Легко понять, что книга эта была с откровенной враждебностью принята консервативной британской прессой. Почтенный лондонский «Экономист», позабыв свою респектабельность, с площадной наглостью советовал Устинову «применять таланты в других областях».
Думается, самому Питеру Устинову виднее, как распорядиться своими талантами. И он с прежней неутомимостью и настойчивостью продолжает трудиться во имя сближения народов и предотвращения угрозы ядерного конфликта. Недавно он снова приезжал в Москву, готовя очередную телепрограмму о нашей стране. Кстати, многолетнее свое сотрудничество с советским телевидением он оценивает весьма высоко, ведь именно оно, кроме всего прочего, дало ему возможность лучше узнать наших людей, их жизнь я труд. Без этой работы, подчеркивает он, не было бы и книги «Моя Россия», на основе которой он намерен создать многосерийный фильм.
Близкий друг Устинова, журналист Генри Брэндон как-то сказал о нем: «Питер — реформатор по натуре, он хотел бы переделать мир». Отдадим должное английскому юмору — конечно же, Питер Устинов не собирается переделывать мир в одиночку. Речь идет о другом, о будущем нашего мира: каким ему быть, что надо сделать ради этого будущего. И тут уж у всех, кто лично знаком с Устиновым, видел его на экране или на сцене, читал его прозу, сомнений, я думаю, не возникнет: будущее «по Устинову» должно быть построено на основе справедливости, человечности и добра.
М. Ткачев
— Поистине, вы великий волокитчик, — сказал Филип Хеджиз.
Джон Отфорд поерзал в своем вращающемся кресле и улыбнулся уклончиво. Стоял чудесный день поздней осени. Солнце ложилось на подрагивающие золотые листья, и время от времени легкий ветерок поглаживал их тенями ряды старинных книг, выстроившихся на полках вдоль стен кабинета. У окна лениво плавали из стороны в сторону пылинки.
— Я бездельник и признаю это, — кратко пояснил Отфорд. — Но ведь сам характер моей работы, несомненно, сокращает прилив жизненных сил. И вообще я сыграл бы сейчас в гольф.
— И я бы сыграл, — вздохнул Хеджиз. — Но не смею поддаваться искушению. Через десять дней надо посылать рукопись в набор.
— О, вы и ваша энциклопедия! Почему бы вам просто не переиздать то, что я написал пять лет назад? Я корпел тогда над этим материалом до кровавого пота.
— Если вы читали мое письмо, в чем я сомневаюсь, с ноткой вполне дружелюбной язвительности произнес Хеджиз, — то, вероятно, помните, что мы не имели ни малейшего намерения обновлять ваши высоконаучные и восхитительные статьи о битвах Оливера Кромвеля или египетском походе Наполеона. Но итальянская кампания последней войны столь часто упоминалась с тех пор в мемуарах генералов, что выплыли на свет божий новые факты, которые, возможно, следует принять во внимание.
— Генеральские мемуары! — фыркнул Отфорд. — Генералы, как правило, чертовски плохо пишут. Либо, по меньшей мере, подбирают себе «писателей-призраков» так же бездарно, как и штабных офицеров.
— Не уверен, есть ли у вас основания для таких высказываний, — возразил Хеджиз. — Книги, которые я послал вам на рассмотрение, вот уж который год так и лежат на столе, в прекрасном уборе из пыли. Мемуары Паттона, Марка Кларка, Омара Брэдли, Эйзенхауэра, Манштейна! И на самом верху я вижу Монти.[2] В этом есть какая-то символика?
— Она просто пришла последней. — Отфорд начал терять терпение. — Филип, — сказал он, — вы очень милый человек, но я бы хотел, чтобы вы оставили меня в покое. Статья об итальянской кампании стоила мне большого труда. Она тщательно документирована и, льщу себя надеждой, написана со здравомыслием и ясностью. И не клевещите на меня; я действительно просматривал эти книги по мере их поступления. И честно могу сказать: ни единого известного факта они не меняют. А теперь, в довершение всего, вы приволокли мне свеженькую, прямо из типографии, эпическую поэму в пятьсот страниц об унылых похождениях сэра Краудсона Гриббелла, абсолютно ничем не примечательного офицера. Единственная его претензия на славу — он подготовил и осуществил операцию по форсированию реки Риццио, преодолев сопротивление намного уступающих в численности войск противника.
— Нет, Джон, вы просто невозможны, — рассмеялся Хеджиз.
Взяв книгу Гриббелла, Отфорд с отвращением посмотрел на обложку.
— Что за нелепая обложка, Филип, вы только взгляните! Физиономия до того безликая, что ее и забыть невозможно, на фоне горящих танков и бегущих солдат. По всей вероятности его собственных. И название: «Таков был приказ». Блистательно двусмысленная фраза. Нет сомнения: если события разворачивались в его пользу, он может отметить, что успех операции определялся выполнением его приказов. Если же обстоятельства складывались против него, он всегда может пожать плечами, сказать: «Что ж, таков был приказ» — и обвинить тех, кто руководил им и с чьей глупостью он не имел власти бороться. Отличное название, если вдуматься. И типично армейское. Оно ничего не значит и в то же время означает все. И красноречиво, и ни к чему не обязывает автора. В общем, Гриббелл заслуживает за это название высшего балла с плюсом. Оно звучит как вопль триумфа в звуконепроницаемой комнате.
— Для военного историка вы на редкость циничны.
— Милый мой, да разве можно быть военным историком, не став циничным? Будь у меня больше времени и меньше природной лени, я написал бы труд увесистый, как десять энциклопедий, посвященный исключительно ошибкам полководцев. Наполеон, Блюхер, Мальборо, Ней[3] — все они допускали вопиющие и непростительные просчеты.
— Вы справились бы лучше?
— Разумеется, нет, — мило улыбнулся Отфорд. — Поэтому я и не солдат, а военный историк.
Хеджиз решил попробовать снова. Он стал очень серьезен:
— Ну так как, Джон?
— Почему вы не попросите кого-нибудь еще?
— Потому что если уж вы беретесь за дело, то оказываетесь не только проницательным ученым, но и захватывающим воображение писателем.
— Перестаньте мне льстить.
— И не вздумайте даже говорить мне, что у вас нет на это времени. Каждый раз, приходя сюда, я застаю одну и ту же картину: вы сидите в кабинете, уставившись в окно, с таким видом, будто вините весь род человеческий за то, что не находитесь сейчас на юге Франции.
Джон усмехнулся. Он узнал свой портрет.
— Быть хранителем коллекции оружия и доспехов в великом музее — веселого мало, — заметил он. — Всего-то дел содержать реликвии в чистоте и порядке. Всю работу за меня уже выполнили греки, египтяне, римляне и прочие. Мне не осталось ничего творческого. Предыдущие поколения кураторов собрали коллекцию, а теперь, при нынешних финансовых строгостях, у меня нет средств на приобретение чего-нибудь нового. Самое трудное в моей работе — не заснуть.
— Значит, вы признаете, что время на другую работу у вас есть.
— Признаю, — сказал Отфорд. — Время у меня есть. Но нет желания.
В эту минуту, постучавшись, вошел мистер Поул. Это был старик, обязанный присматривать, чтобы воинственные дети не утащили из музея ятаганы и алебарды. Он носил темно-синий форменный костюм с золотыми коронами на воротнике.
— Эта женщина опять здесь, сэр, — сообщил он.
Отфорд покраснел:
— Отошлите ее.
— Никак не уходит. И мистер Элвис, и сержант Оуки пытались — уговаривали ее уйти, но она чрезвычайно настойчива, мягко говоря.
— Скажите ей, я уехал.
— Она видела вашу машину, сэр.
— Откуда ей известно, что это моя машина?
— Не знаю, сэр, но она сказала, машина — ваша, и мне некуда было деваться. Ей известен номер. «Ка Икс Эр — семьсот пятьдесят девять».
Хеджиз рассмеялся.
— Женщина? — спросил он. — О, пожалуй, я могу заставить вас переделать статью с помощью шантажа. Джин знает о ней?
— Это вовсе не шуточное дело, — буркнул Отфорд. Она мне уже целых два дня житья не дает. Каждые четверть часа то звонит по телефону, то пытается прорваться ко мне лично.
— Но кто она?
— Провалиться мне, если знаю. Какая-то миссис Аллен, или Олбэн, или как там еще.
— Миссис Олбэн, — сказал мистер Поул. — Некая миссис Элэрик Олбэн.
— Я уйду через служебный ход, Поул, — сказал Отфорд. — А вы, пожалуй, попросите сержанта Оуки подогнать машину к Тридингтон Мьюз.
— Но как же мне быть сейчас, сэр? — спросил Поул. Бедная дама выглядит очень огорченной. Она сидит в этрусском зале. Мне пришлось принести ей стакан воды.
— Проявите инициативу, Поул, — туманно ответил Отфорд.
Хеджиз был явно озадачен.
— Но почему вы так боитесь ее, Джон?
— Она говорила по телефону абсолютно истерично и бессвязно.
Хеджиз улыбнулся:
— Я-то думал, нечто подобное случается только с кинозвездами или певцами. Что она хочет, если не секрет?
