— А что слышно?
— Айн момент — говорит Эмма и приседает, так как когда на ходу курит, то получает одышку. — Муравьёв развёлся и женился на Елизавете, моей младшей дочери. Так говорила Гала. Я хоть немного успокоилась, хотя его не переношу. Она 23 года, а он на 19 больше. Елизавета жила при матери, а тот к ней лазил, по ночи пьяный стучался, чтобы его впустить, но я его гнала, чтоб возвращался к жене, к ребёнку. А он ходил и ходил, и я не усмотрела. Забеременела от его моя Елизаветка. Потом родилась девочка Лида. А тот всё время лазит и стонет, чтобы его принять. Я не знала, как поступить, его впустила, но не могла с ними жить, чтобы не было какого–то несчастья, исчезла.
— Дети тебя не искали?
— Заявили о моей пропаже. Искали меня по всей России, так позвонила к ним и сказала, что пока Васька не выйдет, должны оставить меня в покое, мать домой не вернётся. Вася сидит под Сыктывкаром в лагере Верхний Чок строгого режима.
— За что сидит? — я спрашиваю.
— За убийство. Семь с половиной лет получил.
— Мало.
— Так за цыгана. Втроём с ещё одним цыганом пили у нас дома, дошло до ссоры, а в коридоре был домкрат автомобильный и одного Вася тем домкратом четырежды в голову. Сам вызвал скорую и милицию. Вася хороший ребёнок. Работящий, а второй сын Вова страшный лодырь, но миловидный, смуглый, высокий. В отца пошёл. А Васька в меня. Такой малый как я, но жилистый. Остался ему ещё год и четыре месяца отсидки, в июле выходит по амнистии по случаю 60-летия великой победы. Вместе мы вернёмся домой, и с моим Сашей решим, что с тем Муравьёвым. Как будет надо, Васька выпроводит.
9.15. Мы голодные и усталые. Имеем 20 баклажек, я хочу их отнести Чёрной Ольге, так как сегодня работаю за переносчика, но Эмма не пропустит ни одного мусорника на четырёх перронах. И в последнем мы попадаем на истинный клад. Кто–то выкинул целый дорожный набор. Тёмный хлеб, вареная колбаса, огурцы (национальный овощ, без которого никакой русский не выберется в дорогу), зелёный лук и почти полная литровая банка кефира.
— Бог нас накормил — говорит Эмма. — Наградил, за два часа работы на ходу. У нас в Коми говорят: «Волка ноги кормят».
Разбиваем лагерь на подоконнике при трех голубых переносных туалетах. В центральном сидит писсуардесса и инкассирует по десять рублей с человека. На дверце большая надпись: "Льготы не действуют".
Людмила Андреевне 71 год, она бывшая бомжиха с площади, но уже месяц работает в уборной на четырёх сменах, за что получает 4 тыс. рублей (400 зл.) в месяц.
— Плюс чаевые — добавляет. — Ведь от курв я не буду добавлять к кассе!
— А это почему? — я на это.
— Так они не сцут, только переодеваются, но всегда дают мне десятку. А бомжей — добавляет пренебрежительно — даже за деньги я не пускаю, из них никто ещё не попал в дырку.
Была уверенность, что как мы разложим буфет, сейчас же явится какой–то голодомор. Пришли в тюк пьяные Олег — Без-Ноги и Сергей. Ещё год тому назад Олег ходил нормальный, но нога ему сгнила, так её ампутировали. Очень ему это облегчает жизнь. Означает побирание. Нету мужчины, который отказал бы ему в нескольких десятках рублей. Русские женщины не любят давать денег пьяницам, так как очень, очень много из них имеет своего дома.
Как бы то ни было, Олег — Без-Ноги это правдивый Крез, и на этот раз он ставит бутылку, которую Эмма покупает у Чёрной Ольги.
Делаем пикник. Солнце греет, Олег напевает: судьба бродяг проклятая, а Сергей наливает плешкинский дивидрол (как говорят о водке Чёрной Ольги — дивидрол это очень популярное в России снотворное средство). Эмма кормит Олега, так как ему растёт на губе, вдавливает в него кефир, прикуривает ему сигареты, а он клянчит: — Дай поцеловать. Хотя раз.
— Я не такая — смеётся Эмма, но даёт и по голове его ласкает, по губе, а он сползает от наслаждения на тротуар и засыпает.
Мы сдаем в пункт скупки бутылки и банки. Больше всего платят за бутылки от пива Балтика — 80 копеек, за Клинское и Сибирскую корону — 50, за Бочку, Старый мельник, Медведь, Солатов, Очаково, Толстяк и Козел‑40, за Охоту, Невское и банки — по 20 копеек. Бутылок от заграничного пива не принимают.
Мы получили почти 25 рублей, к тому же 6 за баклажки. 31 рубля (3 зл) плюс жратву и водку на деньги Олега — столько вдвоем мы заработали за два часы тяжёлой работы. Эмма зарабатывает в среднем 35 рублей за день (3, 50 зл), делая три полуторачасовых поездки на помойки. Если работает от зари до зари, ездя в ещё лучшие места, чем Комсомольская площадь, может вытянуть и 150 рублей (15 зл).
На Комсомольской площади две скупки. Одна в грузовике, который круглые сутки запаркован возле отделения, вторую с тыла Ярославского вокзала содержит грузин Зураб. Я был поражен, когда за день до того зашел к нему поболтать. Не успел открыть рот, как он доложил, что имеет крышу ФСБ, значит, что платит дань за охрану Федеральной Службе Безопасности. В России платится милиции, ФСБ или бандитам. Никто не может увернуться — ни Юкос Ходорковского, ни приемка Зураба. Скупленное в грузовике бережётся соседями.
Как время медленно бежит. Лишь 12.05. Эмма летит к Чёрной Ольге на очередные сто грамм (уже третьи сегодня).
— Это мне даёт энергию — говорит. — Мне надо пить, чтобы ходить, работать. И на душе становится легче, но я знаю свою норму.
Я тоже готовый. Ужасно алкогольная атмосфера на этой Плешке. Здесь не удастся, чтобы время от времен не глотнуть. Меня тоже это захватило, забежал в магазин и за 50 рублей купил стограммовою бутылочку московского коньяка, так как после водке "от Чёрной", когда мы ходим по путям, ни как не могу синхронизировать шагов со шпалами.
Сразу стало лучше. Совсем даже неплохо.
Мы делаем вылазку в центр города к нескольким церквям, где можно получить бэушную одежду и продовольствие.
Трогаем в 14.00.
— На Плешке специфический контингент людей — объясняет мимоходом Эмма. — Много бывших заключённых, обтатуированных зеков нижнего тюремного сорта.
Общественная жизнь на Комсомольской площади организована как чудесная экосистема, похожая на пчелиный рой. Ежедневно со станции метро выливаются и вливаются сотни тысяч людей. Приезжают электричками на работу или возвращаются домой. На базарах, на тылах вокзалов, женщины делают покупки, а мужчины обязательно покупают пиво, оставляя везде сотни тысяч бутылок и банок. Здесь даже не принято бросать их в мусорник.
В 14.45 мы в церкви св. Николая в районе Китай — Город (Китайский Город). Эмма не вошла внутрь, только стала в сенях и ловит мимолётно одну из прислуживающих в церкви женщин. Просит об одежде. Очень долго мы ждём и ловим другого церковного человека. Мужчина не имеет руки. Эмма говорит, что её муж Саша тоже был ранен в Афганистане и инвалид. Подносит нам пристойный мужской костюм, а женщина два платья и кофту.
В церкви Всех Святых на Славянской площади не имеется одежды, но мы получили длинную булку.
— Наверное, уже 17.00 будет. Ещё четыре часа и Саша приедет.
— Лишь 15.30.
Мы садимся в парке. — Ой, как хорошо — вздыхает моя подруга, вытягивая ноги на скамейке. — Сколько же надо набегаться. Я знаю только те части Москвы, где стоит собирать бутылки. Великолепна площадь Пушкина.
— Где все уславливаются на встречи и пьют пиво в парке вокруг памятника поэту.
— Вокруг Кремля неплохо и вокруг гостиницы Россия. До 200 рублей могу вытянуть, если гоняю целый день. Но больше всего я люблю работать вечерней порой на Таганке. Там одни студенты. Часто сами подходят и говорят: "Бабуля, на, возьми бутылочку", и ещё добавят пять–десять рубликов, а я говорю: "Я от вас, ребят, брать я не буду, вы учитесь, вам мама и папа высылают", так они силой втискивают.
Я приношу пива и два хот–дога.
— В начале последней зимы, как начались морозы, я поехала электричкой в Переделкино под Москвой. Ох! Там богатая церковь! Одна аристократия: художники, актёры, писатели. Сказала: "Дайте сапог", а матушка, значит жена духовного: "Ты потрудишься, вот я и дам". Три с половиной часы отметала снег, а потом матушка открыла мне склад. Исусе Назарейский! Чего там только не было! У нас такой обычай, что как кто умрёт, его вещи возвращают к церкви, где его отпевали. А в Переделкино одна элита живёт. Я потом всю зиму в меховой шубе ходила, могла ведь брать, чего хотела.
Трамваем номер 45 мы едем к церкви в район Сокольник. Эмма засыпает. Горячо и страшно душно в той большей коробке. Из–под Эммы выплывает лужа. Когда на Сокольниках мы вышли с трамвая, поняла, что что–то не так. Повернула юбку задом на перёд, чтобы проверить, есть ли мокрое пятно. Было.
В церкви Христа Воскресшего мы получаем булку, коробку хрупких пирожных, пряники, конфеты и мармелад в банке. Снова Эмма не входит внутрь, хоть и идет служба. Она верующая.
