Линор Горалик - Половина неба

Под абажуром размещался завтрак — нехитрый дачный завтрак: ливерная колбаса, растворимый кофе, сыр, хлеб, печенье, овсяная каша для детей — и больше ничего уже не размещалось, потому что завтрак закончился и пора было идти работать в огород, кормивший две семьи, — ну, не кормивший, подкармливавший: кабачками на зиму, огурцами, клубникой для детей, — то есть нас, — смородиной, какими-то нехитрыми дарами зоны рискованного земледелия, — летом собирать ягоды и варить варенье, зимой пить с этим вареньем чай. Работа была, по правде сказать, необременительная: прополоть что-нибудь, собрать черноплодку или крыжовник, убрать скошенную траву, да и поручали её детям, скорее, в воспитательных целях, — лето всё-таки, каникулы, большую часть дня мы с кузиной (старше меня на четыре года) проводили за какими-то летними и приятными занятиями, даром что ближняя речка была ключевой и вода даже в самые жаркие дни была такой холодной, что подумать зябко.

Но вот в этот день как раз требовалось что-то незначительное всё-таки сделать — то ли помочь строить баню на дальнем конце участка, то ли собирать огурцы. Я задержался — было очень уж жарко, а каменный дом долго сохранял прохладу, выходить на жару не хотелось. Нужно было придумать, что ли, какую-то хорошую причину отложить дело — и я начал убирать со стола, медленно, по одному, переправляя предметы в холодильник шестидесятых годов выпуска: на дачу свозили то, чему уже не было места в московской квартире. Купили новый холодильник — отвезли старый на дачу. У этого была ручка, точно как у автомобилей тех лет, только расположенная в вертикальной плоскости, она удивительно приятно щёлкала, когда кто-нибудь открывал или закрывал дверцу. Чудовище, кажется, в какой-то момент сломалось окончательно и его предали, наконец, земле. Не помню. Я потом видел такой холодильник, — однажды, в толстенной книге American Ads: 50-s, которую подарила мне любимая на Новый Год.

Я почти закончил, — оставалось только молоко, которое покупали у соседки, державшей корову, — когда я возвращался домой с трёхлитровой стеклянной банкой, она была ещё тёплой, примерно температуры коровы. Мы с кузиной заливали этим молоком клубнику, — и это было так вкусно, как никогда и ничего уже не было вкусно после, — хотя нет, не знаю, я не пробовал заливать клубнику молоком из пластмассовой канистры, купленным в Trader Joe’s, в окрестностях Oceanside двадцатью годами позже, — у него был точно такой же вкус, вкус парного молока из дачной банки, сушившейся на заборе.

Феликс не вошёл, а как-то возник в дверях и упал на стол, оказавшись у самого VEF-204, рижского приёмника, — трясущимися руками начал крутить ручку настройки.

— Что такое?

— Сирена оповещения.

— Что?

— Сирена оповещения, война, я слышал сирену оповещения. Война началась.

Я слышу только шуршание на коротких волнах, шуршание, прибой, океан, солнце застыло в зените над дачным посёлком, ветерок относит к лесу пепел костра на соседнем участке, между еловых ветвей замерла рыжая белка, поблёскивает крохотными чёрными шариками глаз. Похожая на небольшого бумажного журавлика капустница присела на лист, крылья не двигаются, застыли под нестерпимо ярким июльским солнцем. Громыхание раздолбанного автобуса на шоссе впечатывается в вой глушилки, ветерок тащит превратившуюся в пепел, в чёрные невесомые ошмётки вчерашнюю газету по траве, к лесу. От солнечного сплетения вверх ползёт клубящаяся темнота, разъедающая лёгкие, — альвеолы лопаются, потом сердце, вот-вот дойдёт до гортани, вниз опускается холодный расплавленный металл — тяжестью внизу живота, длинная игла, входящая в селезёнку, ёкающая печень. Огонёк в костре медленно, с трудом отклоняется вправо, потом влево, ручка настройки, выкрученная в край шкалы, утыкается в эстрадную песенку, соловей российский, славный птах. Бабочка вспархивает с капустного листа, белка в одно движение оказывается вне досягаемости соседского кота, автобус тормозит у остановки. Я медленно открываю глаза, — в небе висит огромный белоснежный гриб, кучевое облако, Cumulus. Феликс смущён.

Вечером, в конце долгого разговора о ракетах средней дальности — «Подлётное время — семь минут! — восклицает отец, — Семь минут!» — Феликс спрашивает:

— Что им от нас нужно, ну что им нужно от нас??

— Чтобы нас не было, — говорит мама. — Им нужно, чтобы нас не было.

«На территории ФРГ, Великобритании и Италии начинается размещение американских ракет средней дальности. Появление на европейском континенте американских «Першингов-2» становится свершившимся фактом. Опасность катастрофы возрастает.

Многие в Европе признают, что сегодня между НАТО и ОВД — примерное равенство в ядерных средствах средней дальности, а по ядерным зарядам — существенный перевес на стороне НАТО. Высшие руководители ОВД на заседании в Москве завили, что не допустят военного превосходства блока НАТО над ОВД.

Следовательно,

1. СССР считает невозможным дальнейшее участие в переговорах по вопросам ограничения ядерных вооружений в Европе (Женева).

2. Отменяется мораторий на размещения средств средней дальности в Европе.

3. На территории ГДР и ЧССР начаты подготовительные работы по размещению оперативно-тактических ракет повышенной дальности.

4. Будут развертываться советские средства в океанских районах и морях. Будут приняты и другие меры направленные на обеспечение безопасности СССР и других стран социалистического содружества

Ничего, что место у прохода, — у меня нет ноутбука, я не собираюсь работать, я не собираюсь читать, у меня другие планы. Пусть ходят — тем более, что это аэробус, не «Боинг»; карминовая обшивочка на креслах, салфетки на спинках раскрашены в цвета французского флага. У прохода. Если подумать (а я уже начинаю думать кое о чем), то это как раз очень удачно получилось. Слева — семья — белый папа, чёрная мама, шоколадный ребёнок — мальчик в джинсовом костюме, каникулы, наверное, Париж, первый раз в Европу. Справа, через проход — похожий на моржа огромный человек с усами — сказал бы: баварец, но боюсь ошибиться. «Herald Tribune»: новый законопроект об абортах, крушение туристического пароходика в Нью-Йорке, генетически изменённые продукты. «USA today»: Рамсфельд, вертолёт с восемью военнослужащими, who is mister Putin, again? бейсбол, бейсбол, бейсбол, соккер, russian tycoon is… You fuckers — is that all?

… even if you are a frequent traveller, please… взлетайте уже, взлетайте. Идёт по салону, захлопывает дверки отделений для ручной клади, your seatbelts, please… All your electronic devices. cell phones. Мальчишка вертится, мама затягивает ему пояс безопасности, я встречаюсь с ней глазами. Нужно было попросить место у аварийного выхода, там можно вытянуть ноги, вставать легче, пространство манёвра больше. Наискосок вправо — две старушки, тихо переговариваются, выруливаем, разгоняемся, я выключаю фонарик над креслом и закрываю глаза, не дожидаясь пока кресла вздыбятся. Шторка, отделяющая салон бизнес-класса, чуть отходит в сторону, видна рука, расслабленно держащая стаканчик с виски. Закладывает уши.

— Это как считается, полусухое или полусладкое?

— Ну ты чего, полусладкое, конечно. Я тебе больше скажу. Это, кажется, единственное в мире натурально-полусладкое вино.

— А?

— Сахар в него не добавляют. Оно с самого начала такое.

Она пригубила бокал с Хванчкарой, остановилась, как бы прислушиваясь к себе.

— Прекрасное, да, ты прав.

— Ну вот. Так, я тебя перебил. И чего?

— Мы там походили с полчаса, зашли в русский магазин, потом чувствуем — пора завтракать. Очень уже пора. И заходим в более или менее первый попавшийся ресторан. Садимся. А рядом, на соседней веранде две тётки такие одесские только столы выносят. И одна другой говорит: «Вот Соня, вот. Ты только столы выносишь, а они уже к этому сволочу идут». Я начала смеяться, и никак не могла Мартину объяснить, над чем. Я сама Брайтон не люблю, я там до знакомства с ним не была никогда. А его просто нечеловечески прёт от этих рож, от обивки бархатной в ресторанах. Он просит объявления переводить и смеется. Для меня это уродство, ужас, а для него — просто этнический квартал, вроде Чайна-тауна. А он там как-то расслабляется. И страшно любит бычков в томате. Это мы в детстве даже не ели, там же глаза плавают! — а он ест, представь.

Мэри О’Брайен не может есть глаза в томате. Я тоже не могу, наверное. А Мартин О'Брайен может. Я понимаю, почему — потому что он никогда не был в Гастрономе на площади Индиры Ганди. И вообще никогда не был в гастрономе. И ни в каком другом магазине, где на полках только консервные банки с бычками, морской капустой и кукумарией, маринованной морской блошкой. Мартин был, судя по фотографиям, таким типичным ирландцем, что хоть в «Бандах Нью-Йорка» снимай. Даже на руках были веснушки, и на одной из фотографий он был в зелёной рубашке, — обычная история: любительская камера делает то, на что профессиональная не способна, сколько ни бейся. Зелёная рубашка каким-то невероятным образом срифмовалась с лежащей на соседнем столике игрушечной винтовкой. На этом месте я спросил Машу, поёт ли он ей песни про зелёные холмы своей Родины. Она тактично улыбнулась, я, видимо, оказался последним, кто за семь лет их с Мартином брака не отшутился на эту тему. С другой стороны, мне можно, я же специализируюсь на представителях малых народов в естественной среде обитания: двухэтажный дом в пригороде, happy ghosts в конце октября, флаги в июле, веночки на Рождество, Home Owners Association требует убирать украшения не позже, чем через две недели после окончания праздников. Вы можете посадить на backyard следующие растения по списку. Семь лет брака. Не представляю себе.