Вот так они всю ночь и смеялись, подумал я.
— Подожди, он же у тебя ленинградец был, а не индус, — напомнил я.
— Зато с чернявой душой.
Коля на празднике больше молчал, но скучно ему не было. Он все время был чем-то занят: разливал вино, бегал с судками, музыку менял.
— Влюбленная женщина, — пояснил он однажды, покрутив у усилителя колесико, — Барбра Стрейзанд.
— О! — издала звук Аня, сделав рот пухлой буковкой.
— Эта песня напоминает мне об одной смешной приятельнице, — сказал я. — Ее семнадцатилетний мальчик соблазнил. Она очень любила эту песню. Интересно, некоторые песни, как консервы — они сохраняют наши воспоминания. Я когда слышу эту песню, то вспоминаю каждый раз, как ездил к ней на дачу давным-давно. А Коля — молодец. Однажды с подругой слетал на концерт Стрейзанд в Бостон. На два дня.
— На четыре, — сказал Коля.
— Все равно, ведь через весь же мир. Прекрасно! На четыре дня на другой материк. Обожаю такое декадентство. Сколько я концертов видел? Много. Ну, немного, но достаточно. А, вот, чтобы ради певицы к черту на рога лететь — такого не было. На всю жизнь запомнится.
Коля счастливо заулыбался. Как просто делать людей счастливыми в солнечный праздничный день под хорошее вино и вкусную еду.
— Я люблю Новую Англию, — сказала Аня. — У меня там двоюродный брат живет.
— Неплохое он выбрал место, — сказала Зина, которая в Америке никогда не была. Наша поддельная цыганка чаше в Азию ездит — Бали, Таиланд, Вьетнам…
— Я хочу, чтобы мой сын поучился за границей, — сказала Аня.
— Недавно брал интервью у одного финансиста, — вступил я. — Он сказал, что молодым специалистам обязательно нужна зарубежная практика. Лет пять-семь. Они могут и остаться, а могут вернуться назад.
— Ага, вернутся они, — хмыкнула Марьяна-большая.
— Вернутся, — сказал я, в данном случае чувствуя свою уверенность уместной, я же приехал, хотя и не планировал поначалу, к тому же и пузырьки игристого белого, уже заскакали по всему телу. — Я знаю людей, которые уехали за границу и счастливы. Я знаю людей, которые вернулись и счастливы. А еще больше я знаю людей, которые уехали и чувствуют себя на чужом месте.
Да. Был праздник. Всем было хорошо. Свободно. Каждый говорил, что хотел. Ел и пил в свое удовольствие.
— Я всю ночь работала, приехала в три часа, только проснулась — сразу к тебе. У тебя есть кофе? Только крепкий. Одну чашку. Маленькую. Я много кофе не пью, у меня от него в груди шумит, — с этими словами, произнесенными звучным шепотом, вошла Даша. Как обычно, на высоченных каблуках-копытах. В черном облегающем свитере, в котором она выглядела практически голой.
— Здрасте, — сказала хрупкая бледная Маша, входя следом за ней.
— Так и пришла? — расцеловываясь с красоткой Дашей, спросил я. — Не холодно? Ты ж почти голая.
— Мы ж на машине, — прошептала она с торжеством. Машина у них новая, большая. Они ее по очереди водят. «Теперь у меня все есть», — говорит Даша.
На прочих гостей она не столько посмотрела, сколько осмотрела их. Когда Даша так себя ведет, мне кажется, что я слышу, как бряцают металлические доспехи.
— Я мяса не ем, — сказала она.
— Ешь фрукты, — сказал я. — А кофе тебе сейчас принесут, — на кухне уже загудела кофемашина под управлением Коли.
Поздравлений из тарелки не захотела ни Даша, ни Маша.
— Я не верю, — сказала Даша, а Маша просто промолчала, в этот момент еще больше напоминая насупившегося мальчика.
Беседы стали дробиться, как это бывает в самый разгар праздника: Марьяна-большая интересовалась у Коли его зарплатой. Аня что-то спрашивала у Зины, а та бубнила в ответ. Я повел Дашу в спальню, где висят новые фотографии, сделанные в Андалузии: маковые поля, старики на мраморных ступеньках рядком, медово-желтый собор в Кордове…
— Как ты? — спросил я. — Все в порядке?
Когда мы разговаривали в прошлый раз — это было еще осенью — у нее закончилась интрижка с каким-то «лбом». «Лоб» был женат, хотел бросить семью ради Даши, но Даша не захотела; была им сильно бита, но все равно не захотела. «Мне нужен был хуй, я его получила. Хватит», — объяснила тогда она.
— Я Машке во всем призналась, — сказала Даша.
Я подумал, что зря. Скелеты лучше оставлять в гробах. И гробов не трогать — много едкой пыли.
— Я спать не могла. В глаза ей смотреть не могла. Я сломала сама себя. И мне надо было себя восстановить, — в словах Даши было слишком много патетики. Актриса, что с ней взять.
— А теперь все хорошо?
Нет, нехорошо. Маша уезжала в командировку в Сочи, там познакомилась с какой-то девкой, теперь переписывается с ней, звонит, болтает с ней часами, девка даже приезжала в Москву.
— И все это на твоих глазах?
Нет, Даша и в глаза ее не видела. Но все знает.
— Я чувствую.
Думаю, она проверяет телефон Маши, обшаривает карманы, и забирается в ее электронный почтовый ящик.
— И что вы собираетесь делать? — спросил я, но тут в спальню прошла Маша.
— Пойдем, надо ехать, — сухо сказала она, одарив меня подобием улыбки.
И она тоже похорошела, подумал я. Может, весеннее солнце виновато? Седьмого было промозгло и мрачно, а восьмого все залило солнцем. Окна казались грязнее обычного, а в квартире, к визиту гостей отмытой кудесницей Надей, было видно каждую пылинку.
— Восьмого марта всегда так, — сказала Марьяна-маленькая, которая к тому времени тоже явилась: засияла, свежая, румяная, крепенькая, как садовый фрукт. Ей досталось интернет-стихотворение, в котором упоминались мужчины, бегущие по улицам с мимозами.
Есть девушки, к которым я сразу проникаюсь симпатией. Да, и не я один. На джазовом концерте, куда мы недавно ходили вчетвером, Марьяну-маленькую сопровождал хмурый мужик — он все норовил поцеловать ее голое предплечье, а когда не целовал, то любовно — неожиданно нежно для здоровенных лапищ — придерживал. Думаю, это и был тот богач, которому Марьяна-маленькая уже много лет приходится содержанкой. Все официальные праздники она отмечает без него.
О чем бы мы с ней ни заговорили, я, не умея прятать мыслей, вечно сворачиваю на надежность, уверенность в завтрашнем дне…
— Да, вечно, как на пороховой бочке, — на этот раз ответила она, а дальше преподнесла чудо-чудное, диво-дивное.
У нее, веселой хохлушки, папа, оказывается, араб. С ним ее мать познакомилась в своем маленьком украинском городе. Араб уехал, оставил бабу беременной, а отец выгнал ее из дому. Сейчас мать живет вместе с Марьяной-маленькой в Москве. Подрабатывает нянькой.
— А в остальном я ее обеспечиваю, — она качнула черной туфелькой с длиннющим каблуком. Подошва у туфельки была ярко-красной и смотрелась необычайно эротично.
Последней пришла Лена, художница. Еще утром она позвонила и сказала, что опоздает на полчаса. «Приходи, когда сможешь», — сказал ей тогда я.
Смогла она часам к четырем.
— А это Лена, — представил я новую гостью всем, кто ее не знал. — С ней недавно случилось чудо. Она проснулась и поняла, что потеряла голос. Ее лечили-лечили; она снова проснулась, а голос вернулся. Ну, расскажи!
Лена сказала: покрасила волосы в черный цвет, она с 25 лет полностью седая, как мама умерла, так и поседела, мамы нет уже давно, дочке 12, выросла девочка, в школе учится хорошо, любит фотографировать и учит японский язык… В общем, до чуда Лена так и не добралась. Коля припомнил похожую историю с одним знакомым американцем — вроде бы, вирусное заболевание, которое дало осложнение на голосовые связки.
Лена — объективно некрасивая, у нее большая голова и маленькое тело, она напоминает мне Чипполино. Только в черных кудрях. Но у нее замечательное чувство цвета, она художница и умеет подбирать ткани так, что просто загляденье. На свой женский праздник она пришла в черно-белых летучих лохмотьях, а проволочной жесткости волосы сцепила черно-белой рваной тряпочкой, напоминая, как всегда, о существовании театра и чудесных его возможностях. Сегодня Лена выглядела доброй феей.
Курящих почти не было. Только одна Зина. Она ушла на кухню и сидела там на диванчике с сигаретой и бокалом белого вина.
— Почему он тебе прислал эсэмэску на праздник, он тебя один раз видел, а мне нет? — говорила Зина; я застал конец ее разговора с Колей. — Я ему сама говорила «Я тебе не друг, а любовница». А он мне говорил, что я ему именно друг. Друг, блядь. Ну, друг.
Я понял, что говорят они об истории полугодовой давности. Перед рождеством было дело.
— Отпусти его, — сказал я, уже достаточно пьяный, чтобы давать советы. — Не держи, не думай про него. Оставь.
Зина сказала, что скоро поедет на юг. С другим. А сегодня уже муж приехать должен. Пора уже.
Скоро и персиковая Аня засобиралась.
— С подругой еще встречаюсь, — сказала она, накидывая цветастый платок на голову и вталкивая ноги в красные резиновые сапоги.
