приезда, я и заныкала свой презент поглубже. Теперь попробуй нас догони! Вера! Она хорошо будет стоить, если ты все такая же гордая и не захочешь ее носить. Денег, как я понимаю, лишних у тебя нет. Спасибо тебе за прием. И не сердись, бога ради. Может, все надо было сделать иначе. Но прости мне мою цигейковую память. Храни тебя Бог, Вера! И еще раз – не сердись, и носи. Это от всего моего сердца.
Ира».
Она помнила, как цигейковую шубу, которую Ирка носила два года, а потом выросла из нее, навязывали ей, мелковатой по сравнению с Иркой. И как она орала на мать, которая так обрадовалась счастливому случаю одеть дочку за небольшие деньги.
Вера медленно шла к шкафу. На этот раз она сразу нащупала мягкий мех и вытащила коротенькое норковое полупальто, пахнущее нафталином. Из рукава торчал в пандан цвету шубы берет из какого-то неведомого материала, толстого, легкого и мягкого.
Она надела шубку. Она была как раз. Она посадила на голову берет. Даже так нелепо одетый, он смотрелся, придавая ей давно забытый кураж и лихость. Бесчувственной с утра руке было приятно и уютно.
«Ё-моё, – сказала себе Вера, – никому не отдам и никому не продам. Хоть раз в жизни поношу хорошее». Но тут же она себя окоротила, в ней взыграла цигейковая гордость, а одновременно вспомнилось, как вчера, провожая своих гостей, она смотрела на Ирину изящно заломленную шляпу и думала, что русские женщины искони повязаны платками, а надо жить вот так, лихо, набекрень. Не эта ли мысль саднила ее с утра? «Не отдам норку, – сказала она себе. – Подарок есть подарок. Вот возьму и пойду сегодня к доктору и приглашу его на чай. Там у меня кое-что вкусненькое от гостей осталось».
И пальцы ее были не кривыми. И кровь по руке бежала бойко и как бы заносчиво.
– Спасибо, Ирка, – сказала она громко своему отражению в зеркале. – Я еще раздухарюсь – даю слово – и приеду к тебе в твою теплую Германию. Ты же обещала позвонить по приезде.
И еще подумалось: в таком виде ее точно возьмут на работу.
Ознакомительная версия.
