— Знаю-знаю! — она поморщилась и взглянула в зеркало заднего вида. Там, за рулем серой «Волги», хмурился дядечка в совиных очках, рядом с ним кипятилась дородная супруга, размахивая рукой и указывая на машину Лары.
Будь здесь Лиля, она бы обязательно сказала:
— Только посмотри на них, какая гармоничная пара!
Словно в ответ на эти так и не произнесенные слова Лара кивнула и еще раз осмотрела попутчиков в «Волге». Дачники. Он в свитерке с растянутым воротом, она в вискозной футболке, а к багажнику на крыше машины примотаны плодовые саженцы.
В этой автомобильной толпе все ехали встречать лето. С детьми, друзьями, семействами и питомцами. Кто-то вез мангал, кто-то — велосипеды, мотки полиэтилена для парника, рулоны поликарбоната для теплицы. В легковушке слева высунула свой розовый язык дворняжка, справа роскошный черный джип «БМВ» был весь заполнен рассадой помидоров и походил на причудливый аквариум на колесах, только вместо рыбы в нем обитала миниатюрная шатенка.
Машины ехали, медленно, но все-таки. Их водители ругались, сигналили, мигали фарами и открывали окна, чтобы выяснить отношения напрямую. Все двигались вперед. Как будто их жизнь не встала на «паузу», с которой может никогда больше не сняться.
Как будто есть какой-то смысл продолжать все это.
А вот Лара знала наверняка: смысла нет. Нет смысла ни в дисках со сладостными звуками саксофона, ни в терпких помидорных листьях, ни в тугих бутонах папиных тюльпанов, что наверняка раскрываются сейчас на клумбе у веранды. Потому что Лиля умерла, и ничто в мире не может вернуть ее обратно.
Лара коротко болезненно выдохнула и включила радио — невозможно выносить эту тишину одиночества. Выбирая волну, на которой не крутили бы веселенькую попсу, Лара вдруг подумала о папе. Вполне возможно, он увидит ее сегодня в последний раз.
Возможно. Она еще не решила.
Крепче стиснув руль, Лара постаралась сосредоточиться на дороге. Прокрутила в голове предстоявший ей путь, и на краткий миг на душе потеплело от осознания, что она все ближе и ближе к их дому с верандой.
В детстве они проводили на даче каждое лето. Тихий поселок под Сергиевым Посадом — эта дача была свадебным подарком от родителей мамы. Академик Евгений Крыжанов и его жена Александра Павловна недолюбливали Васю, тогда еще жениха своей единственной дочки Иринки, считая их брак мезальянсом. Ирина была недавней выпускницей консерватории, а Вася — всего лишь парень с мебельной фабрики. Возможно, именно поэтому подарок на свадьбу они преподнесли совершенно царский. Словно желая подчеркнуть пропасть, разделяющую простого работягу и их дочь. Но семейные дрязги отошли на второй план, стоило только появиться близняшкам. Ирина привозила дочерей на дачу на лето, чтобы те могли порезвиться на свежем воздухе, бабушка с дедушкой тоже заглядывали, сперва редко, потом все чаще и чаще, оставаясь на долгие недели. И наконец, в мансарде даже появился кабинет для дедушки Жени, чтобы он мог спокойно писать свои монографии и учебники по физике. На выходные из города приезжал отец, и как-то незаметно тесть и теща примирились с зятем. Чья была в этом заслуга? Вероятно, самого дома. А может быть, долгих чаепитий на большой застекленной веранде, куда на свет лампы под бахромчатым абажуром слетались все окрестные мотыльки. Или расслабленной болтовни обо всем на свете. Или запаха ванильных ватрушек, в которых Лара и Лиля, не сговариваясь, выгрызали только серединку, а потом глядели друг на друга сквозь получившиеся бублики и заливисто хохотали.
Однажды зимой, сразу после новогодних каникул в первом классе, ограбив копилку, близняшки умудрились сесть на электричку и отправиться на дачу, потому что Лара была убеждена — и убедила в этом сестру, — что, как только они переступят порог старого дачного дома со скрипучей лестницей, так снова наступит лето.
— Помнишь, когда мы уезжали с дачи? Мама все убрала, закрыла дом и сказала, что, когда мы сюда вернемся, уже опять будет лето? Ты помнишь? Значит, мама заперла там лето и мы уехали… Его надо освободить! — уговаривала она Лилю. Та, немного напуганная далеким путешествием, неуверенно кивала головой.
Они долго шли со станции, не столько перебираясь через сугробы, сколько перекатываясь через них, два ребенка, одетые как капуста, замотанные шарфами чуть не до самых глаз. И, лишь войдя в калитку, осознали, что ключей-то от дома у них нет. Лето, ждущее за дверями и окнами дачи, так вскружило голову, что никому из сестер не пришла в голову здравая и скучная в своей взрослости мысль про ключи.
Пока Лиля начинала потихоньку всхлипывать, Лара ожесточенно перебирала в голове варианты. Она даже попробовала открыть замок ключами от городской квартиры, а потом, чувствуя, как подкатывается отчаяние, долго скребла в замочной скважине отломанной веточкой бузины. Лето не хотело выходить, а зимний вечер ощущался все явственнее, захватывая мир вместе с быстрыми сиреневыми сумерками.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы их не заприметила соседка тетя Катя из дома напротив. Она привела девочек к себе, успокоила все-таки разревевшуюся Лилю, напоила кремовым топленым молоком и позвонила родителям. Примчавшаяся Ирина, уже полностью справившаяся с приливом облегчения и материнской любви еще по дороге, теперь строго отчитала обеих дочерей и потащила их на станцию. В тот день они так и не попали на дачу, и с тех пор у Лары и Лили на всю жизнь осталась уверенность в том, что с сентября по май лето заперто в их дачном доме, в полутора километрах от железнодорожной станции. И никаким рациональным сознанием это ощущение было не прогнать.
Спустя несколько месяцев произошло событие, разделившее жизнь семьи на две части, — до и после. Однажды вечером мама не вернулась домой. Учебный год только начался, и Василий, готовя ужин для дочек, думал, что жена задержалась в своей музыкальной школе из-за плавающего, не установившегося толком расписания занятий. Но к десяти он забеспокоился, и девочки, почувствовав неладное, долго не хотели засыпать, возбужденно болтали и ворочались. К одиннадцати Василий уже не находил себе места, а в полдвенадцатого побежал к музыкалке. До нее было недалеко, через парк всего минут пятнадцать пешком, и обычно Ирина ходила именно так, не обращая внимания на просьбы мужа делать крюк и огибать парк по освещенным улицам. Василий пробежал этот путь как стометровку и долго колотил в дверь и окна на первом этаже школы, не обращая внимания на то, что свет уже везде потушен. Наконец сонный сторож подтвердил его опасения: все уже давно разошлись. Да, в учительской было собрание, но собрание закончилось два часа назад.
— Велесова, говорите? Может, она к кому-то из учителей в гости пошла и засиделась? А вы вот Вере Федоровне позвоните, которая музлитературу ведет, они вроде дружат…
Но ни приятельница Ирины, ни преподаватель сольфеджио, ни даже директриса, которую Василий поднял с постели ближе к утру, ничего не знали про Ирину.
В милиции задавали неприятные вопросы про согласие в семье и возможный роман на стороне. Василий кричал, потом устал кричать и отвечал скупо и односложно. Он чувствовал, что помогать ему искать жену никто не торопится. Когда академик Крыжанов поднял свои старые связи, искать стали Ирину Велесову, в девичестве Крыжанову. Это было уже совсем другое дело, забурлила, закипела оживленная, но довольно бестолковая деятельность. Несколько недель Василий расклеивал объявления по округе, приходя домой только переночевать, и девочек на это время взяли на попечение бабушка и дедушка.
Но все было тщетно. Время шло, а никаких вестей об Ирине так и не появилось. В дни, когда Василий не работал, он слонялся по парку, через который должна была дойти до дома его жена. Вглядывался в лица прохожих, а чаще почти не видел ничего вокруг, потому что воображение подсовывало ему картины, одна другой гнуснее и ужаснее, и он почти корчился от ужаса и бессилия, смешанных со стыдом оттого, что все это представляется ему. Что бы ни произошло с Иринкой, это было страшно, иначе она давно вернулась бы домой, к нему и девочкам… Ворчала бы из-за того, что он снова захламлял балкон досками, лыжными палками и велосипедом. Всю осень варила бы компот из яблок, которые они собирали по выходным в старом саду неподалеку. Под бой курантов записывала бы мечту на клочке бумаги, сжигала и выпивала пепел вместе с шампанским, веря в исполнение загаданного со страстью маленькой девочки. Раз в месяц плакала бы потихоньку, — просто потому, что «взгрустнулось», и потому что — женщина. И в январе они все вчетвером поехали бы в санаторий под Звенигородом. Бегали бы на лыжах и возвращались под вечер с раскрасневшимися щеками, и у Иринки выбивался бы из-под шапки светлый, словно льняной, локон, который так приятно заправлять обратно и смотреть при этом ей прямо в глаза… Василий так четко представлял себе все это, так верил, что это возможно, что в какой-то момент даже начинал улыбаться и расправлял плечи. А потом вздрагивал и вновь оказывался один на аллее в парке. Самыми тяжелыми и одновременно радостными минутами таких дней был путь домой, быстрым шагом, когда в сердце свивались заодно тоска и надежда на то, что сейчас, чудесно и необъяснимо, Ирина ждет его дома. Добежав до квартиры, Василий замирал, всерьез колеблясь, нажать ли кнопку звонка или открыть дверь ключами. Умом он понимал, что никто не откроет, но — а вдруг? — этот выбор все равно маячил перед ним. И пока ключ поворачивался в замке, он еще надеялся услышать шаги с кухни, или шмыганье носа, или бормотание. Хоть что-то. Но квартира неизменно оставалась тиха, и, только переступив порог, Василий вспоминал, что девочки все еще дожидаются его в школьной продленке. А жены нет.
