— Ну, сейчас… сейчас, наверное… — Заглядываю ей в глаза и догадываюсь: — По литературе пять?
Она протягивает тетрадь. Позавчера я вздохнула, засыпая: написать бы Наташу по эпилогу — про семью, материнство — жаль, что такую тему никогда не дадут… На сочинение дали две физики и две литературы. Елена на доске выписывала темы, последняя — «Наташа Ростова как нравственно–эстетический идеал…» За окном еще не рассвело, в классе жарили батареи, мне не хотелось писать про первый бал. Я зашелестела закладками, примериваясь к Пьеру — Елена Николаевна скрипнула мелом и вывела в скобках: «по эпилогу»…
Мы стоим, как пешеходы на мостовой, обтекаемые интенсивным движением. Я листаю тетрадь, обнаруживаю пять с плюсом, вижу приписку «Молодец!» — и вспыхиваю. Она смотрит серьезно.
— Ты, Иринка, мне открыла социальную роль женщины. — Улыбнулась, склонила голову набок. — А волосы–то, волосы!
У нее волос два сантиметра. Я краснею:
— Растрепались. Как у Кукшиной.
— Такие волосы, как спелая пшеница? Такие волосы — у Кукшиной?! Иринка, ты бы не собирала их резинкой…
Тогда же объявился Левушка. Прорвался через помехи собственной дикции, обрушился лавиной загадок, парадоксов, нелепых строчек наподобие этих:
Будет пожар от электроприбора,
Если его оставить включенным в сеть без надзора.
Он и сам был, как электроприбор без надзора. Завидев на школьной лестнице наших мальчиков, Левушка начинал излагать им свои теории, преследовал слушателя, дергал за ноги и, опрокинув носом в ступени, продолжал говорить. Он носил портфели сразу всем нашим девочкам, свой портфель держал в зубах и говорил, говорил, говорил… Левушка учился в десятом, знал в математике все, что мы только могли спросить, но не собирался в МГУ — из–за какой–то болезни мозга.
Свой первый рассказ я закончила перед поездкой на свадьбу Левиной дочери. Не была уверена, что успею, и накануне позвонила другу.
— Слушай, если что, там у меня… рассказ в компьютере. Если я не успею… отослать учительнице, ты запиши адрес…
Муж на свадьбу не ехал, я ехала со старшей дочерью, но не могла сказать мужу «если что». Друг забеспокоился:
— Не езди. Если что–то такое чувствуешь, не езди! — Я ничего «такого» не чувствовала, просто боялась, что она не прочтет мой рассказ.
Я успела. И выправить, и напечатать. Опустила письмо в огромный ящик, деревянный, устланный чужими конвертами — он так и не подтвердил получения…
Как всегда, мы с Машей прособирались, попали в пробку и в дождь, в ЗАГС опоздали, поехали сразу в кафе и подоспели как раз в тот момент, когда входили молодые. Мы оказались единственными «со стороны родителей невесты». Вся Левина родня давно в Израиле, жениха из районного городка дочь нашла в сохнутовском лагере. Две пары еврейских родителей протягивали хлеб–соль на вышитом рушнике. Я выглянула из–за плеча невесты, Левушка тут же, нарушив симметрию, кинулся прямо ко мне, обогнул новобрачных:
— Хлеб–соль мужского рода или женского? А диван–кровать? А Леня что, не приехал?
Левин класс тоже учила Елена Николаевна, но он сбегал к нам со своих химий и биологий: ее уроки никогда не повторялись. Однажды, когда Левушка, как обычно, что–то вытворял на перемене, Елена им залюбовалась:
— Но Лева–то, Лева… Как влюблен…
— Вы тоже заметили?! Что ему нравится Оля?
Оля Шапиро была директорской дочкой.
— Он влюблен в тебя. Иринка, неужели не видишь?
В меня?! Это лестно… В первые дни Левушка вертелся возле Оли… Потом он ходил за мной по пятам, помогал с математикой, провожал, когда Леня был занят, и сидел у меня допоздна. Мы ходили втроем, он ходил за Леней по пятам, читал стихи, провожал его, когда я была занята, и сидел у Лени допоздна. Один раз подал мне руку и покраснел. Один раз покраснел и сказал:
— Какие волосы у тебя… Блестят на солнце. Красиво.
Он был влюблен в нас обоих, писал реферат «О ревности», и все мы любили Елену Николаевну, а она любила всех нас.
Вот уж кто был совсем не нужен, так это дети учителей! Зачем нам еще какие–то любимчики? Сын классной руководительницы был на три года нас младше, но мелькал в классе чаще, чем Левушка. Сын Елены… да–да, у нее был сын! — то ли Валерик, то ли Виталик, он закончил английскую школу. Студент–филолог. Я видела его лишь раз, издалека, зимним вечером. Мы возвращались шумной компанией с каких–то развлечений, смеялись, толкались, играли в снежки. Кто–то сказал: вот сын Елены. Он шел, зябко кутаясь в воротник, будто буржуй из «Двенадцати». Узкие плечи, тщедушная фигурка — я не узнала бы его, встретив снова…
Я мучилась над пьесами Чехова, задолго до того, как доросла до них «по программе», не понимая в отсутствие авторского текста, кто из героев хороший, кто плохой. Мои родители не вникали в эти интеллигентские «ахи» и «охи», не любили запущенные старые квартиры, и я, пока не узнала Елену, слегка презирала прослойку, к которой собиралась принадлежать.
…На уроке по «Господам Головлевым» обсуждалось их любимое семейное предание — как маменька «весь аукцион перерезала». Е. Н. сказала, а я запомнила:
— Это так важно, о чем в семье говорят. Люди стремятся к благополучию, духовная жизнь откладывается. Вот переедут, отремонтируют квартиру, детей выучат музыке… а сами потом. Потом не бывает. Никогда не бывает.
Она рассказывала о персонаже Ремарка, русском эмигранте в Париже.
— У него на чердаке были цветы. Роскошные. Все плохонькое, человек бедствовал, а цветы необыкновенные. Человеку необходима роскошь. Хотя бы в чем–то одном… — И забывала в школе букеты, которые мы дарили ей в День учителя.
О любви она говорила свободно. Герой «Битвы в пути» взял за плечи женщину — взял случайно, но вдруг почувствовал, что не хочется убирать руки.
— А любви без этого не бывает, без физического, телесного ощущения, что человек свой, родной…
Мы удивлялись, почему Варе нравится Мечик, а не Морозка, мы громили «Разгром» Фадеева, Е. Н. защищалась:
— Но ведь Мечик — тонкая натура…
Класс спорил до хрипоты: тонкая натура — у верных бойцов революции. От этих слов она сникала, хваталась за голову, начинала вмиг как–то вянуть, и вдруг легко, в несколько фраз, опрокидывала все наши доводы. Мы понимали, это она для полемики, даст поспорить и скажет разгадку, это что–то вроде Левушкиных задачек: у предателя — тонкие чувства?! Его может предпочесть простая девушка?.. Прозвенел звонок, но она так и не раскрыла секрета.
Она никогда не говорила нам о себе, ни разу не сказала «в наше время» или «а я во время войны…», хотя мы проходили и ее времена. Конечно, мы кое–что о ней знали. Мать Коваленко работала с ее мужем, — муж был старше на двадцать восемь лет! Профессор, психолог, мировое светило. Вольф Соломонович Берлин. Я решила в свои пятнадцать, что она потому и не красится, потому так странно стрижется, чтобы сгладить разницу в возрасте.
…Тема Джульетты светлая, а вокруг нравы грубые. Парни во время танца заглядывают девушкам под юбки, те раздвигают ноги, парни заглядывают между ног. Между ног! — так и сказала, при всем классе, я чуть не провалилась со стыда. Мама считала, что чистота — это неведение. Мама объяснила, что дети рождаются через пуп, и я верила маме до десятого класса, а отношения сдерживала угрозой: «Если что, мне придется повеситься… Не применять же нам противозачаточные средства!» Длинное слово, вычитанное в журнале «Здоровье», казалось пределом пошлости.
Мы поссорились после летних каникул. Наверное, не надо было расставаться. Он уехал в лагерь комсомольского актива проявлять свои лидерские наклонности. Я с родней на челябинские озера: ловить раков и читать «Иудейскую войну». Через месяц мы собирались в водный поход, но в лагере его наградили путевкой в «Орленок», а меня — несбывшимися надеждами: в поход я отправилась без него…
После «Орленка» он три дня не звонил. Что чувствует женщина, когда три дня не звонит любимый? Наверное, то же, что и девчонка в шестнадцать лет. Сердце запараллеливается на телефон, разрываясь чужими звонками. После выяснилось, что прямо с вокзала родители увезли его на дачу. После выяснилось. Но я примерила на себя разлуку.
Леня вернулся, травмированный успехом, привез медали — за бальные танцы, спорт, КВН. Девочки из разных городов писали моему мальчику письма. Мы поссорились и помирились, но я не радовалась его успехам. В классе был другой стиль: математика, физика, олимпиады. Я собралась на мехмат МГУ, а у него игрушечные медали и письма влюбленных девочек! Я его даже не ревновала, просто не принимала эту жизнь, прожитую без меня. Пожимала плечами и уходила с Левушкой, уже студентом: он помогал мне готовиться в МГУ.
