Салам сидел в кафе и пил чай.
— Садись, — сказал он Бу Ралему. — До одиннадцати я к Фатме Даифе не пойду. — Он заказал брату чай. — Сильно шумели?
Бу Ралем кивнул.
— Хотелось бы мне их послушать, — сказал Салам.
— Еще услышишь, — ответил Бу Ралем. — Они не угомонятся.
В одиннадцать они вышли из кафе и отправились по переулкам медины к дому Фатмы Даифы. Это была сестра матери их матери, так что к семье не принадлежала, и они сочли, что включить ее в игру не будет позором. Она ждала их у дверей, и втроем они направились к дому Салама.
Старуха первой пошла в переулок, обогнав Салама и Бу Ралема, и направилась прямиком к двери, возле которой толпились женщины. Свой хаик она затянула так плотно, что лица совсем не было видно, один только глаз. Она подошла к еврейкам и протянула ладонь.
— Отдайте мои вещи, — сказала она. Она не трудилась говорить по-испански, потому что знала: евреи понимают арабский. — У вас мои вещи.
У них ее вещи действительно были, и они все еще разглядывали их, но тут все обернулись к ней. Она забрала пакетики и быстро спрятала в своей куффе.
— Бесстыдницы! — прикрикнула она на женщин. — Идите и следите за своими детьми.
Она растолкала их и вернулась в переулок, где ее поджидали Салам и Бу Ралем. Все трое поднялись в дом Салама и заперли дверь. Они пообедали и просидели в доме весь день, болтая и смеясь. Когда пришла пора спать, Салам проводил Фатму Даифу домой.
На следующий день, когда они вышли, все евреи пялились на них, но никто не сказал ни слова. Женщина, которую Салам хотел напугать, вообще не вышла за дверь, и ее дочка не играла с другими детьми в переулке. Ясно было, что евреи решили, будто Фатма Даифа сглазила ребенка. Они бы не поверили, что Салам и Бу Ралем одни способны на такое, но знали, что у мусульманской женщины сила есть. Братья были очень довольны шуткой. Заниматься колдовством запрещено, но старуха была их свидетелем, что они ничего такого не делали. Она унесла домой свертки, которые забрала у евреек, и обещала хранить, чтобы, случись что, доказать: их не использовали.
Еврейка пошла жаловаться в комисарию. Молодой полицейский сидел за столом и слушал, держа в руке, маленький приемник. Она стала рассказывать ему, что мусульмане в ее хауме купили зелья, чтобы навредить ее дочери. Полицейскому она не понравилась, потому что была еврейкой, говорила не по-арабски, а по-испански, да и к тому же он недолюбливал людей, верящих в колдовство. И все же он вежливо слушал, пока она не сказала:
— Этот мусульманин — sinverguenza[6].
Она хотела поправиться — объяснить, что среди мусульман тоже много хороших людей, но ему ее слова не пришлись по вкусу. Он хмуро посмотрел на женщину и сказал:
— Зачем ты все это говоришь? С чего ты взяла, что они сглазили твою дочку?
Она объяснила, что все трое заперлись со свертками плохих вещей с рынка. Полицейский посмотрел на нее удивленно:
— И ты пришла сюда из-за дохлой ящерицы? — засмеялся он. Он отослал ее прочь и снова принялся слушать свой приемник.
Люди в переулке по-прежнему не разговаривали с Саламом и Бу Ралемом, а девочка не выходила играть с другими детьми. Отправляясь на рынок, женщина брала дочь с собой.
— Держись за мою юбку, — говорила она ей. Но как-то раз перед автомастерской девочка на минуту отпустила мамину юбку. А, побежав за матерью, упала и порезала коленку осколком бутылки. Женщина увидела кровь и закричала. Стали собираться люди. Через несколько минут появился еврей и помог женщине отнести ребенка в аптеку. Там девочке перевязали колено, и женщина отвела ее домой. Потом она пошла в аптеку забрать свои корзины, но по пути заглянула в участок. За столом сидел тот же полицейский.
— Если вам нужны доказательства, посмотрите, что стряслось с моей дочерью.
— Ну что еще? — сказал полицейский.
Он разговаривал с ней неприязненно, однако записал ее имя и адрес и вечером по дороге домой заглянул к ней. Посмотрел на колено девочки и пощекотал ее, так что та рассмеялась.
— Все дети падают, — сказал он. — Но кто этот мусульманин? Где он живет?
Мать показала ему крыльцо в конце переулка. Полицейский не собирался говорить с Саламом, но решил отделаться от этой женщины раз и навсегда. Он вышел в переулок и, заметив, что женщина наблюдает с порога, направился к крыльцу. Решив, что она больше не смотрит, он пошел прочь. Но тут услышал за спиной голос. Обернулся и увидел, что Салам стоит на террасе. Лицо Салама ему не очень понравилось, и полицейский решил, что перемолвится с ним парой слов, если как-нибудь повстречает.
Однажды утром Салам отправился с утра пораньше на рынок купить свежего кифа. Отыскав, купил сразу на три сотни франков. Когда он выходил из ворот, его остановил поджидавший на улице полицейский.
— Разговор есть, — сказал полицейский.
Салам стиснул в кармане пакетик кифа.
— Все в порядке? — спросил полицейский.
— Все хорошо, — ответил Салам.
— Никаких проблем? — настаивал полицейский, словно знал, что купил Салам.
— Никаких, — ответил Салам.
— Ну так следи, чтобы не было, — велел полицейский.
Салама раздражало, что с ним разговаривают вот так без причины, но в кармане был киф, и он мог только поблагодарить, что его не обыскивают.
— Я — друг мира, — попытался улыбнуться он.
Полицейский не ответил и пошел прочь.
«Скверная история», — думал Салам, торопясь домой с кифом. Никогда прежде к нему не приставала полиция. Добравшись до своей комнаты, он подумал, не засунуть ли пакетик под плитку на полу, но решил, что тогда он станет похож на еврея, который при каждом стуке в дверь прячет голову и дрожит. Он демонстративно рассыпал киф по столу и оставил так. После обеда они с Бу Ралемом нарезали листья. Салам не рассказал про полицейского, но думал о нем за работой. Когда солнце спустилось над равниной и в окна задул ветерок, он снял рубашку, развалился на подушках и закурил. Бу Ралем положил свежий киф в моттоуи и пошел в кафе.
— Я останусь дома, — сказал Салам.
Он курил час с лишним. Ночь была жаркой. В тростниках залаяли собаки. В одной из хижин внизу затеяли ссору женщина и мужчина. Иногда женщина переставала браниться и просто визжала. Их крики раздражали Салама. Ему не удавалось быть счастливым. Он встал, оделся, взял себси и моттоуи и вышел. Вместо того чтобы направиться в город, он свернул из переулка к шоссе. Ему хотелось посидеть в тихом месте и решить, что делать. Если бы полицейский его не подозревал, не стал бы останавливать. Остановил один раз — может остановить снова, и тогда обыщет. «Это не свобода», — сказал себе Салам. Мимо проехали несколько машин. В свете их фар стволы деревьев казались желтыми.
После того, как проезжала машина, оставались только голубой свет луны и небо. Дойдя до моста, Салам спустился по берегу под его опоры и пошел по тропинке к утесу, нависавшему над водой. Там он сел и стал смотреть с обрыва на глубокую мутную реку, струящуюся внизу в лунном свете. Он чувствовал киф в голове и знал, что заставит его работать на себя.
Медленно он выстроил план. Это обойдется в тысячу франков, но они у него были, и он решил их потратить. Выкурил шесть трубок и, когда все в голове у него выстроилось, засунул себси в карман, поднялся и по тропинке добрался до шоссе. Он быстро дошагал до города, пройдя до медины по проселочной дороге, где стояли дома с садами, а за стенами собаки лаяли на луну. Прохожие в этой части города встречались редко. Он зашел в дом своего двоюродного брата Абдаллы, который был женат на женщине из Сиди-Касема. Дом никогда не пустовал — там всегда гостили двое или трое его братьев со своими семьями. Салам тихонько переговорил с Абдаллой на улице и вызвал одного из братьев, чье лицо не было известно в городе. Абдалла вернулся в дом и быстро привел человека. Тот был с бородой, в деревенской джеллабе, а башмаки нес в руках. Они поговорили несколько минут.
— Ступай с ним, — велел Абдалла, когда разговор закончился.
Салам и бородач попрощались и ушли.
Эту ночь человек провел в доме Салама на циновке в кухне. Когда пришло утро, они умылись и выпили кофе со сладостями. За завтраком Салам вытащил тысячефранковую банкноту и положил в конверт. На конверте Бу Ралем вывел карандашом GRACIAS.[7] Вскоре Салам и бородач поднялись, отправились в город и дошли до заднего входа в полицейский участок. Они встали на другой стороне улицы возле стены и поговорили.
— Ты не знаешь, как его зовут, — сказал человек.
— Нам и не нужно, — сказал Салам. — Когда он выйдет, сядет в машину и поедет, подбеги к одному из офицеров, отдай ему конверт и скажи, что ты пытался поймать его, но он уехал. — Он помахал конвертом в руке. — Скажи, чтобы ему передали, когда он вернется. Они возьмут.
