Перед домом Ляпкин обнаружил пропажу обручального кольца. Жена поклялась развестись, если вновь заподозрит в измене. На жену плевать, а вот совместно нажитое имущество жаль. Ляпкин напрягся и с ужасом вспомнил, где оставил кольцо.
Проклиная себя за рассеянность, он вернулся в больницу с изуверским планом, к которому за магарыч приобщил дежурного врача и медсестру.
Доставили пациента, того, которого Ляпкин оперировал днём. Дали повторную анестезию. Ляпкин разрезал свежий шов, расширил рану и принялся в ней рыться. Кольца не было. Нашлась только забытая медицинская перчатка…
В то время как понурый Ляпкин возвращался домой, придумывая объяснение жене, пухлая блондинка вышла из ломбарда. Вырученных денег хватало и на новую кофточку, и на лекарства мужу. «В расчёте!» — думала она, вспоминая Ляпкина.
Прохор Петрович слыл редкостным мудаком. Детям замечание сделает — матом ругаться нехорошо, а они ему вслед: «Мудак». В больницах пропускает тех, кому «просто спросить», а в очереди цедят: «Мудак».
Коллеги в него пальцами тычут:
— Петрович сорок лет на заводе, а ни болта, ни гайки не спёр. Так ещё и другим воровать не даёт!
— Ну и мудак!
Жена любила его попрекать:
— Хоть кусок металла домой припри — сдадим! Связалась на свою голову с мудаком…
Как-то вечером вышел Прохор Петрович за хлебом. Вдруг из переулка крики. Смотрит — пятеро одного бьют. Бросился на помощь. Получил заточку под рёбра и эпитет «мудила».
Хоронили его всей роднёй. «Миллионов я не нажил», — писал Прохор Петрович в завещании, — «потому в наследство вам мой завет: живите честно, по правде».
Переглянулись наследники, и самый младший прошептал:
— Ну и мудак…
Всё было: и муж, и деньги, и квартира — вот только забеременеть никак не могла. Занималась любовью по графику. Пачками пила лекарства. Перепробовала всех врачей. Без толку.
Плачет: напрасно молодой два аборта сделала. Успокаивается: просто пока не везёт — дело времени.
Надоела суетная Москва. Уехали с мужем в Малайзию. Поселились в хижине на берегу озера. Муж вышел искупнуться. Захотелось в туалет. Чего тут думать: приспустил плавки и помочился. Вернулся в хижину, но уже не один. Когда мочился, крошечная рыбка заплыла к нему в член. Заплыла и осталась.
Занялись любовью. Рыбка бросила мужа и перебралась к ней. Флора гостеприимнее — лекарства пила хорошие.
Приехала в Москву с целым аквариумом. Нерест.
И плодятся в ней рыбки, и живут, и горя не знают. Приютила живые создания, а забеременеть так и не смогла.
Вечером перед экзаменом я всегда трачу деньги на проститутку. Не из-за похоти. Просто верю в закон Ломоносова: «Если в одном месте убудет, то в другом прибудет». И правда: на экзамене деньги сторицей возвращаются мне от студентов.
Жду проститутку. Звонок в дверь. На пороге роскошная брюнетка. Лепота! Одно плохо — моя студентка. Бывают же встречи! Потупившись, говорит:
— Добрый вечер, Константин Сергеевич!
— Добрый, Зябликова! Экзамен на носу, а ты чёрти чем занимаешься…
После «чёрти чем», пуская сигаретный дым, говорю ей:
— Эх, Зябликова, ну зачем проституткой? Лучше бы воровать пошла!
— В смысле?
— Воровство — это когда одалживаешь у других, а проституция — когда себя…
Утром, собираясь на экзамен, обнаруживаю пропажу ручных часов.
Ну, Зябликова! Способная чертовка! Хоть экзамен «автоматом» ставь.
— И почему только самолёты падают? — вопрошает редактор нашей газетёнки. — Вот это тема для статьи, а не твои… детдомовские каннибалы.
— Не велика загадка, — говорю я, — самолёты падают из-за Сухорукова…
Редактор замолкает. Его брови удивлённо ползут вверх. Что ж, придётся объяснить.
Я был матросом на рыболовецких суднах в Атлантике. После рейса мы возвращались домой в Одессу, а судно оставалось в Мавритании на ремонт.
Конечно, перед самолётом мы напились. Напились так, что поразбивали друг другу головы, поломали руки и вообще нанесли колоссальный вред организму. Но в самолёт нас впустили. Окровавленных и пьяных. Частный рейс, как никак.
Летим над Атлантикой, половина экипажа уже отошла ко сну, и тут слышится панический крик капитана:
— Ёптить, я же насос на пароходе забыл!
Оказалось, владелец судна наказал ему привезти в Одессу топливно-подкачивающий насос, ужасно дорогой. Без него зарплаты экипажу не видать. Воцаряется хаос. Капитан кричит, чтобы самолёт разворачивали обратно в Мавританию, а команда едва не бунтует. Массовая паника! И тут стармеха Сухорукова осеняет:
— Ёптить, да у парохода топливный насос, как у самолёта!
План спасения родился моментально, на высоте десять тысяч километров.
Капитан привёз владельцу насос, а экипаж получил зарплату. И только потом из Мавритании пришёл факс, что на судне оставлен топливно-подкачивающий насос.
Выслушав историю, редактор долго молчит, а потом изрекает:
— И часто Сухоруков летает?
— Каждые полгода, — говорю я и добавляю, — да что там, он ещё и на поездах стал ездить…
В сосновом бору, на лавочке, окружённые реликтовыми деревьями, выпивали два патриота. Пили водку, закусывая соленьями. Разговоры, конечно, вели о главном.
— Поотрывать футболистам ноги! — Кипятился пузан. — Да за такие деньги я бы лучше сыграл! Предлагаю: не забил пенальти — получи паяльник в задницу!
— Политики! Вот это беда! — Отвечал лысый. — Нахапали гады! Мало им всё, сволочам! А мне, брат, за державу обидно!
— Тебе обидно? — перебил пузан, чавкая свиными ушками. — Да я за эту землю кровь проливал! И ведь благодатная земля-матушка! А во что превратили?
— А потому что гады! — пьяно заорал лысый. — Всё к себе! Всё для себя!
— Это от безнаказанности, — вставил пузан.
— И всем наплевать! У всех хата с краю! Засрали страну сволочи…
Они допили водку и засобирались домой. Бутылки швырнули в кусты, одноразовую посуду — на землю. Глядя на звёздное небо, лысый пробубнил:
— Живут как паразиты, а после них хоть потоп…
Лютый промышлял тем, что уродовал Божьих тварей. Работу свою любил.
Он ловил акул, отрезал им плавники и швырял туши обратно в море. Изуродованная акула кровоточащим камнем шла на дно и в муках умирала.
Однажды Лютый влюбился в буфетчицу Клаву. Ухаживал, дарил цветы и, наконец, пригласил в ресторан. Лютого Клава ненавидела, но, пообещав себе заказать самое дорогое блюдо, согласилась. Когда принесли заказ, уточнила:
— Это soupe de requin?
— Да, суп из плавников молодой акулы, мадам, — ответил официант.
Так родилась тема для разговора. Лютый начал рассказ о том, как именно добывают акульи плавники. По ходу повествования Клава бледнела, порывалась встать, а на моменте идущих ко дну акул её вырвало. Все взгляды посетителей обратились в их сторону, и Лютый в надежде разрядить обстановку ляпнул:
— Может ещё супчика?
Клаву вырвало повторно. Сотрясаясь в проклятиях и рвотных судорогах, она выбежала из ресторана.
Лютый остался один. С разбитым сердцем и супом. И надо бы бежать за ней, но денег жалко. Потому Лютый доел суп и уже не столь опечаленный отправился домой…
Вечером следующего дня Клава, совершая вечерний променад по набережной, увидела, что лодка Лютого пустует.
— А где Лютый? Почему не в море? — спросила Клава у местного рыбака.
— Помер ночью. Отравился супом…
Актриса Юлиана Вишневецкая, урождённая Булкина, окончив театральное училище, по распределению попала в уездный театр имени Ивана Кочерги. И, не откладывая блестящую карьеру в долгий ящик, решила переспать с режиссёром.
Режиссёр театра, семидесятилетний властелин муз Аркадий Самуилович Разглядайко, инициативу поддержал и пригласил актрису в номера.
Закутавшись в простыню, Вишневецкая восторженно декламировала монолог Эсмеральды, а Разглядайко не менее восторженно ласкал взором её пышные формы. И, наконец, смятённый чувством, будто Клод Фролло, он кинулся на неё и заключил в свои старческие объятия.
Вишневецкая стонала, как могла. Её сладострастные стоны приводили режиссёра в столь неописуемый восторг, что от чудовищного напряжения он едва не схватил на актрисе инфаркт. После Аркадий Самуилович сказал:
— Да, милочка, у вас определённо талант. Если вы так же сыграете Дездемону, как имитируете оргазм, то вам будут рукоплескать стоя!
Так Вишневецкая получила свою первую профессиональную роль.
К дебюту она подошла со всей ответственностью, и помимо прочего репетировала персонально с режиссёром Разглядайко. Во время одной из репетиций режиссёр скончался от инфаркта. Дебютный спектакль отменили, и убитая горем Вишневецкая рыдала на похоронах режиссёра так горько, что заслужила сначала подозрение, а после сочувствие его жены.
