— В городе документы нужны. У тебя, наверное, нет? — спросил Греков, жалея девочку.
— Обижаете. — Манька полезла за пазуху и показала ему пожелтевшую бумаж-ку. — Метрика. Чай, скоро шестнадцать. Возле сердца держу, не то отчим отымет. Возьмите меня, дяденька, я за вас век Бога молить стану!
— Ты и в Бога веришь?
— Дак все верят, а вы, что ли, нет? — удивилась Манька. — Ну и ну! Про Марию Магдалину, чай, слыхали?
— Была такая грешница.
— А вы праведник? — спросила девчонка с вызовом, вылезла на лестницу и начала спускаться. Худенькая, но вполне созревшая.
“Разочаровалась”, — подумал Греков и забыл про разговор за своими делами.
Приходил он поздно, усталый, шурша сеном, замертво падал на одеяло. Манька если и не спала, то притворялась спящей. Ругала себя, что просила униженно, а приезжий и внимания не обратил. Конечно, он мужик с деньгами, а мужики известно кто. Но этот не свой и говорит не так, видно, начальник, каждое утро машина с шофером ждет. Манька почему-то застыдилась предложить ему себя, решила кого другого присмотреть, попроще.
Накануне отъезда Греков зашел вечером в горницу — рассчитаться с хозяином. Протянул деньги:
— Как договаривались.
Тот вертел бумажки в руках, будто видел впервые. Наконец пробормотал, не поднимая глаз:
— Чай, добавить бы надо. За девку-то…
Греков аж задохнулся, заорал как ужаленный:
— У вас стыд есть?! Она же ребенок!
Мужик с сомнением почесал потылицу, но возражать побоялся.
Греков влез на чердак на последнюю ночевку. Манька, как обычно, лежала лицом в угол, и он сказал ей в спину:
— Завтра поедешь со мной. Моя жена на работу выходить собирается, няню детям ищет. В няньки на первое время пойдешь? Потом что-нибудь получше придумаем.
Манька резко обернулась, села на своем рядне, сжала худые руки у горла:
— Да я ни одной ноченьки глаз не сомкну!
— Ну, это ни к чему, дочке уж пятый год, а сын в школу пошел. Жена у меня умница, не обидит. Договорились?
Манька только и смогла, что кивнуть: от радости у нее пропал голос.
2Манька угадала: Греков действительно был большим начальником, к тому же и человеком не совсем обычным. Природа наградила его избирательно, но уж от души.
С детства он мечтал летать. Поступил в военное училище и, выйдя из него лейтенантом, понял, что просто летать ему мало, захотелось узнать, как эта чертова железяка устроена, если способна подняться в воздух. Так бывает: один только гоняет на машине, не умея даже колесо поменять, другой все выходные блаженствует, копаясь в моторе. Авиационный институт Греков кончал заочно и с блеском.
Получив стандартное инженерное образование, он удивлял коллег блестящими математическими способностями и конструкторскими озарениями в сочетании с организаторским талантом. Военные его от себя не отпустили. К сорока пяти годам Греков занимал высокую должность, оставаясь по-юношески активным и выносливым, сам мотался по заводам, присматривая за воплощением своих замыслов, сам строил аэродромы, способные принимать его самолеты, наравне с летчиками-испытателями садился за штурвал, даже норовил залезть в первый танк, сброшенный из поднебесья на парашюте. Работа была строго секретной, поэтому правительственные награды Греков хранил в служебном сейфе и, имея воинское звание, носил исключительно цивильные костюмы.
Внешность Грекова плохо отражала содержание, более того, отдельные детали ее слабо сочетались и даже противоречили друг другу. Щуплый, низкорослый, с большой головой на тонкой шее, с есенинской копной волос цвета спелой ржи, с голубыми, по-девичьи застенчивыми глазами в густых ресницах. Ступни сорок пятого размера делали его ноги похожими на заячьи. Огромный кадык агрессивно прыгал под нежной кожей, и говорил Греков, соответственно анатомическому строению горла, басом.
Впрочем, к тому, что он с превеликим трудом из себя выдавливал, “говорил” относилось с большой натяжкой. На работе он стремительно чертил, писал формулы, сыпал матом, и все понимали его мгновенно. В обыденной жизни, облекая мысль в словесную форму, Греков обходился простыми фразами. Поэтому, когда, еще будучи молодыми лейтенантами, они с другом Иваном закадрили двух симпатичных медичек, приехавших поглазеть на столицу, Грекову досталась та, что попроще. Более яркая и разбитная пленилась Иваном — жгучим брюнетом и краснобаем.
Провинциалки казались неиспорченными, без больших запросов, друзья рискнули жениться и как будто не ошиблись. Жены устроились в медсанчасть по специальности: Грекова Раиса стоматологом, а Иванова Зинка окулистом. Вскоре, с разницей в месяц, они родили сыновей, живя по соседству, по очереди присматривали за детьми, делились семейными проблемами, сплетнями военного общежития и деньгами до получки.
Подруги были до странности разные. Легкомысленная, поверхностная, на редкость удачливая Зинка и цепкая, рассудительная Раиса, которой жизнь любила вставлять палки в колеса. Зинка еще в институте имела любовную связь с одним из преподавателей, Раиса берегла себя для серьезного чувства. Она внимала откровениям подружки с любопытством, прикрывая интерес ханжеской моралью. Но и Зинке полезна была трезвая оценка, чтобы охлаждать разыгравшееся воображение.
В общем, они нуждались друг в друге, хотя близость их была хрупкой и держалась на незлобивости и легкости Зинкиного характера. Она не лезла в душу, спокойно мирилась с чужими недостатками, быстро забывала мелкие обиды. Гонористая и тщеславная Раиса, сама далеко не дурнушка, втихую завидовала яркой внешности подруги, пыталась превзойти ее нарядами, привлекала к себе внимание громким смехом, шуточками, скорее злыми, чем острыми, часто устраивала вечеринки. Хотя муж ее быстро обогнал Ивана по службе, она не могла забыть, что мужчина ей достался без выбора.
Чтобы утвердиться в собственном превосходстве, Раиса в доме полностью подчинила мужа своим правилам, чему он не сопротивлялся, нахваливая домовитость и хозяйственные таланты супруги. Когда Греков занял высокий пост, Раиса возомнила себя столичной дамой. Ходила на выставки, презентации, поэтические вечера, собирала дымковскую игрушку, недорого покупала картины у молодых, еще не признанных художников, с умным лицом слушала их витиеватые пояснения.
Греков нехотя таскался за женой, стараясь не ляпнуть чего невпопад или не зевнуть. Родители его, люди простые, не были обременены хорошим воспитанием, и недополученное в детстве давало себя знать, к тому же общался он исключительно с военными, в своей массе ограниченными интересами профессии. Однако, одаренный от природы, он интуитивно понимал в искусстве больше, чем жена, и смотреть на ее потуги Грекову было смешно.
— Райка — замечательная женщина, — говорил он Ивану. — Неглупая, работящая, преданная, но с нею тоскливо. Этого нельзя, то вредно, другое непорядочно. В театры требует ходить, в художественные галереи, не то так посмотрит, словно ты муравей. Тут как-то в оперу затащила, у меня все ляжки были синие: щипал себя, чтоб не заснуть.
— Да, — вздохнул Иван, — нужна попу гармонь, как офицеру филармонь. Попал ты, приятель. А такой разумной дивчиной казалась. Нет, моя немного бесшабашная, но без кренделей. Правда, за ней глаз нужен, а не то подмахнет кому-нибудь под веселое настроение.
Пределом мечтаний для жены Грекова была престижная трехкомнатная квартира. Только въехав наконец в специальный дом, где жили исключительно высокие чины и консьержка с сотовым телефоном пропускала посетителей с разрешения жильцов, Раиса как будто успокоилась: подружке с ее Иваном подобного никогда не видать.
Достигнутое равновесие неожиданно рухнуло, когда во время встречи очередного Нового года в шумной компании Раиса заглянула в ванную комнату и увидела ритмично пульсирующие голые ягодицы собственного мужа. Зинка сидела на стиральной машине, запрокинув голову, и часто дышала.
Раисе показалось, что ее стукнули обухом по голове, во всяком случае, в глазах у нее потемнело, а в ушах раздался пронзительный звон. Греков обернулся, но она быстро захлопнула дверь и закрыла снаружи на защелку. Потом надела шубу, взяла на кухне два стакана и поманила Зинкиного мужа:
— Захвати бутылку, на улице выпьем, тут слишком душно. Твоя с моим уже пошли.
Во дворе стояла елка с большими бумажными украшениями. Раиса повалилась в сугроб и громко захохотала. Иван оглянулся:
— Где же они?
— Не знаю. Наливай! — приказала Раиса, одним глотком хватила полстакана “Столичной” и закусила снегом.
Обычно ничего крепче пива она не употребляла.
— На поминках ведь водку пьют, правда? — азартно кричала Раиса. — Наливай, не жалей!
— Новый год! Какие поминки? — удивился Иван.