— В кино, — хмуро сказала Юлия.
— Да, возможно… А в каком фильме, не подскажете?
— В документальном. О роли алкогольной интоксикации как мутогенного фактора в развитии необратимых патологий у детей.
Он почти перестал улыбаться и неуверенно моргнул:
— Вы это серьезно?
— Да.
Еще бы не серьезно. Фильм снимали в прошлом году и уже три раза крутили по телику. Вполне можно было ее увидеть — она появлялась в кадре почти на пятнадцать секунд.
— Нет, не видел. — Он с сожалением щелкнул языком и опять заулыбался. — А кого вы там играли?
— Себя.
Он с острым интересом вглядывался в ее лицо, улыбался, а потом сказал:
— Вы мне обязательно позвоните через месяц.
— Конечно. Я помню. — Юлия заметила бегущего с кипой журналов в руках Сашку и с облегчением шагнула ему навстречу, затылком чувствуя взгляд этого длинного. Он вроде бы и не противный, а все равно как-то тревожно, когда вот так привязываются. Хорошо хоть, что она сейчас уедет отсюда.
— Вот. — Сашка сунул ей в руки полпуда макулатуры, подхватил чемодан и размашисто зашагал вдоль поезда. — Где тут у них эсвэшечка? Вот она у них где… Так, билет вот, документы твои вот, конверты вот, деньги вот… Стой, дай-ка я тебе еще сотенку баксов дам, а? Молчи, ты ничего не понимаешь, там в самый неожиданный момент может понадобиться, а я все равно пропью… На, держи, прячь все как следует. И не выпускай сумку из рук. Знаю я, кто в этих эсвэ ездит. Смотришь — такой весь из себя крутой, а рука так в чужом кармане и живет…
— Тише ты! — шикнула Юлия, оглядываясь на людей, толпящихся в коридоре вагона. — Чего разорался? Трепло. Людей бы постеснялся.
— Да ла-а-адна тебе! — Сашка удачно скопировал интонацию одного из своих охранников. — Люди про меня то же самое думают, но не решаются вслух сказать. Ну, вот твое место. Пойдем на воздух, терпеть не могу эти поезда.
Он поставил чемодан под полку, прихватил ее сумочку и опять со страшной скоростью понесся впереди нее к тамбуру. Юлия вздохнула, бросила на столик десяток журналов, которые никогда в жизни не прочтет, и направилась следом. Надо забрать у него сумку и тут же прогнать, а то он еще чего-нибудь поскачет покупать ей в дорогу. Сашка хороший, но в больших дозах вызывает головокружение.
Она шагнула из вагона на перрон, отыскивая его взглядом, но увидела, конечно, этого длинного. Он стоял метрах в пяти от нее, в группе шумных, веселых, нарядных людей, улыбался и смотрел на нее. И, конечно же, сразу оторвался от своей компании, пошел к ней, остановился в шаге и очень серьезно заявил:
— Все-таки я вас где-то раньше видел. Это абсолютно точно. Но где?
Наверное, он едет этим же поездом. Вот ведь… Ну, ничего, если не выходить из купе — можно за всю дорогу ни разу не встретиться.
— Я не знаю, — отозвалась она устало. — Честное слово, я не знаю, где вы меня видели раньше. Если бы знала, обязательно сказала бы. Я ни в коем случае не стала бы скрывать этого от вас. Клянусь.
Он тихо засмеялся, жмурясь и мотая головой точно так же, как это делал старый интернатский кот Челленджер, когда ему перепадало что-нибудь вкусненькое. Нет, решила Юлия, совсем не противный псих. Даже вполне симпатичный псих, только вот где-то ее видел.
— Юль! — Сашка подлетел, нагруженный еще какими-то пакетами. — Я тебе орешков нашел. Соленых, с сахаром и с шоколадом. Держи сумку. Осторожней… Держи орехи. Иди в вагон. Иди, иди, нечего тут… Это кто еще такой?
Он смотрел через ее голову, и Юлия невольно оглянулась, ожидая увидеть рекламную улыбку Того, Кто Ее Где-то Видел. Но тот уже шел к своей компании неторопливой, даже ленивой походкой, засунув одну руку в карман, а другой поглаживая коротко остриженную макушку.
— Он меня где-то видел, — объяснила она Сашке. — А где — не помнит.
— Во сне. — Сашка насмешливо фыркнул и подтолкнул ее к вагону. — Иди, я ждать не буду. Терпеть не могу ждать. Счастливо. Приедешь — и прямо к нам, да?
Он обхватил ее за плечи своими огромными, как лопаты, ладонями, наклонился, поцеловал в нос и отступил, с удовольствием глядя на нее с высоты своего двухметрового роста.
— Хороша — слов нет… Одни выражения. Ну все, пока!
Сашка повернулся и стремительно зашагал прочь, а Юлия смотрела ему вслед с привычно ноющим сердцем. Димка и Сашка были близнецами. Наверное, у Димки сейчас тоже были бы морщины и седина на висках…
В коридоре загалдели, заспорили, дверь купе рывком отъехала в сторону, и на пороге остановилась сердитая красивая блондинка лет тридцати. Постояла, воинственно глядя на Юлию, глубоко вздохнула, сменила сердитое выражение лица на вежливую улыбку и сказала глубоким красивым голосом с неуловимым акцентом:
— Я к вам перехожу, если вы не против. — Она шагнула вперед, села напротив Юлии и вопросительно подняла брови. — Простите, мы с вами нигде раньше не встречались?
От двери послышался тихий знакомый смех, и Юлия, оглянувшись, увидела Виктора с дорожной сумкой в руках. Конечно, это и есть его сестра. Это у них фамильное — не помнить, где они раньше с ней встречались.
— Это моя сестра Катерина. — Виктор бросил сумку на полку и сел рядом с сестрой. — Она поссорилась с мужем и ушла от него. Я думаю, до утра. А может быть, даже до конца пути. Мы с ней местами поменялись. Вы не возражаете?
— Нет. — Юлия смотрела на блондинку изучающе. — Я рада.
У Виктора дрогнула бровь и уголки губ обиженно поползли вниз.
— Это почему же вы рады? Между прочим, Катерина — далеко не подарок. Радоваться абсолютно нечему.
— Есть чему, — Юлия перевела взгляд на него, — когда так жарко.
— Не просекаю логики. — Виктор глянул на сестру. — А ты?
— Иди к нему, — сказала та сердито. — А то еще решит, что мы заодно. И не напивайтесь там.
Виктор театрально вздохнул, поднялся, стянул сверху один из своих пакетов и ушел.
Катерина сидела молча, хмурилась, кусала губы, смотрела невидящими глазами и вдруг сказала:
— Жарко, и поэтому ты рада, что соседка я. Можно спать раздетой. Правильно?
— Да. — Юлия впервые за эти суматошные дни улыбнулась. — Вы психолог.
— Точнее — психиатр. — Катерина тоже улыбнулась и полезла в дорожную сумку. — И не надо на «вы», пожалуйста. Не такая уж я старая. Тебе сколько?
— Двадцать восемь через неделю.
— Ни хрена себе! — удивилась Катерина, оторвалась от своей сумки и обиженно уставилась на Юлию. — Я думала, лет двадцать. Ну, двадцать два… А мне в мае двадцать семь стукнуло. Можно поверить?
— Ты прекрасно выглядишь, — искренне сказала Юлия.
— Косметику сниму — тогда посмотрим, что скажешь.
Катерина с размаху шлепнула на стол объемистую кожаную косметичку и стала вытаскивать из нее какие-то баночки, бутылочки, салфеточки, тюбики.
— С такой жизнью будешь тут выглядеть, — сердито приговаривала она, с остервенением драя лицо тампоном, смоченным жидким кремом. — С такой жизнью надо миллионы в косметику вбухать, чтобы еще хоть как-то выглядеть… — Она на секунду оторвалась от своего занятия, уставилась на Юлию, ожидая вопроса, не дождалась и заговорила дальше: — Мужик меня когда-нибудь доведет. Ничего доверить нельзя. Ну ни-че-го нельзя доверить! Сто раз напомнила: возьми камеру. Сейчас спрашиваю: взял? Говорит: не знаю, наверное, в сумке поищи. Я говорю: что значит — не знаю? Что значит — не знаю, если я сто раз напоминала! А он говорит: что ж ты сама не взяла? Нет, ты представляешь?! А почему это, интересно, я должна обо всем думать? — Она замерла, прислушиваясь, и раздраженно скомкала бумажную салфетку, которой только что собиралась вытереть лицо. — Уже ржут. Представляешь? Плевать им на нас.
Юлия слышала только громкий басовитый хохот в соседнем купе. Совершенно не похожий на тихий смех Виктора.
— Плевать им на нас, — со злостью повторила Катерина и вдруг звонко захохотала, откинувшись назад и прислонившись затылком к стенке купе. Замолчала, прислушалась к тишине у соседей и подмигнула Юлии: — То-то. Сейчас припрутся. Губы, что ли, опять накрасить?
— Ты и без косметики красивая, — искренне сказала Юлия. — И нечего их баловать. Пусть не думают, что ради них губы красят.
— Точно. — Катерина решительно побросала в косметичку свои баночки-бутылочки и резко встала. — Пойду умоюсь. Придут — а меня нет. Пусть не думают, что их здесь ждут. Ты тоже психолог, да?
— Нет, — отозвалась Юлия. — Я сельская учительница.
Катерина недоверчиво глянула на нее, засмеялась, хотела что-то сказать, но не сказала и ушла. Через минуту в дверь постучали. Ага, муж Катерины мириться пришел. А ее нет. Пусть не думает, что его здесь ждали. Э-э-эх, мне бы ваши заботы…
— Чайку не желаете? — В дверях стояла проводница. Молоденькая, хорошенькая, с великолепной прической и в великолепной униформе. Такая приветливая-приветливая. Ишь, какие проводники нынче работают.
